У этого термина существуют и другие значения, см. Чугун (значения).
Чугу́н — сплавжелеза с углеродом (и другими элементами), в котором содержание углерода не менее 2,14%, а сплавы с содержанием углерода менее 2,14% называются сталью. Углерод придаёт сплавам железа твёрдость, снижая пластичность и вязкость. В зависимости от формы углеродных примесей, выделяют белый, серый, ковкий и высокопрочный чугуны. Чугуны содержат постоянные примеси (Si, Mn, S, P), а в некоторых случаях также легирующие элементы (Cr, Ni, V, Al и другие). Как правило, чугун хрупок. Выплавляется чугун, как правило, в доменных печах.
В русском языке слово чугун имеет тюркское происхождение, в тюркских же языках термин, вероятно, от кит.трад.鑄,пиньинь:zhù,палл.:чжу,буквально:«лить; отливать (металл)» и кит.трад.工,пиньинь:gōng,палл.:гун,буквально:«дело». Это связано с тем, что чугун представлял собой железный сплав низкой плавки.
Бомба не чугуном опасна, но порохом или утаенным в порохе огнем.[1]
— Григорий Сковорода, «Разговор, называемый Алфавит или Букварь мира», 1760-е
...когда эти чугунные сквозные украшения, обвитые около круглой, прекрасной башни, полетят вместе с нею на небо, ― какую лёгкость, какую эстетическую воздушность приобретут тогда дома наши.
Ковш вмещает чугуна чуть больше, чем нужно на два кокильных станка или на четыре отливки, примерно семьдесят кг. Самый ковш и рогач тоже кое-что весят, но дело даже не в тяжести, а в характере груза: это ж кипящий чугун![6]
Магний, введенный в расплавленный чугун, модифицирует его, т. е. улучшает его структуру и повышает механические свойства. Отливки из модифицированного чугуна с успехом заменяют стальные поковки.[7]
Жидкий чугун ― это полупродукт, его можно и в чушках продавать.[8]
— Александр Попов, «Без мартеновских печей», 2014
Употребление ее <(меди)> в древности было обширнее, нежели ныне; ибо не ведав ни чугуна, ни железа, ни стали, делали из нее все, что мы теперь ни делаем из оных. По причине, что она во всех жидкостях распускается и придает им вредную едкость, хранители своего здоровья ныне медной посуды под кушанья не употребляют, разве только луженую. Сверх того делают из ее ярь, лазурь, употребляемые в краски.[9]
— Василий Зуев, из учебника «Начертание естественной истории», 1785
Из железных руд, кои богатством и качеством содержимого в их металла весьма различны, выплавляется сперва чугун, из оного делают железо, а из железа сталь, кои все в общем житии на многоразличные орудия употребляются; железо приготовляется также и в лекарства.[9]
— Василий Зуев, из учебника «Начертание естественной истории», 1785
Магний, введенный в расплавленный чугун, модифицирует его, т. е. улучшает его структуру и повышает механические свойства. Отливки из модифицированного чугуна с успехом заменяют стальные поковки. Кроме того, металлурги используют магний для раскисления стали и сплавов (для уменьшения содержания в них вредной примеси — кислорода).[7]
Металлургам часто приходится сталкиваться с вопросом: «За какими агрегатами ― мартенами или конверторами ― будущее черной металлургии?» Скорее всего, ни за теми, ни за другими. Со временем их должны заменить высокопроизводительные непрерывные агрегаты, позволяющие «синтезировать» сталь заданного состава. Это несколько последовательно расположенных сосудов, в каждом из которых поддерживается определённый режим. В них постепенно выжигаются примеси, содержащиеся в чугуне ― углерод, сера, марганец, фосфор ― и одновременно вводятся легирующие добавки.[10]
— Алексей Гусовский, «Элемент № 26: железо», 1966
В чёрной металлургии магний довольно широко применяется для глубокой десульфурации чугуна и стали, а также для улучшения свойств чугуна путем сфероидизации графита.[11]
Вексель не бумагою и чернилами страшен, но утаенною там обовязательностью. Бомба не чугуном опасна, но порохом или утаенным в порохе огнем. Все невидное сильнее есть своего видного и от невидного зависит видное.[1]
— Григорий Сковорода, «Разговор, называемый Алфавит или Букварь мира», 1760-е
Покаместь висящая архитектура только показывается в ложах, балконах. <…> Но если целые этажи повиснут, если перекинутся смелые арки, если целые массы вместо тяжелых колонн очутятся на сквозных чугунных подпорах, если дом обвесится снизу доверху балконами с узорными перилами, и от них висящие чугунные украшения в тысячах разнообразных видов облекут его своею легкою сетью, и он будет глядеть сквозь них, как сквозь прозрачный вуаль, когда эти чугунные сквозные украшения, обвитые около круглой, прекрасной башни, полетят вместе с нею на небо, ― какую легкость, какую эстетическую воздушность приобретут тогда дома наши.
Но лишь в XVI веке появилась первая доменная печь. Древние не знали чугуна, сплава углерода с железом, и не могли его добывать. Широкое применение чугуна относится целиком к новому времени. Разнообразные отливки: мосты и трубы, котлы и лестницы, артиллерийские снаряды, домашняя утварь, ― это все чугун, с успехом заменивший медь, бронзу и железо. Еще большую роль сыграл чугун в развитии техники, как исходный продукт для получения ковкого сварочного железа и литой стали. Примечательной вехой в истории металлургии был 1709 год. Авраам Дерби впервые применил в качестве горючего в домне, вместо древесного угля, кокс, полученный из каменного угля. Другая важная дата в истории металлургии ― 1828 год. В домну стали вдувать горячий воздух, отчего значительно экономился кокс и увеличивалась производительность печи.[12]
Итак, с одной стороны, реальная архитектура XIX века реализует предчувствия Гоголя, а с другой ― архитектура Гоголя представляет собой мираж. Отсюда может следовать только одно ― архитектура эклектики и желала выглядеть как мираж, желала усвоить некие пластические качества дематериализованной иллюзии. В таком случае вопрос о принципе формообразования в эклектике может быть в намеренно заостренной форме понят как вопрос о принципе формообразования, о тектонике миража. Какова же эта тектоника? В конце своей статьи Гоголь описывает новую архитектуру, которую должен создать XIX век: «Покаместь висящая архитектура только показывается в ложах, балконах <…> Но если целые этажи повиснут, если перекинутся смелые арки, если целые массы вместо тяжелых колонн очутятся на сквозных чугунных подпорах, если дом обвесится снизу доверху балконами с узорными перилами, и от них висящие чугунные украшения в тысячах разнообразных видов облекут его своею легкою сетью, и он будет глядеть сквозь них, как сквозь прозрачный вуаль, когда эти чугунные сквозные украшения, обвитые около круглой, прекрасной башни, полетят вместе с нею на небо, ― какую легкость, какую эстетическую воздушность приобретут тогда дома наши».[13]
— Григорий Ревзин, «Очерки по философии архитектурной формы», 2002
Примеры, демонстрирующие неэффективность советской экономики, известны. Советский Союз добывал в 8 раз больше железной руды, чем США, выплавлял из этой руды втрое больше чугуна, стали из этого чугуна ― вдвое больше. Машин из этого металла производил по стоимости примерно столько же, сколько США. В СССР потребление сырья и энергии в расчете на единицу конечного продукта было соответственно в 1,6 и 2,1 больше, чем в США.[14]
Собственная аглофабрика производит агломерат (в сутки Запсиб «съедает» порядка 450-500 вагонов железорудного концентрата, из которого и готовится агломерат ― по сути, оксид железа), который по конвейеру поступает в доменный цех, где в трех печах (их суммарный объем 8 тыс. кубометров) переплавляется в чугун. «Жидкий чугун ― это полупродукт, его можно и в чушках продавать. Мы так тоже делаем, но немного. Основная масса чугуна ― либо в ковшах, либо в миксерах ― идет в два конвертерных цеха, где с помощью кислорода конвертируется в сталь. Дальше ее превращают либо в слиток, который потом будет обжат в блюминге и в итоге станет заготовкой, либо направляют в машину непрерывного литья заготовок. А уже оттуда заготовки идут на прокат, и там мы получаем конечную продукцию», ― на пальцах объясняет технический директор ОАО «Евраз ЗСМК» Аркадий Амелин.[8]
— Александр Попов, «Без мартеновских печей», 2014
Переехали Каму. Река большая, судаходная, в которой ловят множество рыбы. От Камы, отъехав верст 12, приехали в село Югокомское, принадлежащее князю Шиховскому, в котором находится завод и которой мы и не преминули посмотреть. В оном выплавливают из руды медь, но только не с великою выгодою, ибо изо ста пуд руды получают только два. Делают также тут из чугуна железо, получая на 10 пуд чугуна 6 пуд 15 фунтов железа.[15]
Государь, смотря на Нартова, когда он для опыта в присутствии Его величества обтачивал с бомбы шишки и гребни, сказал ему: «Какой силач, сильняе меня: от руки твоей чугун летит щепами».[16]
При спущенном дежурном свете по стенам дворца корчились люди и лошади баталий побед Петром рожденных полков. Вздрагивали от бродящих покоями воспоминаний постовые гвардейцы. А в низком угловом кабинете, выходящем окнами к бастионам крепости, потомок Петра чугунным упрямством сдерживал взъерошенную убийством отца Россию.[18]
Скажу только, что за сорок дней мы ― несколько тысяч контриков и тридцать два вольнонаемных ― спроектировали, выстроили и пустили в эксплуатацию литейный цех с тремя вагранками, землеприготовительным отделением, сушильными печами, заливочным залом с полусотней металлических изложниц (кокилей), отжигательными печами, обрубным барабаном и виброочистителями ― э, да разве все перечислишь! Кирпичное здание было еще без крыши, ее заменял огромный брезентовый навес, а первая вагранка уже давала чугун, и первые ковши уже заливали чугуном наши кокили ― тяжелые, неуклюжие, но все же выдававшие янтарно-огнедышащие «молотки»… Это были поначалу еще «малые молотки», 82-миллиметровые. Вскоре же нам снова пришлось перестраиваться ― на «большие, полковые, калибра 120 мм», весившие уже свыше пуда каждый.[6]
Через несколько секунд после заливки чугун схватывается, верхнюю часть кокиля ломиками отрывают от нижней, поднимают, откладывают в сторону. Потом нижнюю плиту с двумя огнедышащими отливками поворачивают на осевых цапфах и выколачивают из нее отливки. Отливки утаскивают в сторону на обрубку, очистку и отжиг, но это делают уже другие рабочие. <...>
Все бы в этом цикле было ничего, да вот только такие мелочи, как снять, поднять, опрокинуть, опустить, ― все они касаются дурынды весом в 120 кг. Помножьте это на температуру (чугун разливается кипящий, 1120°, и быстренько «греет» кокили докрасна), на брызги металла, на копоть и смрад от горящего стержня (формовочная земля замешивается на тлеющих, и жировых веществах) ― и вы поймете, что работать на кокиле ― это вам не печенье сортировать. Когда Васька пришел в цех и глаза его и уши малость пообвыкли, кокили были все же похожи скорее на орудия пытки, нежели на промышленный агрегат XX века. Это сходство с чем-то средневековым усугублялось еще и тем, что к тому времени над каждым кокильным станком соорудили этакую виселицу из швеллера: парой роликов и тросами с противовесом пытались как-то облегчить подъем и опускание верхней плиты.[6]
Ковш вмещает чугуна чуть больше, чем нужно на два кокильных станка или на четыре отливки, примерно семьдесят кг. Самый ковш и рогач тоже кое-что весят, но дело даже не в тяжести, а в характере груза: это ж кипящий чугун! Спотыкаться, задевать что-либо, идти с напарником не в ногу ― все это грозит расплескиванием, страшными ожогами. Без тренировки на этой работенке долго не выдержишь, и мы с Юркой спасовали довольно быстро. Притащив очередной ковш, мы поставили его у Васькиного станка, он швырнул на чугун горсть песка (чтобы шлак схватился в корочку), взял в руку металлический совок, именуемый лопаткой, которым придерживают шлак в ковше во время заливки кокиля, и бросил свое: «Давай!»[6]
Шестнадцать откатных станков работали в заданном ритме, люди на рабочих постах тоже втянулись в ритм: выбивка, охлаждение, смазка, копчение, постановка стержней, сборка кокилей, установка литника и фильтра ― все шло как по маслу, как на всяком конвейере. И хотя мы предварительно считали и рассчитывали, прикидывали и так и этак, мы все же не могли предугадать фактическую производительность карусели, зависевшую не только от собственных ее возможностей, но и от работы вагранок, и, главным образом, от темпа, в котором практически смогут заливщики подавать чугун, не мешая друг другу. И только вот сейчас, к концу первой смены, безо всякого подсчета всем стало очевидно: карусель преспокойно забирает весь чугун ― все, на что способны вагранки, ― так что остальному цеху, работающему еще на стационарных станках, чугуна уже не остается. А поскольку все работяги ― на норме, а норма ― это ж количество перелитого чугуна, все заливщики помаленьку перебежали на конвейер, и скорость его пришлось еще повышать: темп определяла только заливка, все остальные операции укладывались с запасом времени.[6]
Несмотря на то, что пьеса Дм. Щеглова нацелена главным образом на выполнение плана по чугуну, в отличие от пьесы Ю. Олеши, нацеленной на поднятие качества искусства, в первой пьесе эстетические проблемы отнюдь не являются инородным телом, и это отнюдь не инородное тело рассматривается с разных сторон, в результате чего делается такой же неутешительный вывод, какой был сделан во второй пьесе («современные пьесы лживы, лишены фантазии, прямолинейны»). В пьесе о чугуне об этом же самом сказано еще крепче: «Да и у вас, у всех (то есть у писателей. — А. Б.) тоже слова седенькие. Вот я читаю нашу литературу, потому что мне нужен компас для чувств… И ничего нет».[19]
— Аркадий Белинков, «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша» (Проглоченная флейта), 1968
Тут на арену вышел Андрей Александрович: «Мама, ты что, не видишь, девочка из деревни. Только что оторвалась от печки да чугунов. Она, кроме своих поросят, кур и коров, ничего в жизни не видела, мама. Ей все хочется попробовать».[20]
Наверху работа шла без перерыва день и ночь, как и под домной. Выпуск чугуна производился два раза в день, и перед каждым выпуском дядя Ипатыч делал пробу, то есть в особую форму отливал взятый из печи расплавленный чугун, а когда он остывал ― разламывал… Если получался мягкий серый чугун, Ипатыч хвалил «старуху», а если жёсткий, белый, с лучистым изломом, старик начинал ругаться. Впрочем, он никогда не ругал самой печи, а ругался так, в пространство, чтобы сорвать сердце. Всех рабочих под домной «обращалось», как пишут в заводских отчётах, около двадцати человек.[4]
― Иди, свети… Сейчас пущаем чугун. Это было знакомое дело, и Ванька машинально отправился к «глазу», как называли рабочие отверстие в домне, из которого выпускался чугун. Этот «глаз» после выпуска чугуна заделывался кирпичами и глиной, и только по сочившемуся из него шлаку можно было определить его. Ванька обыкновенно зажигал лучину, сунув её в доменный «глаз». Так он сделал и сейчас. Пук лучины вспыхнул ярким огнём и осветил весь доменный корпус. <...>
После нескольких ударов показалась красная струйка расплавленного чугуна и поплыла в приготовленные формы, рассыпая кругом яркие искры. Для обыкновенной чугунной болванки приготовлены были постоянные формы, тоже из чугуна, где расплавленный чугун и застывал. Получалось что-то вроде чугунных поленьев. Для мелких отливок расплавленный чугун уносили в особых железных котлах в формовочную.
― Ничего, ― проговорил дядя Ипатыч, когда все формы наполнились жидким чугуном, шипевшим и рассыпавшим искры. ― Старуха напрасно посердилась.
Ванька погасил свою лучину и дремал, прислонившись к тёплой стене домны.[4]
Все квартиры с швейцаром, с полотером, с ваннами, с паровым отоплением. Плиты в кухнях чугунные особой конструкции и комнаты с вентиляцией по системе… этого самаго… Как его?.. Забыл.[21]
Ветры бьют и топчут нивы. Ветер июльский ― страдный, и по степям ― страда. Гнутся колосья под острым синим дождем. Год этот ― мокрый, в грозах ― люблю. Копило небо тогда тучи, по седым степям шептались деникинцы, а на железной дороге ― на рельсах, русых, как женские косы, собирались красные. Те, что в степях и шляхах, ― летели пухом легким и серым; те же, что на железных путях, ― крепче и суше песка. Но ветры рвались и шумы шумели, и звери, пугаясь ветра, крылись в оврагах, но и там стонало ― там стонала трава чугунная ― чернобыльник литыми своими листьями.[5]
Это я вот к чему. Наш Невьянский завод считается самым старым в здешнем краю. К двумстам пятидесяти <годкам> подвигается, как тут выпущен был первый чугун, а мастера Семён Тумаков да Аверкий Петров проковали первое железо и за своими мастерскими клеймами отправили на воеводский двор в Верхотурье. Строитель завода Семён Куприяныч Вакулин ― спасибо ему ― не забыл об этом записать, а то мы бы и не знали, кто починал наше железко, коим весь край живёт столько годов. Понятно, что всякий, кому понадобится о заводской старине рассказать, непременно с нашего завода начинает.[22]
― Какой же смысл имеет ваше исследование? ― спросил журналист и занес над блокнотом шикарное белое вечное перо.
― Мы добиваемся научных результатов.
― Что это даст нашей технике?
― Ничего не даст, ничего, ― сказал Данкевич. ― Вам нужно, чтобы мы увеличили выплавку чугуна, так мы этого не делаем. Просто интересная проблема. Интересная, и больше ничего.[23]
Дома было все иначе. Сначала ― дожди. Потом неделя сухих холодных ветров. И вдруг рано утром ― пелена белого снега. И снежные шапки на тумбах ограды. И белый узор на чугунных воротах. И улица, напоминающая черно-белый фотоснимок.[24]
Размещался здравпункт в одном помещении со столовой: одна половина ― столовая, другая ― здравпункт. Ведал лечебным заведением молодой белобрысый парень с такими челюстями, что лицо его напоминало чугунный утюг, заканчивающийся остреньким и так далеко вынесенным подбородком, что он полностью оттеснил все предметы лица вверх, расширив почти до ушей скобу рта, вдавив в плоскую губу висюльку недоразвитого носа.[25]
Костанду взяли в Пыталово, на таможне. С грузом. Якобы чугун. Поди разбери: чугун, титан, цветмет… По накладным ― самый что ни на есть чугунный чугун. Налаженный канал, десятки раз практикой проверенный, люди подкормленные. Пограничный населенный пункт с характерным именем Пыталово. <...> В дальнейшем груз проходил без малейшей запинки, без всех и всяческих «вскройте!» Чего, спрашивается, вскрывать, если там наичугуннейший чугунный чугун, разве не ясно? Кому не ясно? Всем ясно… [26]
Но вы сперва приобучитесь
Сии громады управлять.
И после их не устрашитесь
Из рук противных извергать.
Имеет всё свою науку:
И огнь, производитель звуку,
Разит вдалече чугуном.
Со возгоревшимся пожаром
Грозит погибельным ударом
Из уст жерла летящий гром.[27]
Всё злато и сребро повывели бумажки,
Осталась медь одна: побереги ее
И к вывозу жидам не подавай поблажки
На дневно прожитье.
Набей нам чугуну, медь выменяй на злато
И береги, пока клад накопишь богатый.
Тогда бумажки все сбери,
В кусочки подери
И все сожги, как злое зелье,
И, сплавя весь чугун на нужное изделье,
Сребро, и золото, и медь за них отдай,
А денег тряпочных вперед не затевай.[28]
— Василий Капнист, «Всё злато и сребро повывели бумажки...» (из цикла «Встречные мысли»), 1818
Чугун кагульский, ты священ
Для русского, для друга славы ―
Ты средь торжественных знамен
Упал горящий и кровавый,
Героев севера губя...[29]
«Нет, нет, певец! не дружбой скромной Освящено мое кольцо, Не память девы вероломной Мне сердце жмет, мрачит лицо!
Чугун сей милый и печальный
Превыше суеты земной:
То дар предсмертный, дар прощальный,
Благословение родной!»[30]
В чугун печальныйсторож бьет,
Один я внемлю. Глухо лают
Вдали собаки. Мрачен свод Небес, и тучи пробегают
Одна безмолвно за другой,
Сливаясь под ночною мглой.[2]
Огромных зданий стройный вид, Фонтаны, выдумка востока,
Везде чугун, везде гранит,
Сады, мосты, объем широкий
Несметных улиц, ― все блестит
Изящной роскошью, все ново,
Все жизни ждет, для ней готово,
Но жизни нет! Она мертва,
Первопрестольная Москва!..[31]
Подземных ходов видя неудачу,
Они тогда свезли на ближний холм
Все стенобойные снаряды вместе
И к вечеру пролом пробили. Тотчас
К нему мы подкатили пушки: Барсу
И Трескотуху, и, когда они
Уж устремились с криками к пролому,
Мы встретили их крупным чугуном
И натиск их отбили.[3]
