Осень, жа́тва — одно из четырёх времен года, переходное между летом и зимой. Осень — сезон угасания природы, когда солнце становится всё ниже, световой день — короче, и становится всё холоднее и холоднее. Вода, нагретая летним теплом, остывает, и постепенно наступает зима.
И зимой деревенский быт не много имеет приятностей, но в дурную, дождливую осень эта однообразная жизнь превращается в какое-то тюремное заключение, которое становится под конец совершенно несносным. Прогуливаться по колено в грязи вовсе не весело, прокатиться под дождём также большой забавы нет. А эти туманные небеса, этот ленивый осенний дождь, который не идет, а капает с утра до вечера, эти ранние вечера, бесконечные темные ночи ― все это наведет на вас такую тоску, что вы поневоле станете завидовать суркам, которые спят по нескольку месяцев сряду. Конечно, для псовых охотников и эта глухая пора имеет свою прелесть.[1]
Мелкий дождь моросит не переставая; сыро, мокро, скользко; серый туман, как войлок, облегает небо; воздух тяжёл и удушлив; холодно, жутко, кругом грязь и слякоть, земля как болото, всё рыхло, всё лезет врозь. Осень.[2]
— Иван Аксаков, «Возврат к народной жизни...», 1861
Холодный осенний день. Сине-серые облака виснут над землёй сплошной крышей, и только к югу на горизонте светлая полоса неба, осиянного из-за облаков солнцем. Туда летят с печальным криком журавли. Пустые фольварки, испуганные деревни. Недавно здесь наступали и отступали австро-германские полки. Потом, преследуя их, здесь же двигались русские войска. Потоки людей, повозок, орудий, походных кухонь не умещались на главной дороге. Вдоль дороги по полям образовались новые дороги. Ногами и колёсами вырыли картофель, свёклу, морковь, втоптали в грязь капусту…
Луна над лесом и туманом всходила близкая и красная. Но лето держалось, держалось, пылило и пекло, пока наконец вчера не прошел обильный дождь с градом, после которого сразу придвинулась осень, объявились вдруг первые желтые листья, красно-коричнево загорелись глухие дороги, заросшие подорожником. Три дня назад шел Кудрявцев днем этой же дорогой, и лён ― рыжий, с шоколадным отливом поверху ― звенел под ветром сухим, шелестящим звоном. А теперь лен уже вытеребили, и на дороге, когда шли осиново-березовым леском, пахло баней и марганцовкой, а возле льна пахло мокрым бельем.[3]
Осень в этот день бастовала. Плесневело ее виноградное мясо на лозах, падали ее яблоки, созревшие для своей гибели, гнили в гавани на дубках ее арбузы, томилось вино в ее давильнях, буро-красный лом ее листьев загрязнил улицы, а золотая осень ― где же она была, лядащая? Бродила ли она в полусонном отупении по берегам нежилого, холодеющего моря, дрыхла ли без просыпу в позабытой Богом слободской мазанке? А может быть, не пришла еще ее пора, и тем, кто сажал и растил, дано только в жалкой, слабой старости собирать свои сгнившие плоды.[4]
В России континентальный климат, и этот континентальный климат создает особенно суровую зиму и особенно жаркое лето, длинную, переливающуюся всеми оттенками красок весну, в которой каждая неделя приносит с собой что-то новое, затяжную осень, в которой есть и ее самое начало с необыкновенной прозрачностью воздуха, воспетое Тютчевым, и особой тишиной, свойственной только августу, и поздняя осень, которую так любил Пушкин. Но в России, в отличие от юга, особенно где-нибудь на берегах Белого моря или Белого озера, необыкновенно длинные вечера с закатным солнцем, которое создает на воде переливы красок, меняющиеся буквально в пятиминутные промежутки времени, целый «балет красок», и замечательные ― длинные-длинные ― восходы солнца.[5]
Уже пошёл декабрь, но долгая поздняя осень, словно грязная злая старуха, бродила по хуторам. Низкие набухшие тучи, морося, ползли и ползли, а то и висели над хутором, цепляясь сизым провисшим брюхом за маковки старых груш. <...> А за окном тянулась поздняя осень. Дождь временами переставал, а потом снова сеялся, и тогда затягивало серой невидью высокий курган за хутором, крутую дорогу через него. Лежала под окнами пустая улица, за ней ― вовсе пустое поле на двадцать пять вёрст до центральной усадьбы, станицы Ендовской.[6]
Листья на деревьях всё желтели и желтели, начался листопад, зашумели осенние ветры — настала поздняя осень. Царица года лежала на земле, усыпанной пожелтевшими листьями; кроткий взор её был устремлён на сияющие звёзды небесные; рядом с нею стоял её муж. Вдруг поднялся вихрь и закрутил сухие листья столбом. Когда вихрь утих — царицы года уже не было; в холодном воздухе кружилась только бабочка, последняя в этом году.
Но вот наконец и октябрь на дворе: полились дожди, улица почернела и сделалась непроходимою. Степану Владимирычу некуда было выйти, потому что на ногах у него были заношенные папенькины туфли, на плечах старый папенькин халат. Безвыходно сидел он у окна в своей комнате и сквозь двойные рамы смотрел на крестьянский поселок, утонувший в грязи. Там, среди серых испарений осени, словно черные точки, проворно мелькали люди, которых не успела сломить летняя страда. Страда не прекращалась, а только получила новую обстановку, в которой летние ликующие тоны заменились непрерывающимися осенними сумерками.[7]
— Осень, осень, осень… — тихо говорила Маша, глядя по сторонам. — Прошло лето. Птиц нет, и зелены одни только вербы.
Да, уже прошло лето. Стоят ясные, теплые дни, но по утрам свежо, пастухи выходят уже в тулупах, а в нашем саду на астрах роса не высыхает в течение всего дня. Всё слышатся жалобные звуки, и не разберёшь, ставня ли это ноет на своих ржавых петлях или летят журавли — и становится хорошо на душе и так хочется жить![8]
— Антон Чехов, «Моя жизнь (Рассказ провинциала)», 1896
Андрей Николаевич снял с подоконника горшок с засохшей геранью и стал смотреть на улицу. Всю ночь и утро сеял частый осенний дождь, и деревянные домики, насквозь промокшие, стояли серыми и печальными. Одинокие деревья гнулись от ветра, и их почерневшие листья то льнули друг к другу, шепча и жалуясь, то, разметавшись в разные стороны, тоскливо трепетали и бились на тонких ветвях. Наискосок, в потемневшем кривом домике отвязалась ставня и с тупым упорством захлопывала половинку окна, таща за собой мокрую веревку, и снова со стуком ударялась о гнилые бревна.[9]
Да, мой дорогой, именно осенние цветы! Приходилось ли вам когда-нибудь поздней осенью, в хмурое, дождливое утро выйти в сад? Деревья ― почти голые, сквозят и качаются, на дорожках гниют опавшие листья, везде смерть и запустение. И только на клумбах, над поникшими, пожелтевшими стеблями других цветов, ярко цветут осенние астры и георгины. Помните ли вы их острый травяной запах? Стоишь, бывало, в странном оцепенении около клумбы, дрожа от холода, слышишь этот меланхолический, чисто осенний запах, и тоскуешь.[10]
Есть несравненная прелесть в этих осенних днях, серых и прохладных, когда, возвращаясь из города на дачу, встречаешь только одних ломовых, нагруженных мебелью прочих запоздавших дачников. Уже прошли сентябрьские ливни, переулки между садами стали грязны, сады желтеют и редеют, до весны остаются наедине с морем. Вдоль дороги, среди садовых оград и решеток, только и видишь теперь, что закрытые фруктовые лавки, будки, где продавали летом во́ды…[11]
Поздней осенью бывает иногда совсем как ранней весной там белый снег, там чёрная земля. Только весной из проталин пахнет землёй, а осенью снегом. Так непременно бывает: мы привыкаем к снегу зимой, и весной нам пахнет земля, а летом принюхаемся к земле, и поздней осенью пахнет нам снегом. Редко бывает, проглянет солнце на какой-нибудь час, но зато какая же это радость! Тогда большое удовольствие доставляет нам какой-нибудь десяток уже замерзших, но уцелевших от бурь листьев на иве или очень маленький голубой цветок под ногой...[12]
Наступили жаркие дни. Солнце поливало тяжёлым, густым зноем мягкую, мшистую поверхность болот. Его свет казался мутным от влажных испарений перегнившего мха. Резкий запах багульника походил на запах перебродившего пряного вина. Зной не обманывал: обострённые длительным общением с природой чувства угадывали приближение короткой северной осени. Едва уловимый отпечаток её лежал на всём: на слегка побуревшей хвое лиственниц, горестно опущенных ветках берёз и рябин, шляпках древесных грибов, потерявших свою бархатистую свежесть… Комары почти исчезли.[13]
Листья на берёзах истончились, стали прозрачно-золотистыми, похожими на пластинки слюды. Густой и частый осинник побагровел, поредел, и через него засквозил противоположный прилавок с соседней усадьбой (забор, ворота, зелёная крыша). Повеяло тонким и вязким ароматом, так пахла увядающая трава, тяжёлые осенние цветы, омытые ночными дождями, осыпающиеся листья. Они и падали-то теперь по-осеннему ― медленно кружась и порхая. Появилось повсюду очень много красного и жёлтого цвета. Если листья клёнов светлели, желтели, истончались и становились почти светочувствительными, то кусты барбариса перед концом наливались багрянцем. И, заметив осень раз, я стал её уже находить всюду.[14]
Кроме того, пошли дожди. Сейчас я лежу в палатке, по которой сыплет нудный, затяжной дождь. Полотно палатки желтого цвета, поэтому кажется, что оно освещено солнцем. А на самом деле темный, унылый, дождливый день, низкие тучи грязного цвета, всюду лужи, покрытые концентрическими кругами и белыми пузырями дождя, похожими на рыбьи глаза. Боюсь, что бумага, на которой я пишу это письмо, промокнет и Вы ничего не разберете. Временами ворчит гром поздней осенней грозы: такое впечатление, что по низким тучам проезжает какой-то небесный обоз.[15]
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Настал сентябрь. Гулянья опустели:
То мелкий сыплет дождь, то холодно, то град!
Крестовский, Каменный и Строганова сад
С Елагиным осиротели.
Давно ли нас пленяла там
Эфирная одежда дам,
Давно ль? Не будет и недели!
Теперь… увы! По самым тем местам
Нет ходу без галош, без зонтика, шинели!
Так пусто, скучно всё, хоть плачь!
Все потянулись в город с дач;
Вдоль Карповки и Черной речки
Закрылись ставни. Блещут свечки
В окошках изредка. Туманно фонари
Лишь от дождя на лужах пузыри
Да грязь на улицах пустынных освещают.
И тишина везде! Собаки только лают.[16]
Октябрь уж наступил — уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей;
Дохнул осенний хлад — дорога промерзает.
Журча ещё бежит за мельницу ручей,
Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает
В отъезжие поля с охотою своей,
И страждут озими от бешеной забавы,
И будит лай собак уснувшие дубравы.
Как грустный взгляд, люблю я осень.
В туманный, тихий день хожу
Я часто в лес и там сижу —
На небо белое гляжу
Да на верхушки тёмных сосен.
Люблю, кусая кислый лист,
С улыбкой развалясь ленивой,
Мечтой заняться прихотливой
Да слушать дятлов тонкий свист.
Трава завяла вся... холодный,
Спокойный блеск разлит по ней...
И грусти тихой и свободной
Я предаюсь душою всей...
Чего не вспомню я? Какие
Меня мечты не посетят?
А сосны гнутся, как живые,
И так задумчиво шумят...
И, словно стадо птиц огромных,
Внезапно ветер налетит
И в сучьях спутанных и тёмных
Нетерпеливо прошумит.[17]
Настала осень. Скучен город.
Дожди, туманы, резкий холод,
Ночь черная и серый день ―
И по нужде покинуть лень
Свой теплый угол. Вечерами Вороны, галки над садами
Кричат, сбираясь на ночлег.
Порой нежданный мокрый снег
Кружится, кровлю покрывает,
К лицу и платью пристает.
И снова мелкий дождь пойдет,
И ветер свистом досаждает.
Куда ни глянешь ― ручейки
Да грязь и лужи. Окна плачут,
И, морщась, пешеходы прячут,
Свои носы в воротники.[19]
Когда сквозная паутина Разносит нити ясных дней И под окном у селянина Далекий благовест слышней,
Мы не грустим, пугаясь снова
Дыханья близкого зимы,
А голос лета прожитого
Яснее понимаем мы.[20]
Стали дни прозрачнее и суше,
Осыпаться начинает сад,
Пожелтели розовые груши,
Золотые яблоки висят.
От плодов, от солнечного света,
На душе спокойней и ясней,
И сюда теперь приходит лето
Из своих пустеющих полей.
Там летят по ветру паутины,
Все хлеба уже давно в снопах. Бабье лето! Первые морщины,
Первые седины на висках.[22]
Я помню: миновало лето,
Казалось, птичья песня спета.
Но вдруг над самой головой
Не в зонах, не в предместьях где-то
Раздался голос громовой. Гроза под осень. Редкий случай. Тут ждешь морозца, ждешь ледка, И вдруг несется вихрь могучий. Она идет издалека.
Она пришла! Чего же лучше,
И надвое разъялась тьма.
Каких-то букв летели тучи
С библиотечного холма. В какой-то пруд с водой закисшей Пришелся молнии удар. Какой-то сыч под ветхой крышей, Очнувшись, выкрикнул: «Пожар!»
И, опьяненные озоном,
Скакали дети там и тут
По пламенеющим газонам,
Как будто вновь они цветут.[23]
В продрогших рощах… Матерь чистая,
Пошли своё знаменье мне,
Дай мне услышать твой неистовый,
Твой нежный голос в тишине! Ни серафима огнекрылого, Ни богомольца, ни купца. Сто вёрст от тихого Кириллова До славного Череповца.
А осень, осень кровью пламенной
Бежит по речке голубой ―
В гробу дубовом, в келье каменной
Дыши спокойно… Бог с тобой.
Ливни, ливни то и дело.
Осень очень потемнела.
Словно тут прошел походом
По лесам суровый Бог
И с размаху, мимоходом
Всю листву крепчайшим йодом
Основательно прижег.[24]
Осень! какая! в моем окне,
ежи по-буддистски по саду лопочут,
будто гений включил перламутр у осин
с пером, и чудесный воздух бокал за бокалом глотая.
Будто и нет жизни, а вот этот цвет,
как феномены, поют зеленые лягушки,
и Мир, как тигр бегает головой,
его глаза мои, ярко-желты!
— Виктор Соснора, «Ни зги, ни ноги, напрасный дар...», 2000
Не веришь? Верю! Ну и не верь!..
Пока я шлифую осень, по снегу черные шахматы ходят,
пока я об осени, дни на нуле,
в чашки сливает черные ливни.
Это Небо, его неуклонный рев,
не читая книг, заколачивает черные доски,
строит над Миром блокаду дней
в кислоте ночей, где мечевидны ногти.
— Виктор Соснора, «Ни зги, ни ноги, напрасный дар...», 2000
В последнюю осень ни строчки, ни вздоха. Последние песни осыпались летом. Прощальным костром догорает эпоха, И мы наблюдаем за тенью и светом В последнюю осень… Осенняя буря, шутя, разметала Всё то, что душило нас пыльною ночью. Всё то, что давило, играло, мерцало, Осиновым ветром разорвано в клочья В последнюю осень… Ах, Александр Сергеевич милый, Ну что же Вы нам ничего не сказали О том, как держали, искали, любили… О том, что в последнюю осень вы знали, В последнюю осень… Голодное море, шутя, поглотило Осенне солнце, и за облаками Вы больше не вспомните то, что здесь было И пыльной травы не коснётесь руками. Уходят в последнюю осень поэты, И их не вернуть, заколочены ставни. Остались дожди и замёрзшее лето. Осталась любовь и ожившие камни. В последнюю осень…
↑ Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 9. (Рассказы. Повести), 1894—1897. — стр.258
↑ Л. Н. Андреев. Собрание сочинений в 6 т. — М.: Художественная литература, 1990—1996 г.
↑ А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. — М.: Художественная литература, 1970. — Том 3.
↑ И. Бунин. Полное собрание сочинений в 13 томах. Том 2. Стихотворения (1912—1952); Повести, рассказы (1902—1910). стр.210 — М.: Воскресенье, 2006 г.
↑ М. Пришвин. «Зеленый шум». Сборник. — М., «Правда», 1983 г.
↑ Домбровский Ю.О. Собрание сочинений: В 6 томах. Том 2. — М.: Терра, 1992 г.
↑ Катаев В.П. Юношеский роман. — Москва, Советский писатель, 1983 г.
↑ К.П. Масальский в кн. «Поэты 1820-1830-х годов». Библиотека поэта. Второе издание. — Л.: Советский писатель, 1972 г.
↑ И. С. Тургенев. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. — Л.: Советский писатель, 1970
↑ Ф.И.Тютчев. Полное собрание стихотворений. Библиотека поэта. Большая серия. — Л.: Советский писатель, 1987 г.
↑ И. С. Никитин. Полное собрание стихотворений. — М.—Л.: Советский писатель, 1965 г. — (Библиотека поэта. Большая серия)
↑ А. А. Фет. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Третье издание. — Л.: Советский писатель, 1986
↑ В. Иванов. Собрание сочинений в 4 томах. — Брюссель: Foyer Oriental Chretien, 1971-1987
↑ Н. Н. Туроверов. Возвращается ветер на круги свои… Стихотворения и поэмы. Под ред. Б. К. Рябухина; биогр. статья А. Н. Азаренкова. — М.: Художественная литература, 2010 г.
↑ Л. Мартынов. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. — Л.: Советский писатель, 1986 г.
↑ Елагин И. В. Собрание сочинений в двух томах. — Москва, «Согласие», 1998 г.
Зима · 
Весна · 
Лето · 
Осень
