Половой

«Половой» (Борис Кустодиев, 1920)

Полово́й в России XIX — начала XX веков — трактирный слуга. Чаще всего выполнял обязанности официанта, но если при трактире сдавались номера для проживания, также занимался их обслуживанием. Слово официант в России имело ограниченное хождение, так назывались слуги, обслуживавшее посетителей в ресторанах европейского типа. В отличие от официантов, носивших европейскую одежду, половые, как правило, были одеты в «русском» стиле: обычно они носили белые штаны и такую же рубаху навыпуск, подпоясанную шнуром с кистями. За пояс часто был заткнут бумажник для расчётов.

Термин «половой» (подобно коридорному) очень прост, он происходит от слова «пол»: одной из обязанностей трактирного слуги было держать в чистоте пол в помещении^[1].

Половой в определениях и коротких цитатах

	Трактир очень грязный; но сейчас видно, что трактир торгует хорошо. Деловитое выражение лица приказчика за стойкой и расторопная готовность молодцов. Не успел я войти, как уже один половой готовился снять пальто и подать, что прикажут. Видно, что заведена привычка спешной и отчетливой работы.[2]
	— Лев Толстой, «Так что же нам делать?», 1886

	Всякий знает, что там, где есть мухи, посуда не может быть чистой: не говоря уж о простых посетителях, даже такие лица, как исправник, становой и проезжие помещики, обедая в трактире, никогда не жалуются, если им подают тарелку или рюмку, загаженную мухами; он же не стал есть, прежде чем половой не помыл тарелки в горячей воде.[3]
	— Антон Чехов, «Злоумышленники: рассказ очевидца», 1887

	Половые в белых рубахах, бесцеремонно расталкивая охмелевшие, кудлатые головы, опущенные бессильно на стол посреди зала, становились между этими головами на колена, чиркали серные спички о широкие спины плотовщиков и зажигали лампы.[4]
	— Владимир Гиляровский, «На плотах», 1892

	Половой, прислуживавший нам, прошептал: «Мы знаем, что завтра вы идете к царю, чтобы хлопотать о народе. Помоги вам Господи».[5]
	— Георгий Гапон, «История моей жизни», 1905

	Все в белом мечутся половые в трактирах ― только как дым за паровозом, вьются следом за ними концы вышитого ручника да кисти от пояса.[6]
	— Евгений Замятин, «Русь», 1923

	И половой, хоть ночь и заспан, Поймёт, что значит без тебя...[7]
	— Илья Эренбург, «И дверцы скрежет: выпасть, вынуть...», 1924

	Но увы: половой, мотая волосы швабры, Учтиво сказал: «Это место поэтов Крученых-с».[8]
	— Илья Сельвинский, «Я пришел в восхищенье и тем самым в полную ничтожность...» (из цикла Записки поэта), 1925

	Мальчиков привозили обыкновенно родители, которые и заключали с трактирщиками контракт на выучку, лет на пять. Условия были разные, смотря по трактиру. Мечта у всех — попасть в «Эрмитаж» или к Тестову. Туда брали самых ловких, смышленых и грамотных ребятишек, и здесь они проходили свой трудный стаж на звание полового. Сначала мальчика ставили на год в судомойки.[9]
	— Владимир Гиляровский, «Москва и москвичи» (глава Трактиры), 1934

	Слишком любопытный половой, Приникая к щёлке головой...[10]
	— Борис Слуцкий, «Бухарест», 1955

Половой в публицистике и документальной прозе

В старые времена половыми в трактирах были, главным образом, ярославцы — «ярославские водохлебы». Потом, когда трактиров стало больше, появились половые из деревень Московской, Тверской, Рязанской и других соседних губерний. Их привозили в Москву мальчиками в трактир, кажется, Соколова, где-то около Тверской заставы, куда трактирщики и обращались за мальчиками. Здесь была биржа будущих «шестёрок». Мальчиков привозили обыкновенно родители, которые и заключали с трактирщиками контракт на выучку, лет на пять. Условия были разные, смотря по трактиру. Мечта у всех — попасть в «Эрмитаж» или к Тестову. Туда брали самых ловких, смышленых и грамотных ребятишек, и здесь они проходили свой трудный стаж на звание полового. Сначала мальчика ставили на год в судомойки. Потом, если найдут его понятливым, переводят в кухню — ознакомить с подачей кушаний. Здесь его обучают названиям кушаний… В полгода мальчик навострится под опытным руководством поваров, и тогда на него надевают белую рубаху. — Все соуса знает! — рекомендует главный повар. После этого не менее четырех лет мальчик состоит в подручных, приносит с кухни блюда, убирает со стола посуду, учится принимать от гостей заказы и, наконец, на пятом году своего учения удостаивается получить лопаточник для марок и шёлковый пояс, за который затыкается лопаточник, — и мальчик служит в зале. К этому времени он обязан иметь полдюжины белых мадаполамовых, а кто в состоянии, то и голландского полотна рубах и штанов, всегда снежной белизны и не помятых. Старые половые, посылаемые на крупные ресторанные заказы, имели фраки, а в единственном тогда «Славянском базаре» половые служили во фраках и назывались уже не половыми, а официантами, а гости их звали: «Человек!» Потом «фрачники» появились в загородных ресторанах. Расчеты с буфетом производились марками. Каждый из половых получал утром из кассы на 25 рублей медных марок, от 3 рублей до 5 копеек штука, и, передавая заказ гостя, вносил их за кушанье, а затем обменивал марки на деньги, полученные от гостя. Деньги, данные «на чай», вносились в буфет, где записывались и делились поровну. Но всех денег никто не вносил; часть, а иногда и большую, прятали, сунув куда-нибудь подальше. Эти деньги назывались у половых: подвенечные. — Почему подвенечные? — Это старина. Бывалоче, мальчишками в деревне копеечки от родителей в избе прятали, совали в пазы да в щели, под венцы, — объясняли старики. Половые и официанты жалованья в трактирах и ресторанах не получали, а еще сами платили хозяевам из доходов или определенную сумму, начиная от трех рублей в месяц и выше, или 20 процентов с чаевых, вносимых в кассу. Единственный трактир «Саратов» был исключением: там никогда хозяева, ни прежде Дубровин, ни после Савостьянов, не брали с половых, а до самого закрытия трактира платили и половым и мальчикам по три рубля в месяц. — Чайные — их счастье. Нам чужого счастья не надо, а за службу мы платить должны, — говаривал Савостьянов. Сколько часов работали половые, носясь по залам, с кухни и на кухню, иногда находящуюся внизу, а зал — в третьем этаже, и учесть нельзя. В некоторых трактирах работали чуть не по шестнадцати часов в сутки. Особенно трудна была служба в «простонародных» трактирах, где подавался чай — пять копеек пара, то есть чай и два куска сахару на одного, да и то заказчики экономили. Садятся трое, распоясываются и заказывают: «Два и три!» И несет половой за гривенник две пары и три прибора. Третий прибор бесплатно. Да раз десять с чайником за водой сбегает. — Чай-то жиденек, попроси подбавить! — просит гость. Подбавят — и ещё бегай за кипятком. Особенно трудно было служить в извозчичьих трактирах. Их было очень много в Москве. Двор с колодами для лошадей — снаружи, а внутри — «каток» со снедью.[9]

— Владимир Гиляровский, «Москва и москвичи» (глава Трактиры), 1934

Этой чисто купеческой привычкой насмехаться и глумиться над беззащитными некоторые половые умело пользовались. Они притворялись оскорбленными и выуживали «на чай». Был такой у Гурина половой Иван Селёдкин. Это была его настоящая фамилия, но он ругался, когда его звали по фамилии, а не по имени. Не то, что по фамилии назовут, но даже в том случае, если гость прикажет подать селедку, он свирепствует: — Я тебе дам селёдку! А по морде хочешь? В трактире всегда сидели свои люди, знали это, и никто не обижался. Но едва не случилась с ним беда. Это было уже у Тестова, куда он перешел от Гурина. В зал пришел переведенный в Москву на должность начальника жандармского управления генерал Слезкин. Он с компанией занял стол и заказывал закуску. Получив приказ, половой пошел за кушаньем, а вслед ему Слезкин крикнул командирским голосом: — Селедку не забудь, селедку! И на несчастье, из другой двери в это время входил Селедкин. Он не видел генерала, а только слышал слово «селедку». — Я тебе, мерзавец, дам селедку! А по морде хочешь? Угрожающе обернулся и замер. Замерли и купцы. У кого ложка остановилась у рта. У кого разбилась рюмка. Кто поперхнулся и задыхался, боясь кашлянуть. Чем кончилось это табло — неизвестно. Знаю только, что Селедкин продолжал свою службу у Тестова.[9]

— Владимир Гиляровский, «Москва и москвичи» (глава Трактиры), 1934

В трактире Егорова, в Охотном, славившемся блинами и рыбным столом, а также и тем, что в трактире не позволяли курить, так как хозяин был по старой вере, был половой Козёл. Старик с огромной козлиной седой бородой, да еще тверской, был прозван весьма удачно и не выносил этого слова, которого вообще тверцы не любили. Охотнорядские купцы потешались над ним обыкновенно так: занимали стол, заказывали еду, а посреди стола клали незавязанный пакет. Когда старик ставил кушанье и брал пакет, чтоб освободить место для посуды, он снимал сверху бумагу — а там игрушечный козел! Схватывал старик этого козла и с руганью бросал об пол. Но если игрушка была ценная, из хорошего магазина, он схватывал, убегал и прятал ее. А в следующий раз купцы опять покупали козла. Под старость Козел служил в «Монетном» у Обухова, в Охотном ряду, где в старину был монетный двор. Был в трактире у «Арсентьича» половой, который не выносил слова «лимон». Говорят, что когда-то он украл на складе мешок лимонов, загулял у девочек, а они мешок развязали и вместо лимонов насыпали гнилого картофеля. Много таких предметов для насмешек было, но иногда эти насмешки и горем отзывались. Так, половой в трактире Лопашова, уже старик, действительно не любил, когда ему с усмешкой заказывали поросенка. Это напоминало ему горький случай из его жизни. Приехал он ещё в молодости в деревню на побывку к жене, привез гостинцев. Жена жила в хате одна и кормила небольшого поросенка. На несчастье, когда муж постучался, у жены в гостях был любовник. Испугалась, спрятала она под печку любовника, впустила мужа и не знает, как быть. Тогда она отворила дверь, выгнала поросенка в сени, из сеней на улицу да и закричала мужу: — Поросёнок убежал, лови его! И сама побежала с ним. Любовник в это время ушел, а сосед всю эту историю видел и рассказал ее в селе, а там односельчане привезли в Москву и дразнили несчастного до старости… Иногда даже плакал старик. [9]

— Владимир Гиляровский, «Москва и москвичи» (глава Трактиры), 1934

Половой в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

Успокоившись, принялись мы рассматривать свои котлеты, и что же оказалось? В каждой из них мы нашли по нескольку десятков таких же длинных белокурых волос! Как они туда попали, я и теперь не понимаю. <...> Мы послали для объяснения за половым, а Гоголь предупредил нас, какой ответ мы получим от полового: «Волосы-с? Какие же тут волосы-с? Откуда притти волосам-с? Это так-с, ничего-с! Куриные перушки или пух, и проч., и проч.» В самую эту минуту вошел половой и на предложенный нами вопрос отвечал точно то же, что говорил Гоголь, многое даже теми же самыми словами. Хохот до того овладел нами, что половой и наш человек посмотрели на нас, выпуча глаза от удивления...[11]

— Сергей Аксаков, «История моего знакомства с Гоголем» (вступление), 1850-е

Я вошел в трактир. Трактир очень темный, вонючий и грязный. Прямо стойка, налево комнатка со столами, покрытыми грязными салфетками, направо большая комната с колоннами и такие же столики у окон и по стенам. Кое-где у столов за чаем мужчины, оборванные и прилично одетые, как рабочие или мелкие торговцы, и несколько женщин. Трактир очень грязный; но сейчас видно, что трактир торгует хорошо. Деловитое выражение лица приказчика за стойкой и расторопная готовность молодцов. Не успел я войти, как уже один половой готовился снять пальто и подать, что прикажут. Видно, что заведена привычка спешной и отчетливой работы. Я спросил про счётчиков. – Ваня! – крикнул маленький, по-немецки одетый человек, что-то устанавливающий в шкафу за стойкой. Это был хозяин трактира, калужский мужик Иван Федотыч, снимающий и половину квартир Зиминских домов и сдающий их жильцам. Подбежал половой, мальчик лет 18, худой, горбоносый, с жёлтым цветом лица. – Проводи барина к счётчикам; они в большой корпус, над колодцем, пошли. Мальчик бросил салфетку и надел пальто сверх белой рубахи и белых штанов и картуз большой с козырьком и, быстро семеня белыми ногами, повел меня чрез задние двери с блоком. В сальной, вонючей кухне и сенях мы встретили старуху, которая бережно несла куда-то очень вонючую требуху в тряпке. Из сеней мы спустились на покатый двор, весь застроенный деревянными, на каменных нижних этажах, постройками. Вонь на всем дворе была очень сильная.[2]

— Лев Толстой, «Так что же нам делать?», 1886

Все вожаки рабочих, всего около 18 человек, собрались в одном из трактиров, чтобы закусить и проститься друг с другом. Половой, прислуживавший нам, прошептал: «Мы знаем, что завтра вы идете к царю, чтобы хлопотать о народе. Помоги вам Господи». Не чувствуя себя в безопасности в этом трактире, мы, закусив, пошли в дом одного из моих друзей. Меня подавляла мысль о том, что неужели я посылаю всех этих славных людей на верную смерть. Они создали все это чудное движение. Что станет с этим движением, если их всех убьют?[5]

— Георгий Гапон, «История моей жизни», 1905

	Это задание Еголин выполнил с усердием, попутно заработал несколько десятков тысяч и в конце концов погорел, оказавшись акционером подпольного публичного дома. При другом режиме он был бы банщиком или половым в трактире и прожил умеренно честную жизнь (разве что попался б на мелком воровстве).[12]
	— Григорий Померанц. «Записки гадкого утёнка», 1998

Половой в беллетристике и художественной литературе

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был матрос; служил царю верно, вёл себя честно, потому и начальство его знало. Отпросился он раз с корабля походить по городу, надел свой парусинник и пошёл в трактир; сел за стол и потребовал себе и вина и закусок: ест, пьёт, прохлаждается! Уж рублей на десять забрал, а всё не унимается: то того, то другого спрашивает. — Послушай, служба, — говорит ему половой, — забираешь ты много, а есть ли у тебя чем рассчитаться? — Эх, братец, о деньгах, что ли сумневаешься? Да у меня денег куры не клюют. Тотчас вынул из кармана золотой, бросил на стол и говорит: — На, получай! Половой взял золотой, высчитал всё, как следует, и приносит сдачу; а матрос ему: — Что там за сдача, братец! Возьми себе на водку. ‎На другой день опять отпросился матрос, зашёл в тот же трактир и прогулял ещё золотой; на третий день тоже, и стал он ходить туда, почитай, каждый день и всё платит золотыми, а сдачи не берёт, дарит половому на водку. Стал замечать за ним сам трактирщик, и пришло ему в сумнение: «Что бы это значило? Матросишка — так себе, а поди как сорит деньгами! Полную шкатулку золота натаскал!..»[13]

— Александр Афанасьев, Народные русские сказки; «Морока», 1862

Когда половой перечислил ему те немногие кушанья, какие можно достать в трактире, он подумал и сказал: — В таком случае дай нам две порции щей со свежей капустой и цыпленка, да спроси у хозяина, нет ли у вас тут красного вина… Затем все видели, как он поглядел на потолок и сказал, обращаясь к половому: — Удивительно, как много у вас мух! Мы говорим он, потому что ни половые, ни хозяин, ни посетители трактира не знали, кто он, какого звания, откуда и зачем приехал в наш город. Это был солидный, достаточно уже пожилой господин, прилично одетый и, по-видимому, благонамеренный. По одежде его можно было принять даже за аристократа. Мы заметили на нем золотые часы, булавку с жемчужиной, а в касторовой шляпе его лежали перчатки с модными застежками, какие мы видели ранее у вице-губернатора. Обедая, он всё время старался блеснуть перед нами своею воспитанностью: держал вилку в левой руке, утирался салфеткой и морщился, когда в рюмки падали мухи. Всякий знает, что там, где есть мухи, посуда не может быть чистой: не говоря уж о простых посетителях, даже такие лица, как исправник, становой и проезжие помещики, обедая в трактире, никогда не жалуются, если им подают тарелку или рюмку, загаженную мухами; он же не стал есть, прежде чем половой не помыл тарелки в горячей воде. Очевидно, форсил и старался показаться благороднее, чем он есть на самом деле. Когда ему подали щи, к его столу подошла еще новая, столь же незнакомая личность с лысиной, с бритым лицом и в золотых очках. Этот новый господин был одет в шёлковый костюм и тоже имел золотые часы. Всё время он говорил по-французски, с любопытством осматривал кушанья и посетителей, так что нетрудно было узнать в нем иностранца. Кто он, откуда и зачем пожаловал в наш город, мы тоже не знали. Съевши первую ложку щей, он, то есть тот, у которого была булавка с жемчужиной, покрутил головой и сказал насмешливо: — Эти балбесы умудряются даже свежей капусте придавать запах тухлятины. Невозможно есть. Послушай, любезный, неужели у вас тут все живут по-свински? Во всем городе нельзя достать порцию мало-мальски приличных щей. Это удивительно! Затем он стал говорить что-то по-французски своему товарищу-иностранцу. Из его речи мы помним только слово «кошон». Вытащив из щей прусака, он обратился к половому и сказал: — Я не просил щей с прусаками. Болван. — Сударь, — ответил половой, — ведь не я его в щи посадил, а он сам туда попал. А вы не извольте беспокоиться: тараканы не кусаются.[3]

— Антон Чехов, «Злоумышленники: рассказ очевидца», 1887

Вечерело. Над рекой опустилась беловатая дымка тумана, заморосил мелкий, как из сита, скорее похожий на осенний, дождь. Половые в белых рубахах, бесцеремонно расталкивая охмелевшие, кудлатые головы, опущенные бессильно на стол посреди зала, становились между этими головами на колена, чиркали серные спички о широкие спины плотовщиков и зажигали лампы. Спичка, случайно, а может быть, из шалости брошенная половым, попала в рыжую курчавую голову, вспыхнуло несколько волосков, но обладатель головы провел по волосам заскорузлой рукой, потушил пожар и, как не его дело, продолжал спать.[4]

— Владимир Гиляровский, «На плотах», 1892

«Рабочий я человек!» ― подумал он, и ему захотелось плакать и кому-то жаловаться. Машина завела грустное-грустное, и Антон, покачивая головой и крепко прижав руку к щеке, запел что-то несуразное, без слов и без мотива. Ему казалось, что выходит очень хорошо и нестерпимо жалостно. На глазах у него показались слёзы. ― Здеся петь не полагается… не извольте безобразить! ― сказал половой, подскальзывая к Антону на мягких подошвах. ― П… почему? ― со скорбным недоумением спросил Антон, поднимая посоловевшие, налитые слезами глаза. ― А потому, ― ответил половой и внушительно прибавил: ― Пожалуйте из заведения. ― Эт… то почему? ― еще с большим недоумением и с глухо подымавшимся в нем раздражением повторил Антон. ― Оченно безобразно… ― Пожалуйте, честью просят, ― настойчиво твердил половой. Антон оробел и встал. ― Ну, что ж… я пойду… Рабочему человеку нельзя посидеть… гм… очень странно, ― бормотал он, отыскивая шапку, упавшую за стул. ― Ничего, ничего, пожалуйте! ― твердил половой. Антон, покачиваясь, двинулся из зала, а чувство обиды все больше и больше росло в нем, причиняя его пьяному мозгу почти физическое страдание. Половой шел за ним, но Антон покачнулся между столами, повернул и влетел в двери бильярдной. Теперь он был уже так пьян, что почти ничего не видел и не понимал; перед его глазами стояло какое-то оранжевое марево, в котором плавали и тонули лица, звуки, голоса и быстро бегающие по ярко-зеленому сукну шары. Половой задумчиво постоял у дверей, но кто-то кликнул его, и он исчез.[14]

— Михаил Арцыбашев, «Из подвала», 1903

	Спросив какое-нибудь блюдо, Гоголь едва, бывало, дотронется до него, как уже зовет полового и требует переменить кушанье по два, по три раза, так что половой трактира почти бросал ему блюда, говоря: «Синьор Николо, лучше не ходите к нам обедать, на вас никто не может угодить».[15]
	— Михаил Зощенко, «Перед восходом солнца», 1943

Половой в поэзии

	«Пока мы, Петр Кузьмич, храпим, ― Шагнули шибко немцы; Лишь не напакостили б им Венгерцы да богемцы. «Народ венгерский ― боевой, Он родич нашим финнам…» ― «А что ж, и славно! Половой! Подай-ко, брат, графин нам!»[16]
	— Пётр Шумахер, «Малоярославецкие политики», 1869

	Из Фудзядяна, Модягоу ― Один в харчевне половой, Другой прислужник у портного ― Друзьям свидаться довелось! И вот без слов и уговора Их путь медлительный решён: На сан-де-ге к жестяному забору ― В опьекурительный притон.[17]
	— Венедикт Март, «Мизинцы», 1922

	Еще мостом задушит шёпот, Еще верстой махнёт: молчи! И врежется, и нем, и вкопан, В вокзала дикие лучи. И половой, хоть ночь и заспан, Поймет, что значит без тебя, Больной огарок ставя на стол И занавеску теребя.[7]
	— Илья Эренбург, «И дверцы скрежет: выпасть, вынуть...», 1924

Между тем Галинский заметил свободную бочку, Но увы: половой, мотая волосы швабры, Учтиво сказал: «Это место поэтов Крученых-с». «Но позвольте, где ж он? Тут весь горизонт свободен». «Они, извините, ушли под бочку, ― их рвут-с». В это время поэт, похожий на Жана Ришпэна, Великан с золотистым примусом волос на голове. Зарычал на «шестёрку», мотавшего по полу швабру: «Ты перестанешь заниматься половою жизнью или нет?»[8]

— Илья Сельвинский, «Я пришел в восхищенье и тем самым в полную ничтожность...» (из цикла Записки поэта), 1925

	Крепка и трезва вполне… По какому случаю половой Пришел на чердак ко мне? Кустарною розой румянец щек, Бутылочный глянец глаз… Что вам угодно?[18]
	— Эдуард Багрицкий, «Трактир», 1926

	И зрачки их уже всё, медленнее дых. И цыганки в ужасе обегают их. И на всех накинется лысый половой. А теперь в гостинице штаб полевой.[19]
	— Николай Ушаков, «Земотдел в бывшей гостинице», 1931

	Слишком любопытный половой, Приникая к щёлке головой, Снова, Снова, Снова слышит ворох Всяких звуков, шарканье и шорох, Возгласы, названия газет И слова, не разберет которых ― Слово «никогда» и слово «нет».[10]
	— Борис Слуцкий, «Бухарест», 1955

Источники

1. ↑ Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. В 2 т. — М.: Русский язык, 1993 г.
2. 1 2 Толстой Л. Н. Собрание сочинений: в 22 т. — М.: Художественная литература. — том 16. Произведения 1872—1886 гг.
3. 1 2 Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 6. (Рассказы), 1887. — стр.286-287
4. 1 2 Гиляровский В. А. Собрание сочинений в четырёх томах, Том 2. — Москва, «Правда», 1989 г.
5. 1 2 Г. А. Гапон. История моей жизни. — М.: «Книга», 1990 г.
6. ↑ Замятин Е. И. Собрание сочинений: в 5 томах. Русь. — М.: Русская книга, 2003 г. том 3.
7. 1 2 И. Эренбург. Стихотворения и поэмы. Новая библиотека поэта. СПб.: Академический проект, 2000 г.
8. 1 2 И. Сельвинский. «Из пепла, из поэм, из сновидений». Сборник стихотворений. — М.: Время, 2004 г.
9. 1 2 3 4 Гиляровский В.А. Собрание сочинений в 4 томах, Том 4. — Москва, 1999 г.
10. 1 2 Б. А. Слуцкий. Собрание сочинений: В трёх томах. — М.: Художественная литература, 1991 г.
11. ↑ С. Т. Аксаков в сборнике: Литературные мемуары. Гоголь в воспоминаниях современников. Под общей редакцией: Н. Л. Бродского, Ф. В. Гладкова, Ф. М. Головченко, Н. К. Гудзия. — М.: Государственное Издательство Художественной Литературы, 1952 г.
12. ↑ Померанц Г. С. «Записки гадкого утёнка». ― М.: Московский рабочий, 1998
13. ↑ «Народные русские сказки А. Н. Афанасьева»: В 3 томах — Литературные памятники. — М.: Наука, 1984—1985 г.
14. ↑ М. П. Арцыбашев. Собрание сочинений в трёх томах. Том 1. — М., Терра, 1994 г.
15. ↑ Зощенко М.М. «Перед восходом солнца». — М.: Вагриус, 2004 г.
16. ↑ П. В. Шумахер в сборнике: Поэты 1860-х годов. Библиотека поэта. Третье издание. — Л.: Советский писатель, 1968 г.
17. ↑ Венедикт Март в сборнике: Русская поэзия Китая. — М.: Время, 2001 г.
18. ↑ Э. Багрицкий. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. М.: Советский писатель, 1964 г.
19. ↑ Н. Ушаков. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. — Л.: Советский писатель, 1980 г.

См. также

• Коридорный
• Портье
• Камердинер
• Билетёр
• Швейцар
• Вахтёр
• Консьерж
• Дворник
• Лакей