Сухове́й — тип ветреной погоды с высокой температурой воздуха и низкой относительной влажностью. В дневные часы относительная влажность воздуха при суховее составляет менее 30% (порой снижаясь до 10—15% и даже менее), а температура воздуха составляет выше 25—30°C (иногда 40°C и выше). Наиболее часто суховеи наблюдаются в полупустынях и пустынях, но случается и в степной зоне (особенно в период засухи).
При высокой температуре воздуха суховей вызывает интенсивное испарение воды из почвы, с поверхности растений и водоёмов, что может вызвать снижение урожаев зерновых и плодовых культур, гибель растений. Высокая температура и низкая влажность воздуха при суховеях являются результатом местной трансформации (прогревания) воздушных масс, чаще всего тропического происхождения, над сильно нагретой земной поверхностью и нисходящего движения воздуха в антициклонах. Тропические воздушные массы зарождаются над пустынями Африки, Малой Азии, Средней Азии, с ними суховеи распространяются до лесостепей России и Казахстана, а ещё чаще вторгаются в полупустыни и степи.
...на фоне суховеев растения будут завядать даже при высоком содержании воды в почве: в отличие от почвенной наступает так называемая атмосферная засуха.[7]
— Иван Судницын, Евгений Шеин, «Вода и жизнь растений», 2012
На другой день блох появилось еще более, а между тем наступила засуха. Ни дождинки; солнце жжет; каждый день дует сильный южный ветер, суховей. Земля высохла, потрескалась; лён и без того идет плохо, а блох все прибывает да прибывает. Который лен пораньше вышел из земли, тот ничего еще, — стоит, только листики подточены и росту нет; который позже начал выходить — не успеет показаться из земли — уже съеден.[8]
В половине мая стараются закончить сенокос ― и на это время оживает голая степь косцами, стремящимися отовсюду на короткое время получить огромный заработок… А с половины мая яркое солнце печёт невыносимо, степь выгорает, дождей не бывает месяца по два ― по три, суховей, северо-восточный раскаленный ветер, в несколько дней выжигает всякую растительность, а комары, мошкара, слепни и оводы тучами носятся и мучат табуны, пасущиеся на высохшей траве. И так до конца августа…[4]
...метеорологические факторы можно учесть через величину потенциальной транспирации, Trо: чем больше скорость ветра и меньше влажность атмосферы, тем данный показатель выше. В результате на фоне суховеев растения будут завядать даже при высоком содержании воды в почве: в отличие от почвенной наступает так называемая атмосферная засуха.[7]
— Иван Судницын, Евгений Шеин, «Вода и жизнь растений», 2012
29 Апреля. Продолжается суховей, и весна расцветает не юная, похожа на Крымскую: старушечья весна. Сеют «в золу», озими погибают. Деревенская паника передается в городе по росту цен. <...>
11 Мая. Суховей продолжается и уже облетели яблони, только сирень цветет: май кончился в Апреле, сухая весна, и люди вспоминают какой-то страшный голодный год, когда была такая весна ― когда? никто не помнит, а слышал когда-то.
12 Мая. Суховей продолжается. Отцветает сирень. На полях летние цветы. <...>
15 Мая. Суховей убивает поля, а, говорят, что мужик не убивается, как раньше, для него теперь урожай не имеет прежнего значения, все равно реквизируют.[2]
По степи, приминая низкорослый, нерадостный хлеб, плыл с востока горячий суховей. Небо мертвенно чернело, горели травы, по шляхам позёмкой текла седая пыль, трескалась выжженная солнцем земляная кора, и трещины, обугленные и глубокие, как на губах умирающего от жажды человека, кровоточили глубинными солеными запахами земли. Железными копытами прошелся по хлебам шагавший с Черноморья неурожай.[3]
Так или иначе, но, садясь по утрам в широкое, неудобное мужское седло, я думала о том, что, в сущности, мне очень везет: без лошади в это горячее время я бы просто пропала. Моя практика возросла почти вдвое ― начался суховей. Это не был тот пламенный вихрь, который мгновенно покрывает черной мглой небо и землю и способен поднять в воздух тонны зерна. Это было нечто вроде горячего дыхания ― очень сильного, равномерного, не прекращающегося ни днем, ни ночью. Солнце было маленькое, страшное, без лучей, как во время затмения, когда на него смотрят сквозь закопченные стекла. Плотный, мелкий песок висел в воздухе, не оседая.[5]
Он оборвал веревку, которой, боясь за стекла, я ночью притянул сломанный шпингалет к ножке кухонного стола, — оборвал и голым животом лег на подоконник.
Тогда по спине, по ногам, по шевельнувшимся лопаткам я заранее угадал два слова, которые он скажет, обернувшись, — Дует, сволочь!
Дул суховей.
Он дул пятый день, и веки у всех распухли и загнулись вверх, как у лоцманов, всю жизнь водивших корабли против ветра.
Пятый день все ели суп пополам с песком, потому что нельзя было закрывать окна.
Пятый день дышать было нечем.
Он дул пятый день, а на шестой — об этом не говорили, — зерно превращается в пыль.
Мы вышли на площадь.[9]
― Пф, духота.
― Не иначе как тридцаточка идёт, ― сказал повар.
― Что за тридцаточка? ― спросил Чехардин.
― Суховей, ― пояснил Скворцов.
― Молчи, ― перебил его повар. ― Никакой не суховея. Это в России суховей, а здесь тридцаточка.
― А почему так называется? ― спросила Лида.
― Примета такая. Дует он и дует, и три дня, и три ночи, а как подует три дня и три ночи, то будет надвое: или перестанет, или будет дуть ещё месяц, а в месяце тридцать дней, вот и называют тридцаточка. Очень от неё люди томятся. Вредная очень. А вы ужинать выдумали.[10]
«Вот это и есть их знаменитый комбикормовый завод, – подумала Александра, – большущий, он ведь и в войну был, а я и не заметила. На улице ни души – удивительно! Хоть бы бабулька какая попалась, спросить ее, где у них загс. Наверное, от солнца все попрятались – вон как лупит! А еще в этих местах бывает суховей – название ветра само за себя говорит, спасибо, сейчас его нет». <...>
В помещении станции было прохладно, за ночь ее толстые стены остыли и пока еще не набрали тепла нового дня. А день стоял безоблачный, солнце лупило вовсю, жарко дышал еще не окрепший суховей с Черных земель, даже небо посерело от зноя, а все живое давно уже схоронилось по норам и щелям. Только на товарной станции, там, где заключенные разгружали машины со жмыхом, еще и было движение, а так все вокруг замерло, словно оцепенело. <...>
Далеко на юго-востоке оторвалась от пепельного горизонта черная точка, одновременно с той стороны дохнул суховей и нанесло легкий запах серы.
— Теперь чую, — сказала Александра, — но, в общем, терпимо.
— Это состав еще во-он где, а подойдет близко — хочь бежьмя бежи! — возразил Дяцюк. — Его часа два будут сдавать-принимать — нанюхаемся до поросячьего обмороку!
— И как те люди живут, что с серой работают? — простодушно спросила Александра.
Дяцюк взглянул на нее исподлобья. С отвращением потянул носом крепчающий с каждым порывом суховея запах серы.
— Недолго.[11]
Песчаная буря, сорвавшаяся из-за Арала, выдувала мели до дна, сыпала сусликами, лягвами, ужами, перьями жар-птиц. Суховей ― ветряной шлейф, принесенный этой напастью, подымал, расставлял по берегам песочных великанов, разрезал глаза, заливал свинцом носоглотки. Борта обливали водой из бражных черпаков, чтоб не дымили. Железо жгло, как если б только что из кузни. Саранчовые сонмы, затмевая сумраком, вздымали берега. Племена кочевников были дики и опасны, как половцы, подвижны, как мираж.[6]
Июль. Жара. Горячий суховей Взметает пыль коричневым циклоном, Несет ее далеко в ширь степей И гнет кусты под серым небосклоном. Подсолнечник сломало за окном.
Дымится пылью серая дорога,
И целый день кружится над гумном
Клочок соломы, вырванной из стога. <...> Но вот под утро сделалось темно. Протяжно крикнула в болоте цапля. И радостно упала на окно Прохладная, увесистая капля.
Еще, еще немного подождем.
Уже от туч желанной бурей веет.
И скоро пыль запляшет под дождём,
Земля вздохнет и степь зазеленеет.[1].
Мы полые люди,
Набитые чучела,
Сошлись в одном месте, — Солома в башках!
Шелестят голоса сухие,
Когда мы шепчемся вместе,
Без смысла шуршим,
Словно в траве суховей,
Словно в старом подвале крысы большие
По битым стёклам снуют.
