У этого термина существуют и другие значения, см. Песок (значения).
Песо́к — рыхлая осадочная порода или искусственный материал, состоящий из маленьких зёрен горных пород. Очень часто песок состоит из почти чистого минералакварца. Природный песок представляет собой рыхлую смесь зёрен, образовавшихся в результате разрушения твёрдых горных пород, размером 0,16-3-5 миллиметров, масса одной песчинки может варьироваться от десятых долей миллиграмма до нескольких микрограмм. В зависимости от условий накопления могут быть аллювиальными, делювиальными, лимническими, морскими, эоловыми. Пески, возникшие в результате деятельности водоёмов и водотоков, имеют более округлую, окатанную форму.
Слово «песок» часто употребляется во множественном числе («пески́»), однако форма множественного числа имеет другие значения.
Если сорок лет водить народ по пустыне, то из него песок посыплется.
Следуя примечаниям ученых людей о свойстве и состоянии высочайших гор, в разных странах опытами утвержденным, не можно не пристать ко мнению г. Палласа, который полагает за общее правило, что все горы, составляющие продолжительные хребты, состоят из так называемого камня гранит; основание оного есть кварц, смешанный больше или меньше с фельд-шпатом, слюдою и мелким шерлом, без всякого порядка, и различными кусочками рассыпанным. Сей камень, и сей песок, из распадения оного соделавшийся, составили основание тверди.[3]
— Василий Зуев, «О начале и происхождении гор», 1785
Местами в песчаниках встречаются громадные сростки шаровидной формы, которые при выветривании и размывании остаются целыми рядами лежать на поверхности равнины (Мансу, подошва Аккупа). В большинстве же случаев выходы песчаников скрыты или летучими песками, продуктом развеивания песчаников, или такырной, иногда превращающейся в солончаковую, глиной, или наконец горизонтальным пластом конгломерата неизвестного возраста. Особенного развития пески достигают у колодцев Туар, более слабого в урочище Джанак; такыры и солончаки расстилаются между колодцем Туар и копанями Кумерли. У последних же наблюдается вышеназванный конгломерат. Он состоит здесь из небольших кусочков кремня, скреплённых туфовиднымизвестняковымцементом.[4]
Восточная даль озера сливается с таким же серым небом. С севера и юга выступают контрастно мысы, эту контрастность создает мираж. Хорошо видны северные песчаные барханы. Наш берег оживлен кое-какими плавающими, но лебедей нет ― они лишь ночуют. Я уже сделал обход по ирисовым клумбам и песчано-дэрэсунным буграм. <...>
Окружность солёного бассейна около 10 верст. Берега низкие, песчаные или, реже, илистые; дно преимущественно твердое, песчано-глинистое, редко илистое ― у южного и западного берегов. Наибольшая глубина 3½ фута, она же главная, преобладающая; лишь за 50 саженей от берега (ближе или дальше) эта цифра уменьшается на нет! С запада и севера по берегам барханы желтого мелкого песка. Наибольший бархан (с севера на юг): западный склон ― пологий, восточный ― значительно круче, гребень бархана змеится и от юга к северу словно бежит вверх.[5]
В Европейской России и в Западной Европе облеснение песков делается посадками сосны или ивы. И то, и другое не годилось в сухом Туркестане. Кроме того, здесь пески были движущимися, и в некоторых местах высокие холмы, барханы, «проходили» в год несколько метров, закрывая собою все, что встречали по пути: поля, дома… Помню, на линии Наманганской железной дороги поезд пересекал кишлак (селение), который оказался на пути бархана, и с одной стороны виднелись усадьбы, наполовину уже скрытые под барханом. Были в Фергане селения, у которых отведенные в 1880-х годах земельные наделы оказались через тридцать лет полностью занесенными песком, так что их жители были силою вещей вынуждены перенести свои поля на соседние земли казны и платили за них ежегодно арендную плату. Идея Палецкого, которая позволила начать серьезную борьбу с барханами, заключалась в необходимости начинать закрепление бархана сзади, так как ветер гонит песчинки вдоль спины бархана, сбрасывает их с крутизны обрыва, и этому стремятся помешать, сперва засевая заднюю сторону легко закрепляющимися растениями, вроде овсюка, а затем, когда корни овсюка, закрепившись в песчаном грунте, мешают дальнейшему движению поверхностного слоя песка, принимаются уж за посадку сперва особого вида степного кустарника, а потом саксаула, который, будучи многолетним деревом, окончательно приостанавливает движение песков.[6]
— Алексей Татищев, «Земли и люди: В гуще переселенческого движения», 1928
Впрочем это был только хуанфын, т. е. желтый ветер, по определению китайцев; более сильный, когда от массы пыли становится темно, они называют хыйфын, т. е. черный ветер. Эти пески отвоевали уже от культуры всю площадь между речкой и городком, шириной около 7―8 км; в промежутках между барханами можно было еще различить следы борозд пашен и валики по межам; кое-где попадались погибающие деревья. Пески были нанесены ветрами с северо-запада, где в Ордосе расположена огромная площадь их. В этот день ветер дул с юго-запада, и можно было наблюдать, как быстро он переформировывал барханы, созданные господствующими северо-западными ветрами, выдувая глубокие борозды на гребнях и перемещая рога. Городок Нинтяольян небольшой и отчасти состоит из развалин; на него уже надвинулись пески с запада и северо-запада, образующие холмы до 3―5 м высоты на дворах и улицах; некоторые дома уже скрылись в песке до крыши или до половины стен, и городку в близком будущем грозила гибель.[7]
— Владимир Обручев, «Путешествие в Центральную Азию и Китай», 1940
С половины пути в долинах, в зарослях кустов и чия, начали попадаться фазаны и зайцы, и по вечерам, пока ставили палатку и варили чай, я обходил окрестности стоянки с ружьём. Но затем местность изменила свой характер: выходы коренных пород мало-помалу исчезли под песком, и мы вступили в широкий пояс сыпучих песков, занимающий южную половину Ордоса. На первых порах эти пески еще не представляли пустыни в виде барханов; это были пески бугристые ― в виде плоских бугров, на склонах которых росли кусты и пучки травы, а в котловинах между буграми часто встречались целые заросли кустов и чия, дававшие приют фазанам и многочисленным зайцам. Кое-где видны были юрты. Вода в колодцах была на каждом ночлеге. Вблизи колодцеврастительность была более скудная и часто попадались голые песчаные барханы ― как доказательство деятельности человека, скот которого выедает и вытаптывает растительность и, таким образом, освобождает песок для работы ветра. Монголы также вырубают возле юрт кусты на топливо и для изгородей, в которых скот собирается на ночь. Этот песчаный пояс мы пересекали 4 дня, но только на последнем переходе он сделался более оголенным и представлял уже преимущественно барханы.[7]
— Владимир Обручев, «Путешествие в Центральную Азию и Китай», 1940
Пески в свою очередь служат материалом для образования особых кварцевых пород. Слеживаясь в ходе тысячелетий, они уплотняются; поверхностные (а иногда и глубинные) воды, просачиваясь в них, отлагают различные вещества — известь, гипс, окислы железа, кремнезём. Эти вещества заполняют промежутки между зернышками кварца, связывают, цементируют их, превращая рыхлый песок в твёрдую породу — песчаник.
Если цементом является кремнезем — кварц или халцедон, — образуются особенно твёрдые, кварцевые породы — кремнистые песчаники или кварциты.[8]
Вот что происходит с ортоклазом в результате химического выветривания: ортоклаз превращается в каолин (разновидность глины), песок и поташ. Песок и глина идут на построение минерального костяка почвы, а калий, перешедший из ортоклаза в поташ, «раскрепощается», становится доступным для растений. Но не весь сразу. В почвенных водах молекулы К2СО3 диссоциируют. Часть ионов калия остается в почвенном растворе, который для растений служит источником питания. Но большая часть ионов калия поглощается коллоидными частицами почвы, откуда корням растений извлечь их довольно трудно.[9]
— Павел Иванов, «Калий», 1968
Геометрия требует чертежа, и античные математики делали такие чертежи. Самым удобным и дешёвым способом было чертить на песке. Архимед, величайший учёный древности (да и не только древности!), был убит римским солдатом в 212 году до н. э., во время Второй пунической войны, на Сицилии, в своих родных Сиракузах. По преданию, солдат застал его на песчаном пляже и, взбешённый его словами «Не трогай мои чертежи!», зарубил мечом.[10]
— Владимир Успенский, «Апология математики, или О математике как части духовной культуры», 2007
И сказал Господь Авраму, после того как Лот отделился от него: возведи очи твои и с места, на котором ты теперь, посмотри к северу и к югу, и к востоку и к западу; ибо всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я и потомству твоему навеки, и сделаю потомство твое, как песок земной; если кто может сосчитать песок земной, то и потомство твое сочтено будет…
Не доехав до Дмитриевска верст с шесть, при самой дороге находятся три горы, Уши называемые. Они нарочито отдалены от хребта волжских гор, и вышиною своею ни мало волжским горам не уступают. Первая от них совсем отделена, и ближе к Волге подвинулась. Другие две между собою смежны, и от первой отстоят сажен сот на пять. Весь их кряж составляет белый сухой кварц, который от воздушных действий местами в мелкий песок претворился. Куски сего камня, будучи друг об друга тёрты, испускают сильный серный запах.[11]
7 августа <1822>. В сей отменнейший, можно сказать, день, проезжал у нас император Александр I. Впервые был в городе и ехал через Новоржев по нашей улице, где было усыпано желтым песком.[12]
— Ja, mistour, — повторил один из исландцев явно испуганным голосом.
— Что означает это слово? — спросил я тревожно.
— Взгляни! — сказал дядюшка.
Я бросил взгляд вниз.
Огромный столб измельченных горных пород, песка и пыли поднимался, кружась, подобно смерчу; ветер относил его в ту сторону Снайфедльс, где находились мы. Темной завесой нависал этот гигантский столб пыли, застилая собою солнце и отбрасывая свою тень на гору. Обрушься этот смерч на нас, и мы неизбежно были бы сплетены с лица земли бешеным вихрем.[13]
— Жюль Верн, «Путешествие к центру Земли» (глава XV), 1864
Едва вы въехали в город, как уже видите конец его. Иногда (если Глупов не черноземный, а промышленный) за этим концом синеет большая река, знаменитая своими песчаными перекатами; если эта река существует, то по берегу ее устроивается набережная, обстроенная каменными домами, в которых ютятся те же негоцианты Белобрюховы, с бесконечным числом складов, амбаров, ворот, железных запоров и суетящимся людом приказчиков, рабочих и т.д.[14]
Когда исчезло племя половцев, украинские степи запустели, только половецкие кумиры, покинутые своими поклонниками, стояли одинокие, забытые; их заносило снегом, они заросли травой, местами курганы, как часовые, стерегли свое пустынное жилище; порой крымцы делали набеги через обезлюдевшие равнины; орёл в высоте, сливая круг за кругом, ширился над стадом дроф и гусей, да пустынный ветер шумел и волновал песчаное море.[15]
На горах этих лежит печать особой торжественности, — они возвышаются как стены на границе жизни и смерти. Здесь, внизу, город, порт, дамба, движутся суда, поезда, лодки, — там — вечное молчание. Туда никто не ходит, потому что незачем ходить. Там начинается область скал и песчаных холмов. Кое-где попадается красный вереск, кое-где иерихонская роза продерётся из-за песка своими сухими ветвями — и только; кругом ни дерева, ни кустика, ни капли воды — открытое, мёртвое пространство.
Достоевский в своих «Записках из мёртвого дома» говорит между прочим, что для человека нет ничего мучительнее бесцельной работы: если бы мы были вынуждены в течение долгого времени повторять один и тот же ряд бессмысленных действий, например, переносить кучу песку с места на место, это было бы для нас своего рода адской мукой. Ницше, сравнивающий наше существование с процессом в песочных часах, утверждает в сущности, что вся наша жизнь такова. Если прибавить к этому, что самая наша смерть должна несчётное число раз повториться, то возвращение всего существующего окажется для нас тем вечным адом, от которого не спасает даже самоубийство.Евгения Николаевича Трубецкого, «Философия Ницше. Критический очерк», 1903
В периоды сильных ветров, — а ветряных дней надо считать на здешнем плоскогорье из тридцати дней в месяце верных двадцать пять, — песок способен довести непривычного человека до бешенства, до отчаяния. Просыпаешься с земляным вкусом во рту, с целым сугробом в носоглоточной полости. <...>
А сейчас Минусинск — град, в полном смысле слова, построенный «на песце». «Навозные» так без околичностей и величают его:
— Песочница!
Как я уже писал, Средиземное море было целью и мечтой Володи: добраться до его лазури и окунуться в него, в великое море европейских культур. Растянуться на песке его берега, обдумать пройденный путь и безразлично вернуться восвояси. Туда был условлен наш последний пост-рестант для денежной помощи при возвращении домой… Где-нибудь, у итальянских рыбаков, в береговом гроте приютиться, попитаться скумбрией (другой рыбы мы не придумали) и кьянти (это мое предположение), и козьим молоком (Володино). Геную я узна́ю хорошо потом: никаких там пляжей песочных нет, и рыбачьей поэзии не сыскать...[16]
Пустыня оттеснена за горизонт. И только? У станции Челкар ей разрешено вклиниться в культурную зону на какой-нибудь получас пути. Это, так сказать, показательная пустыня, небольшой отрез голого, избарханенного песка ― и глазам надо торопиться: было бы досадно выйти из промелька пустыни с пустыми зрачками. Итак, что же я видел за мой челкарский получас: песчаное море, показанное с выключением времени ― валы остановились в полной неподвижности; медленно выкруглившийся из-за всхолмия белесый солончак; посредине его, точно терракотовая фигурка, поставленная на блюде, неподвижный контур верблюда; заходящие в обход вторгшейся пустыне реденькие цепи кустарников, напоминающие цепи стрелков, атакующих противника.[17]
Порт в Узун-Аде был отличный, но местечко при порте было обиженное Богом, от него тянулись более чем на 300 верст пески, переносимые ветром, ни одного деревца или кустика, не считая особого рода растения под названием саксаул, растущего в песках, но сильно вырубаемого жителями оазисов на топливо, наконец правительство обратило внимание на его вырубку и запретило небрежно и без системы вырубать его, как растение, удерживающее пески от переноса на земли оазисов. Все деревянные дома в Узун-Аде были выстроены на сваях из-за передвижения песка с места на место. Мы могли наблюдать, что, когда входили в дверь дома, попадали внутрь прямо с песка, а просидев там несколько часов, приходилось спускаться по подставной лестнице, так как в это время ветер выдул песок в этом месте.[18]
— Николай Варенцов, «Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое», 1935
Вот он, зажатый между Европой и Азией великий Уральский хребет. Его отроги ― отроги Уралид ― скрываются на полярном севере под вечными льдами мыса Желания, а на юге их горячие дыхания скрыты где-то под поверхностью полынных степей и песков Казахстана, чтобы снова выныривать, как отдельные черные и белые рыбы, среди пустынь Кызыл-Кумов и Бет-Пак-Далы, чтобы снова восстать из песков и адыров среди прекрасных оазисов Тянь-Шаня и Алтая.[19]
Мы спокойно устроились в моей бывшей квартире при складе. Сначала вскрыли горшочек, привезенный с золотого рудника. В нем оказалось мелкое золото, добытое китайскими рудокопами из кварцевых жил Чий-чу. Они размалывали кварц в больших чашах, составленных из нескольких обделанных глыб твердого гранита. Я забыл упомянуть раньше, что на первом руднике мы видели такую чашу. Она имела около двух аршин в диаметре и по окружности борт высотой в четверть. Размол мелких кусков кварца выполнял каменный вал диаметром в поларшина и длиной в аршин, который катался в чаше вокруг вертикальной оси. Он был прикреплен к этой оси одним концом, а к другому концу его, в который была вставлена деревянная жердь, припрягали лошадь или осла. Бегая по кругу вокруг чаши, животное приводило в движение вал, который катился вокруг оси и давил кварц. В чашу по желобу поступала вода и затем вместе с кварцевым песком и золотом выливалась через отверстие в борту на наклонную плоскость, представлявшую то, что называется вашгердом золотоискателей, на котором под постоянно текущей водой более тяжелые частицы золота остаются у верхнего края, а более легкий кварцевый песок сносится дальше. На руднике Чий-чу мы видели такую же каменную чашу, состоящую из четырех больших камней; возле нее лежал и вал с остатком деревянной оси, а в стороне возвышался порядочный холм из желтоватого кварцевого песка, перемытого на этой примитивной золотоизвлекательной фабрике. Нам, конечно, не нужна была такая фабрика, чтобы перемолоть 18 кусков кварца, которые мы откопали в фанзе.[20]
Моя практика возросла почти вдвое ― начался суховей. Это не был тот пламенный вихрь, который мгновенно покрывает черной мглой небо и землю и способен поднять в воздух тонны зерна. Это было нечто вроде горячего дыхания ― очень сильного, равномерного, не прекращающегося ни днем, ни ночью. Солнце было маленькое, страшное, без лучей, как во время затмения, когда на него смотрят сквозь закопченные стекла. Плотный, мелкий песок висел в воздухе, не оседая. Он был везде ― на койках, в одежде. Он хрустел на зубах, когда в столовой мы ели суп «с голубыми глазками» ― так почему-то назывался перловый суп в нашем совхозе.[21]
Амнистия мне твердо маячила. Перед самой амнистией был ночной шмон. Нашли под полом три гуся ― бутылки с золотым песком. Вынужден рассказать: песок этот с установок, которые касситерит моют, собирали. В зауголках, куда никто никогда и не заглянет. Мелкая золотая пыль. У зека нормы времени нет, годами копили. Начальство решило, что это золото с Реки. Переправлено с преступными целями. Всех, кто выезд за зону имел, под дополнительное следствие.[22]
«Бедные наши верблюды, более опытные, чем мы сами, уже чувствовали приближение теббада, отчаянно ревели и падали на колени, протягивая головы по земле, и старались зарыть их в песок. За ними, как за прикрытием, спрятались и мы. Ветер налетел с глухим шумом и скоро покрыл нас слоем песка. Первые песчинки, коснувшиеся моей кожи, производили впечатление огненного дождя…» Это малоприятная встреча у путешественников произошла между Бухарой и Хивой. Многие бури пустынь обязаны своим рождением проходящим циклонам, которые задевают и пустыни.[23]
Действительно, подобные явления происходят по всему миру. В феврале 2004 года на границе Польши и Украины шел снег оранжевого цвета. Причину странного явления до сих пор не выяснили. В 2001 году жители Забайкалья и Хабаровского края России наблюдали жёлтый, зелёный и оранжевый снег. Местный Гидрометцентр убеждал, что в этом виноват циклон из Китая и Монголии, где прошли сильные пылевые бури, поднявшие пыльцу растений и песчинки. А во Владивостоке выпал даже черный снег.
Три месяца назад — 31 января 2007 года в пяти районах Омской области на территории 1,5 тыс. кв. км с неба начал падать снег светло-желтого и оранжевого цветов, он был маслянистым и обладал неприятным гнилостным запахом. Синоптики сказали, что это смесь водорослей и песков.[24]
— «Вечерний Харьков», Цветные осадки, 2008
...во время оно в имперских ресторанах подавали тройной или четверной гарнир, назывался он сложным, а сложность его была в этом третьем или четвертом, похожем на горку мокрого песка, маленькая такая дюна в ненастный день, вот ее мы и создадим. Сыплю манку на раскаленную сковороду и помешиваю, она темнеет, снег в окне, ты на жердочке, смотришь, а я заливаю ее кипятком, шипит, пузырится, впитывает, пар столбом...[25]
— Каждое утро на остров деньги возит и прячет… Нет у глупого понятия в голове, что для него что песок, что деньги — одна цена… Умрёт — не возьмёт с собой. Дай, барин, цигарку![26]
Солнце накаливает морской песок у моих ног, тени постепенно удлиняются, а я, вытянувшись в холодке под облюбованной мною скалой, книга за книгой поглощаю двух своих любимцев: Луи Буссенара и капитана Майн-Рида.[27]
Так, прыгая с материка на материк, добрался я до самой серой воды, и маленькие плоские наплывы ее показались мне в этот раз огромными первозданными волнами, и тихий плеск ее ― грохотом и ревом прибоя; на чистой поверхности песка я начертил чистое имя Елена, и маленькие буквы имели вид гигантских иероглифов, взывали громко к пустыне неба, моря и земли. Почему назад я не пошел по своим следам? <...>
Прости и меня, что я чертил на песке пустое имя Елена: я не знал тогда твоего имени ― как не знаю и сейчас. Нет, она не была прекрасна, и никто не мог бы сказать, какая она. Но она была та, которую я любил всю жизнь, не зная, что люблю.[28]
Цепь коричневых холмов раскинулась за гасиендой, словно сброшенная монашеская ряса. По холмам взбирались гнущиеся от ветра кусты ежевики. Вокруг холмов были песчаные лагуны, в которых поблескивала серая соль. Потом начиналась степь, покрытая травой и дрожащей раскалённой дымкой.
— Эрих Мария Ремарк, «Гроза в степи» (перевод: Е. А. Зись, 2002 г.), 1924
Дыбились по бокам барханы, мягкие, сыпучие, волнистые. На верхушках их с шипеньем змеился от ветра песок, и казалось, никогда не будет конца им. Падали в песок, скрежеща зубами. Выли удавленно:
― Не пойду даля. Оставьте отдохнуть. Мочи нет. Подходил Евсюков, подымал руганью, ударами.
― Иди! От революциидезертировать не могишь.[29]
Раздуваемое Алексеем дело всё шире расползалось по песчаным холмам над рекою; они потеряли свою золотистую окраску, исчезал серебряный блеск слюды, угасали острые искорки кварца, песок утаптывался; с каждым годом, вёснами, на нём всё обильнее разрастались, ярче зеленели сорные травы, на тропах уже подорожник прижимал свой лист; лопух развешивал большие уши; вокруг фабрики деревья сада сеяли цветень; осенний лист, изгнивая, удобрял жиреющий песок.
Просидели до темной ночи. Андрей Андреевич очаровал Нину знанием рабочей жизни, либеральными своими взглядами и вообще умом, даже его грассированье находила она прелестным. Прохор вытащил из чемодана образцы пород со своих владений. Инженер Протасов внимательно рассматривал. Это медный колчедан, это, кажется, метис-лазурь, чудесно, это янтарь ― ого-го! А это золотоносный песок. <...>
Летний кабинет Прохора весь в дорогих коврах. Шкафы с делами. На окнах, на огромном столе образцы минералов: тут медный колчедан, и круглые сферосидериты, и красноцветные песчаники, и сопутствующие золоту породы кварцев. В стеклянных пробирках ― свежий порошок недавно найденного графита, пробы золотоносных песков, искусно сделанные модели самородков.[30]
Отлежавшись, Чагатаев пополз к ближнему бархану, где он заметил задутый наполовину песком куст перекати-поля. Он добрался до него, отломил несколько высохших ветвей и сжевал их, а оставшийся куст вырыл из песка и отпустил бродить по ветру. Куст покатился и вскоре исчез за барханами, направляясь куда-то в дальнюю землю. Затем Чагатаев поползал еще по окрестности в несколько шагов и нашел в мелких песчаных могилах весенние засохшие былинки травы, которые он также проглотил, без различия.[31]
«Надо балласт кидать», — решил Попов.
И сказал Сергееву:
— Вон за бортом мешочки с песком висят. Отвяжи один и высыпь его вон.
Сергеев думал, что страшно через край корзины перегнуться.
Он высунулся — и никакого страха.
С крыши смотреть страшней.
За бортом висели мешки с песком. Сергеев один отвязал и высыпал.[32]
Мы выехали, несмотря на то что над песками уже дрожала дымка знойного марева. Навстречу нам шли без конца все новые и новые волны застывшего душного моря песка. Желтый цвет песка иногда сменялся красноватым или серым; разноцветные переливы солнечной игры временами бежали по склонам песчаных бугров. Иногда на гребнях барханов колыхались какие-то сухие и жесткие травы ― жалкая вспышка жизни, которая не могла победить общего впечатления умершей земли… Мельчайший песок проникал всюду, ложась матовой пудрой на черную клеенку сиденья, на широкий верхний край переднего щитка, на записную книжку, стекло компаса. Песок хрустел на зубах, царапал воспаленное лицо, делал кожу рук шершавой, покрывал все вещи в кузове. На остановках я выходил из машины, взбирался на самые высокие барханы, пытаясь увидеть в бинокль границу жутких песков. Ничего не было видно за палевой дымкой. Пустыня казалась бесконечной. Глядя на машину, стоящую накренясь на один бок, с распахнутыми, как крылья, дверцами, я старался победить тревогу, временами овладевавшую мною.[33]
Я подошел к обрыву и долго смотрел вниз, на пустыню. Скалы с изрытой выветриванием поверхностью поднимались над слегка серебрящейся редкой полынью. Однообразная даль уходила в красноватую дымку заката, позади дико и угрюмо торчали пильчатые острые вершины. Беспредельная печаль смерти, ничего не ждущее безмолвие веяли над этим полуразрушенным островом гор, рассыпающихся в песок, вливаясь в безымянные барханы наступающей пустыни.[33]
Он знал, как трудно заметить джейранов на большом расстоянии: палевая окраска делает их почти неразличимыми на фоне песка. Только белые подпалины на ляжках выдают джейранов, но увидеть подпалины можно лишь тогда, когда животное повернется задом к охотнику.[34]
… Система Альдебарана лежала неподалеку, и мы решили отыскать кустики и, если можно, послушать их пение. Восемнадцать раз наш космокатер облетел всю пустыню, и лишь на девятнадцатом заходе мы увидели в глубокой ложбине зелень. Разведкатер снизился над песчаными барханами, и нашим глазам предстали кусты, окружавшие родник. Кусты были невысоки, мне по пояс, у них были длинные, серебристые с изнанки листья и довольно короткие, толстые корни, которые легко выходили из песка. Мы осторожно выкопали пять кустов, выбирая те, на которых нашли бутоны, набрали в большой ящик песка и перенесли наши трофеи на «Пегас». В тот же день «Пегас» стартовал с пустынного спутника и взял курс дальше.[35]
Теперь, когда прошло столько лет и видны все дороги и тропки как на ладони, ветвившиеся с того затуманенного далью, забытого перекрестья, проступает какой-то странный и полувнятный рисунок, о котором в тогдашнюю пору было не догадаться. Вот так в песках пустыни открывают давно сгибшие и схороненные под барханами города: по контурам, видимым лишь с большой высоты, с самолёта. Многое завеяно песком, запорошено намертво. Но то, что казалось тогда очевидностью и простотой, теперь открывается вдруг новому взору, виден скелет поступков, его костяной рисунок ― это рисунок страха.[34]
Вертлявая, натоптанная еще Степаном Андреяновичем и Макаровной дорожка вывела ее к прибрежному ивняку. На время перестало палить солнце — как лес разросся ивняк, — а потом она вышла на увал, и опять жара, опять зной. И она стояла на этом открытом увале, смотрела на реку и глазам своим не верила: где река? где Пинега? Засыпало, завалило песком-желтяком, воды — блескучая полоска под тем берегом… Долго добиралась Лиза до воды, долго месила ногами раскаленные россыпи песков, а когда добралась, пришлось руками разгребать зеленую тину, чтобы сполоснуть зажарелое лицо.[36]
Пустыня, ты ― зевок Аллаха. Ты была создана им в тот день, когда Всемогущий пресытился разнообразием мира форм, выражений и лиц ― цветов и галактик, рыб и людей, горных хребтов и червей, облаков и деревьев, когда у него зарябило в глазах от их смеха, печали, отчаянья, радости, страха, безумия, и он взалкал простейшего: первоматерии без формы, такой, какова она есть, и тогда сотворил это неисчислимое множество горячего песка, пересыпаемого ладонями горизонтов из пустого в порожнее и обратно в пустое. Небо, глядя тебе в лицо, каменеет, бледнеет. Солнце стоит неподвижно, извергаясь, как вскрытый нарыв. Ветер играет с тобой, как ребёнок с дремлющим львом, дитя в необъятной песочнице, насыпающее барханы и снова ровняющее их, оставляя следы на тебе, как и брюхо гюрзы или эфы. Но они исчезают быстрее теней облаков.[37]
Редкий, мелкий сосновый лесок;
Вдоль дороги ― огромные пенья
Старых сосен (остатки именья
Благородных господ) и песок,
Выводящий меня из терпенья.
Попадаешь в него, будто в плен: Враг, летающий желтою тучей,
Враг опасный, коварный, зыбучий,
Засосет до колен, до колен…[39].
И золото, скрытое в ржавых мхах, В прохладном песке ручьев, Стекает, как желтый тяжелый прах, В походный брезент мешков.
А золото в горных породах спит,
Сверкая огнем сухим,
Меж кварцевых глыб и гранитных плит
Клубится, как желтый дым.[43]
Вокзальный свод, изогнутый как глобус,
Остался сзади гулок и высок.
И, затаив отчаянье и злобу,
Стремительней чем взвившийся песок,
Рванулись все в единственный автобус,
Из близстоящих выжимая сок.
Придушенная женщина орала ―
Так бьется сердце Красного Урала…[44]
В песках Сальватэрры влачатся года и года, ― Барханы песчаные за чередой череда, ―
И лишь умирая, во всепоглощающей мгле,
Услышит он голос, которого ждал на земле.[45]
— Даниил Андреев, «Мир тебе, странник Аллаха...» (из цикла «Голоса веков», 1934)
На то, как работа на стройках кипит,
Страна с материнской заботой глядит. И видит: вцепился в пески саксаул, И вихрь смертоносный навеки уснул,
Кочевью барханов положен предел,
Чтоб мирно великий канал голубел.[46]
— Анна Ахматова, «Пять строек великих, как пять маяков...», 1951
В болотах завязшие горы,
В подножиях гор ― облака.
И серое, дымное море
В кольце голубого песка.
— Варлам Шаламов, «В болотах завязшие горы...», 1937-1956
Кругом песок. Холмы песка. Поля.
Холмы песка. Нельзя их счесть, измерить.
Верней ― моря. Внизу, на дне, земля.
Но в это трудно верить, трудно верить.
Холмы песка. Барханы ― имя им.
Пустынный свод небес кружит над ними.
Шагает Авраам. Вослед за ним
ступает Исаак в простор пустыни.
Садится солнце, в спину бьет отца.
Кружит песок. Прибавил ветер скорость.
Холмы, холмы. И нету им конца.[47]
Я, к сожалению, не офицер,
тем более старой армии,
но могу еще, лежа на берегу
и руки зарыв в песок,
думать о вечере на веранде,
о бутылке вина и погасшей лампе
и вздрагивать от долетающих брызг.
— Олег Чухонцев, «Хорошо быть молодым офицером...», 1974
На оазисы дышат колючею злобой барханы,
По песчинке стекает единый великий песок.
На хромых лошадях спотыкаются чингисханы,
И опорой у моря замер Владивосток.[48]
Наплывает чёрный парус, Навевает холодок, Зарывает глупый страус В страхеголову в песок.
Тоненько песок струится
Сквозь песочные часы,
Падают его крупицы
На дрожащие весы. Я любитель долголетья, Оттого моя тоска, Что останется на свете Просто горсточка песка,
Что навеет черный парус
Нежитейский холодок,
Что зароют, глупый страус,
Наши головы в песок.[49]
↑ В. Ф. Зуев. «Педагогические труды». — М.: Изд-во АПН, 1956 г.
↑ Н. И. Андрусов «Труды Арало-Каспийской экспедиции. Выпуск VI». Приложение к Трудам Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей. — СПб.: Типография Н. А. Лебедева, 1889 г.
↑ Козлов П.К., «Дневники монголо-тибетской экспедиции. 1923-1926», (Научное наследство. Т. 30). — СПб: СПИФ «Наука» РАН, 2003 г.
↑ А.А.Татищев. «Земли и люди: В гуще переселенческого движения» (1906-1921) — М.: Русский путь, 2001 г.
1 2 Обручев В.А. От Кяхты до Кульджи. Путешествие в Центральную Азию и Китай. — М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1940 г.
↑ акад. А. Е. Ферсман, «Рассказы о самоцветах», издание второе. — Москва: «Наука». – 1974 год, 240 стр.
↑ П. П. Иванов. «Калий». — М.: «Химия и жизнь», № 12, 1968 г.
↑ Успенский В.А. «Апология математики, или О математике как части духовной культуры». — М.: журнал «Новый Мир», № 11-12, 2007 г.
↑ И.И.Лепёхин в книге: Исторические путешествия. Извлечения из мемуаров и записок иностранных и русских путешественников по Волге в XV-XVIII вв. — Сталинград. Краевое книгоиздательство. 1936 г.
↑ Купеческие дневники и мемуары конца XVIII ― первой половины XIX века. ― М.: РОССПЭН, 2007 г.
↑ Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 3. (Рассказы. Юморески. «Драма на охоте»), 1884-85. — стр.436
↑ Аркадий Аверченко. «О хороших, в сущности, людях!» — СПб: издание „Новаго Сатирикона“, 1914 г. — стр. 64—65
↑ Л. Н. Андреев. Собрание сочинений в 6 т. — М.: Художественная литература, 1990—1996 г.
↑ «Военные приключения» (сборник). Повести и рассказы. ― М.: «Воениздат», 1965 г.
↑ Шишков В. Я.: «Угрюм-река». В 2 т. — М.: «Художественная литература», 1987 г.
↑ Платонов А.П. Потомки Солнца. Рассказы и повести. Москва, Правда, 1987 г.
.jpg)
.svg){kind=logo}
