Швейца́р, а также придве́рник или портье́ — человек, чьей основной обязанностью является встреча посетителей у входной двери в какое-либо заведение.
Происхождение слова связано со швейцарскими наёмными охранниками при представителях европейской власти. Со временем значение слова изменилось. теперь швейцары работают в дорогих ресторанах, отелях или бизнес-центрах. Швейцар, как правило, одет в специальную одежду, ливрею или мундир. Историческое русское название — «придверник», в отличие от «привратника», находящегося у ворот. Название «швейцар» в России появилось значительно позже. В большинстве европейских языков для обозначения этой профессии используются местные варианты слова «портье». Исключение составляет английский язык, где эта должность называется «дорман» (англ.doorman, «человек при двери»).
«Швейцары ― добрые люди, ― сказала француженка с улыбкою, сев за накрытый стол, ― только немного грубоваты».[1]
...графиня уедет, ее люди, вероятно, разойдутся, в сенях останется швейцар, но и он обыкновенно уходит в свою каморку. Приходите в половине двенадцатого. Ступайте прямо на лестницу.[5]
На быстром, как молния, лихаче вы подкатываете к подъезду, залитому светом… Минуя солидного швейцара с сверкающей булавой, вы заносите ногу на ступень, покрытую бархатным ковром...[9]
В Швейцарии – уйма швейцаров! С ума сойдёшь. Там почти все поголовно – швейцары. Иногда там можно прослоняться целый день и не встретишь никого, кроме швейцаров![14]:26
Я в гостинице впервые. Называется «Пале Рояль». Плечистый дяденька у двери в пальто с золотыми пуговицами называется швейцар. Он широко распахивает перед нами дверь.[16]
Доконал швейцар в гостинице. Он улыбнулся и раскрыл передо мной двери! Он был рад моему приезду! Вы видели когда-нибудь швейцара, радующегося вашему приезду?!
«Господин трактирщик! ― закричал мой Б* повелительным голосом. ― Вы, конечно, не заставите нас жаловаться на худой обед?»
― «Увидите», ― отвечал швейцар с некоторою досадою, поправив на голове своей шапку.
― «Швейцары ― добрые люди, ― сказала француженка с улыбкою, сев за накрытый стол, ― только немного грубоваты».[1]
В Швейцарии – уйма швейцаров! С ума сойдёшь. Там почти все поголовно – швейцары. Иногда там можно прослоняться целый день и не встретишь никого, кроме швейцаров!.. Это я вам точно говорю, поскольку сам – савоярСавояров, родом из Савойи, она там совсем рядом, буквально за углом.[14]:26
«Царь умер», ― говорили школьники друг другу и не знали, что прибавить, не находили, как выразить своё чувство, ибо не знали, в чем оно, собственно, состоит. Зато знали, что занятий не будет, и тихонько про себя радовались, особенно те, которые не приготовили уроков или боялись вызова к доске. Всех приходивших швейцар направлял в большой зал, где подготовлялись к панихиде.[17]
Однако мы благополучно добираемся до гостиницы. Комната заказана заранее ― на сутки. Я в гостинице впервые. Называется «Пале Рояль». Плечистый дяденька у двери в пальто с золотыми пуговицами называется швейцар. Он широко распахивает перед нами дверь. Долго идем по длинной красной мягкой дорожке, идем и идем посреди длинного коридора. По обеим сторонам ― двери. Я и здесь на всякий случай держусь за папин карман.[16]
До конца поездки я так и не смог привыкнуть к этой бесконечной американской доброжелательности. Ну с чего они все тебе улыбаются? Что им от тебя надо? Поначалу, когда мне в самолёте улыбнулась стюардесса, я, честно говоря, подумал, что она со мной заигрывает. Когда же улыбнулись, глядя на меня, вторая, третья американки, я решил, что у меня что-то расстегнуто. Доконал швейцар в гостинице. Он улыбнулся и раскрыл передо мной двери! Он был рад моему приезду! Вы видели когда-нибудь швейцара, радующегося вашему приезду?! Ну почему во всех странах мира швейцары в гостиницах открывают двери и подносят вещи, а наши не пускают? Когда пожилой «бой» занес мои вещи в номер и, бестактно улыбаясь, предложил мне помочь разложить их по полкам, я выгнал его из номера за его грязные намеки.
Граф Безпечин был чрезвычайно доволен мною и благодарил за то, что я поправил невыгодное об нем мнение. Из ленивого он вдруг прослыл деятельным. Чтоб более утвердить это мнение в публике, он назначил один день приемный в неделе, а в другие дни никого не принимал по утрам. Швейцар говорил всегда одно и то же: «занят», а граф, запершись в кабинете, лежал на софе и читал газеты и новые романы.[2]
Сегодня бал у *** ского посланника. Графиня там будет. Мы останемся часов до двух. Вот вам случай увидеть меня наедине. Как скоро графиня уедет, ее люди, вероятно, разойдутся, в сенях останется швейцар, но и он обыкновенно уходит в свою каморку. Приходите в половине двенадцатого. Ступайте прямо на лестницу. <...>
Дверцы захлопнулись. Карета тяжело покатилась по рыхлому снегу. Швейцар запер двери. Окна померкли. Германн стал ходить около опустевшего дома: он подошел к фонарю, взглянул на часы, — было двадцать минут двенадцатого. Он остался под фонарем, устремив глаза на часовую стрелку и выжидая остальные минуты. Ровно в половине двенадцатого Германн ступил на графинино крыльцо и взошел в ярко освещённые сени. Швейцара не было. Германн взбежал по лестнице, отворил двери в переднюю, и увидел слугу, спящего под лампой, в старинных, запачканных креслах.[5]
Печорин сказал швейцару свою фамилию, и тот пошел доложить. Сквозь полураскрытую в залу дверь Печорин бросил любопытный взгляд, стараясь сколько-нибудь по убранству комнат угадать хотя слабый оттенок семейной жизни хозяев, но увы! в столице все залы схожи между собою, как все улыбки и все приветствия. Один только кабинет иногда может разоблачить домашние тайны, но кабинет так же непроницаем для посторонних посетителей, как сердце; однако же краткий разговор с швейцаром позволил догадаться Печорину, что главное лицо в доме был князь. «Странно, ― подумал он, ― она вышла замуж за старого, неприятного и обыкновенного человека, вероятно, для того, чтоб делать свою волю, и что же, если я отгадал правду, если она добровольно переменила одно рабство на другое, то какая же у нее была цель? Какая причина?.. но нет, любить она его не может, за это я ручаюсь головой». В эту минуту швейцар взошёл и торжественно произнес:
― Пожалуйте, князь в гостиной. Медленными шагами Печорин прошел через зал, взор его затуманился, кровь прилила к сердцу. Он чувствовал, что побледнел, когда перешел через порог гостиной.[18]
Прекрасная гостиная, готическая, с резьбою Гамбса. Чехлы сняты. Разряженная хозяйка сидит на канапе и ждет гостей. Нынче не то что бал, да и не то что вечеринка, а так, запросто: горят одни лампы; свечей не зажигали; будет весь город. Толстый швейцар с дубиной стоит у подъезда. На лестнице ковер и горшки будто бы с цветами. Вот зазвенел колокольчик; съезжаются гости.[6]
Избенка, понимаете, мужичья: стеклушки в окнах, можете себе представить, полуторасаженные зеркала, так что вазы и все, что там ни есть в комнатах, кажутся как бы внаруже, ― мог бы, в некотором роде, достать с улицы рукой; драгоценные мраморы на стенах, металлические галантереи, какая-нибудь ручка у дверей, так что нужно, знаете, забежать наперед в мелочную лавочку, да купить на грош мыла, да прежде часа два тереть им руки, да потом уже решиться ухватиться за нее, ― словом: лаки на всем такие ― в некотором роде ума помрачение. Один швейцар уже смотрит генералиссимусом: вызолоченная булава, графская физиогномия, как откормленный жирный мопс какой-нибудь; батистовые воротнички, канальство!..[7]
— Та зала заперта,— отвечал швейцар.
— Нет, — закричал я,— неправда, не заперта зала.
— Так вы лучше знаете.
— Знаю, знаю, что вы лжете.
Швейцар повернулся плечом прочь от меня.
— Э! что говорить! — проворчал он.
— Нет, не «что говорить»,— закричал я, — а ведите меня сию минуту в залу.
Несмотря на увещанья горбуньи и просьбы певца идти лучше по домам, я потребовал обер-кельнера и пошел в залу вместе с моим собеседником. Обер-кельнер, услыхав мой озлобленный голос и увидав моё взволнованное лицо, не стал спорить и с презрительной учтивостью сказал, что я могу идти, куда мне угодно. Я не мог доказать швейцару его лжи, потому что он скрылся еще прежде, чем я вошел в залу.[19]
Маша должна была сойти с извозчика. Дежурный доктор осмотрел ее в приемном покое и подписал отказной лист, с которым надо было ехать в третью больницу. В третьей оказались свободные кровати, но… надо было ждать на улице: швейцар не пускал в приемную.
― Пошто не впустить! Не на морозе же нам тут зябнуть! ― протестовал подчасок.
― Нельзя, потому ― не порядок! ― величественно возразил ливрейный швейцар.
― Да поколева же дожидаться?
― Дежурного нету: без дежурного нельзя.
― Так хоть фершала кликни, пущай хоть он ее примет.
― Обожди маленько ― сейчас придет, на фатеру побежал к себе чуточку: сейчас вернется. Швейцар ушел, словно бы его долг был уже исполнен.[20]
На быстром, как молния, лихаче вы подкатываете к подъезду, залитому светом… Минуя солидного швейцара с сверкающей булавой, вы заносите ногу на ступень, покрытую бархатным ковром, и через мгновение вас окутывает роскошь тропических растений. Стройные пальмы, латании и филодендроны отражаются в бесконечных зеркалах и, образуя океан зелени, уносят ваше воображение в страну Купера и Майн-Рида.[9]
Утром, когда Вавич спускался по лестнице, он увидал внизу у швейцарской конторки надзирателя. Квартальный хлопал портфелем по конторке и выговаривал швейцару:
— Как же у тебя без определенных занятий? Должен спросить, чем живет? Живет же чем-нибудь, не манной небесной? Нет?
— Никак нет, — говорил швейцар, улыбался подобострастно и приподнимал фуражку с галуном.
— А этих «на время» пускать, ты — того. — Квартальный сложил портфель и погрозил им в воздухе. Швейцар потупился. — Скажешь хозяину, зайду поговорить. — Квартальный увидал Вавича. — Ну, смотри! — сказал швейцару и повернулся.
Швейцар, толстый грязный человек, рванул, распахнул дверь.
— Вы, молодой человек, укажите занятие, — сказал строго швейцар, когда Вавич взялся за двери. Он уже был в очках и что-то ковырял пером в большой книге. — Манной ведь не живете? Извольте сообщить.
— Я запаса армии старший унтер-офицер…[21]
— Яблока можно? Очень хочется… яблока, — сказал Башкин и улыбался сонной, детской мечте.
В прихожей коротко позвонили. Анна Григорьевна заторопилась мелкими шажками.
— Вот спасибо, — слышала Наденька. — Не заперто было внизу?
И запыхавшийся голос Филиппа говорил, победоносный, довольный:
— Аккурат я только наверх забежал, внизу, слышу, швейцар запирает, и свет погас.[21]
— Борис Житков, из романа «Виктор Вавич» (часть первая, «Яблоко»), 1934
Довольно мыкался по белому я свету,
Но, еже ей, чудес подобных не видал!
Швейцар ― весь в золоте ― с меня шинель снимал, Курьер со шпагою мне двери отворял,
Скажите мне, сударь, не в рай ли я попал?[3]
Являюсь ли я иногда,
Сжав сердце, к гордому вельможе,
И ― об руку со мной беда:
Я за порог лишь ― и в прихожей
Швейцар, молчание храня
И всех встречая по одежде,
Укажет пальцем на меня,
И ― смерть зачавшейся надежде.[4]
Итак, жена его была Наклонна к этикету И дом как следует вела, ― Под стать большому свету:
Сама не сходит на базар
И в кухню ни ногою;
У дома их стоял швейцар
С огромной булавою...[8]
Свет журнала не читает, Где какой-то господин О bon-ton'e рассуждает, Как «в дворянстве мещанин».
Из передней все салоны
Господин тот изучил:
Друг-швейцар ему законы.
Тайны света сообщил.[22]
«Скажи, служивый, рано ли
Начальник просыпается?»
― «Не знаю. Ты иди!
Нам говорить не велено!
(Дала ему двугривенный):
На то у губернатора
Особый есть швейцар».
― «А где он? как назвать его?»
― Макаром Федосеичем…
На лестницу поди!»
Пришла, да двери заперты.[23]
Был швейцар его превосходительства
И сказал мне с видом покровительства:
«Дали вы мне рублик, и за то
Я подам вам шубу и пальто, ―
Сверх сего, совет подать приятнее:
Сочинять извольте деликатнее!
Очень добр наш штатский генерал,
Но ведь вы ― известный либерал!!!»[10]
Швейцар, поникнув головою, Стоял у отпертых дверей, Стучал ужасно булавою, Просил на водку у гостей…
Его жена звалась Татьяна… Читатель! С именем таким
Конец швейцарова романа
Давно мы с Пушкиным крестим.
Он знал ее еще девицей,
Когда, невинна и чиста,
Она чулки вязала спицей
Вблизи Аничкова моста.
Но мимо! Сей швейцар ненужный
Помехой служит для певца.
Пускай в дверях, главой недужной
Склонясь, стоит он до конца…[11]
Волнуется, гудит намокший тротуар,
А сверху дрянь валит, ни дождь, ни снег ― как сопли.
У расписных дверей икающий швейцар,
И сразу не поймешь: свинья ли он, холоп ли?
Из-под заплывших век
Глаза его глядят безжизненно̀-надменно,
А перед ним стоит убогий человек,
Весь вшивый и смиренный.
На красоту витрин,
На груды яств и вин,
На спаянные кровью вещи
Глядит толпа глупцов...[12]
Второй этаж. Дубовый кабинет, Гигантский стол. Начальник Службы Сборов, Поймав двух мух, покуда дела нет, Пытается определить на свет, Какого пола жертвы острых взоров.
Внизу в прихожей бывший гимназист
Стоит перед швейцаром без фуражки.
Швейцар откормлен, груб и неречист:
«Ведь грамотный, поди не трубочист!
«Нет мест» ― вон на стене висит бумажка».[13]
У окружкома на виду
Висела карта. Там на льду
С утра в кочующий кружок
Втыкали маленький флажок. Гостиница полным-полна. Портье метались дотемна,
Распределяя номера.
Швейцары с заднего двора
Наверх тянули тюфяки.
За ними на второй этаж,
Стащив замерзшие очки,
Влезал воздушный экипаж.[24]
Говорят они: ― Пустите!
Но швейцар им: ― Нет, друзья,
Вы сначала подрастите,
А таких пустить нельзя. Коля с Петей прочь отходят… Вдруг к швейцару с булавой Гражданин один подходит С очень длинной бородой.
― Я на бал иду. Пустите.
Где тут вход? Я не пойму.
― Гражданин, сюда пройдите, ―
Говорит швейцар ему.[25]
Пьяный вываливает из ресторана, смотрит – стоит мужик в фуражке.
– Швейцар! Такси!
– Я не швейцар, я капитан 3-го ранга!
– Ик, ну, тогда катер…[27]
1 2 Н.М.Карамзин. Избранные сочинения в двух томах. — М., Л.: Художественная литература, 1964 г. — Том первый. Письма Русского Путешественника. Повести.
1 2 Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений в 14 томах. — М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1952 г.
1 2 Н. А. Некрасов. Полное собрание стихотворений в 3 томах: «Библиотека поэта». Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1967 год
1 2 Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 3. (Рассказы. Юморески. «Драма на охоте»), 1884-1885. — Стр.51
1 2 Трефолев Л.Н. Стихотворения. (из серии Библиотека поэта). — Ленинград, «Советский писатель», 1958 г.
1 2 А. Блок. Собрание сочинений в восьми томах. — М.: ГИХЛ, 1960-1963 гг.
↑ Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом). — Изд. 2-е, испр. и доп. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1979—1981 г.
↑ Л. Н. Толстой. Собрание сочинений в 22 т., том 3. — М.: Художественная литература, 1983 г.
↑ Крестовский В. В. «Петербургские трущобы. Книга о сытых и голодных». Роман в шести частях. Общ. ред. И.В.Скачкова. Москва, «Правда», 1990 г.
1 2 Житков Борис. «Виктор Вавич»: Роман. Предисл. М. Поздняева; Послесл. А. Арьева. — М.: «Независимая Газета», (Серия «Четвёртая проза»), 1999 г.
↑ Н. Ф. Щербина, Стихотворения. Библиотека поэта. — Л.: Советский писатель, 1970.
↑ Некрасов Н.А. Полное собрание стихотворений в трёх томах. Библиотека поэта. Большая серия. — Ленинград, «Советский писатель», 1967 г.
↑ Симонов К.М. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. Ленинград, «Советский писатель», 1982 г.
↑ Д. Хармс. Собрание сочинений: В трёх томах. СПб.: Азбука, 2011 г.
.jpg)
