Loading AI tools
.jpg)
Лопу́х, под которым чаще всего имеется в виду Лопу́х большо́й, репе́йник, репе́й или репьё (лат. Arctium láppa) — род двулетних растений семейства Астровые, или Сложноцветные. Растения сразу бросаются в глаза своими крупными листьями (лопухами) и шишковидными соцветиями-корзинками, у которых наружные листочки шиловидно-заострённые, крючковатые на концах. Благодаря этим крючкам обёртки сильно запутываются в шерсти, легко пристают к одежде. Лопух относится к так называемым рудеральным (сорным или мусорным) растениям, растущим вблизи человеческого жилья — у дорог, в огородах, на лугах, в полях.
Лопухом чаще называют развесистые листья растения, в то время как слово репейник в большей степени относится к привязчивым цветам и плодам, или, по крайней мере, к растению с цветами и плодами. По мнению Макса Фасмера, русское слово лопух (или лапу́х) — родственно лат. lãpas «лист». Кроме того, Фасмер указывает на близость слова лопух другим «широким» словам: лопата и лапа. В. И. Даль приводит для лопуха другие русские местные названия: лапух, лапушник, лопуха, дедовник, мордвин, татарин, лопуга, лопешник, репей, репейник, репьяк, репенник, репник, репец, лепельник, собака. Макс Фасмер дополняет этот список: дедо́к, «от дед — из-за колючек, которые напоминают небритую бороду старика». В жаргонном языке словом «лопух» называют разиню, неудачника, «вислоухого», который прохлопал ушами (как лопухом) своё счастье.
...от самой ограды вплоть до воды рос лопух, да такой большой, что маленькие ребятишки могли стоять под самыми крупными из его листьев во весь рост. В чаще лопуха было так же глухо и дико, как в густом лесу... | |
| — Ганс Христиан Андерсен, «Гадкий утёнок», 1843 |
| — Ганс Христиан Андерсен, «Счастливое семейство», 1847 |
| — Ганс Христиан Андерсен, «Счастливое семейство», 1847 |
| — Лев Николаевич Толстой, «Юность», 1857 |
| — Ганс Христиан Андерсен, «Садовник и господа», 1872 |
| — Генрик Сенкевич «Янко-музыкант», 1878 |
Мне был бы лопух, а его довольно: вот уже я четыре дня ползу, а он всё ещё не кончается. А за этим лопухом есть ещё лопух, а в том лопухе, наверно, сидит ещё улитка. Вот вам и всё. | |
| — Всеволод Гаршин, «То, чего не было», 1882 |
...запущенный сад превратился в зелёный, тенистый пустырь, в котором, под сенью старых лип, лопух достигал громадных, баснословных размеров...[3] | |
| — Софья Ковалевская, «Нигилистка», 1884 |
| — Николай Золотницкий, «Аквариум любителя», 1885 |
...никто не даёт Гараське ответа на его мысли. Он срывает большой круглый лопух мать-мачехи и прикладывает к щеке.[4] | |
| — Александр Богданов, «Гараськина душа», 1913 |
| — Антон Сорокин, «Роза красная», 1920 |
| — Андрей Белый, «Москва» (Часть 2. Москва под ударом), 1926 |
| — Иван Бунин, «Жизнь Арсеньева. Юность», 1933 |
| — Даниил Хармс, «Ну-ка Петя, ну-ка Петя...», 1930-1939 |
| — Иван Шмелёв, «Лето Господне» — Глава «Яблочный спас», 1944 |
С весны здесь поднимались вверх и вширь гигантские, почти чёрные сверху, нежно-серебристые снизу, лопухи, с лиловыми черенками, такие мощные, что казалось, их не возьмёт даже коса. Они поднимались после первых же дождей и к началу лета стояли сплошной, непроходимой зарослью, совершенно скрывая от глаз развалины оранжереи.[8] | |
| — Юрий Домбровский, «Обезьяна приходит за своим черепом», 1958 |
| — Иосиф Бродский, «Эклога 5-я (летняя)», 1981 |
Черешки листьев белокопытника белого ― крупнолистного растения сырых ущелий, называемого лопухом из-за величины листьев (настоящий лопух в районе Сочи не растёт) ― также в квашеном виде идут в пищу.[10] | |
| — Юрий Карпун, «Природа района Сочи», 1997 |
Но особенную прелесть представляют здесь её молодые, густо покрытые белыми шелковистыми волосками, листья, которые, будучи погружены в воду, кажутся при сильном освещении как бы покрытыми серебром — эффект отражения света, знакомый всякому, кто когда-нибудь погружал в воду перевернутый наизнанку лист лопуха, манжетки или другого какого-либо пушистого растения. | |
| — Николай Золотницкий, «Аквариум любителя», 1885 |
Но людей привлекают не только красо́ты цветков травянистых растений, но и более прозаические интересы. Ранней весной начинают собирать молодые листья черемши ― лука медвежьего, а затем черешки листьев трахистемона восточного ― «огуречной травы». И те, и другие идут в пищу в качестве местного деликатеса. Черешки листьев белокопытника белого ― крупнолистного растения сырых ущелий, называемого лопухом из-за величины листьев (настоящий лопух в районе Сочи не растёт) ― также в квашеном виде идут в пищу.[10] | |
| — Юрий Карпун, «Природа района Сочи», 1997 |
Заберёшься, бывало, в яблочный сад, в самую середину высокой заросшей, густой малины. Над головой — яркое горячее небо, кругом — бледно-зелёная колючая зелень кустов малины, перемешанных с сорною зарослью. Тёмно-зелёная крапива с тонкой цветущей макушкой стройно тянется вверх; разлапистый репейник с неестественно лиловыми колючими цветками грубо растёт выше малины и выше головы и кое-где вместе с крапивою достаёт даже до развесистых бледно-зелёных ветвей старых яблонь, на которых наверху, в упор жаркому солнцу, зреют глянцевитые, как косточки, круглые, ещё сырые яблоки. Внизу молодой куст малины, почти сухой, без листьев, искривившись, тянется к солнцу; зелёная игловатая трава и молодой лопух, пробившись сквозь прошлогодний лист, увлаженные росой, сочно зеленеют в вечной тени, как будто и не знают о том, как на листьях яблони ярко играет солнце. | |
| — Лев Николаевич Толстой, «Юность», 1857 |
На противоположном берегу ручья шла уже земля другого помещика, Степана Михайловича Васильцева. Этот последний, впрочем, до сего времени мало беспокоил графов, так как никогда не жил в своей усадьбе. Дом его, деревянный и одноэтажный, вечно стоял с забитыми дверями и с заколоченными ставнями, а запущенный сад превратился в зелёный, тенистый пустырь, в котором, под сенью старых лип, лопух достигал громадных, баснословных размеров, и пушистые головки куриной слепоты повсюду белели рядом с мелкими цветами одичавших колокольчиков, гвоздики и венериных голубков. Про Васильцева шла молва, что он очень учёный человек.[3] | |
| — Софья Ковалевская, «Нигилистка», 1884 |
В саду необыкновенно светло, золотисто: лето сухое, деревья поредели и подсохли, много подсолнухов по забору, кисло трещат кузнечики, и кажется, что и от этого треска исходит свет — золотистый, жаркий. Разросшаяся крапива и лопухи ещё густеют сочно, и только под ними хмуро; а обдёрганные кусты смородины так и блестят от света. Блестят и яблони — глянцем ветвей и листьев, матовым лоском яблок, и вишни, совсем сквозные, залитые янтарным клеем. Горкин ведёт к грушовке, сбрасывает картуз, жилетку, плюёт в кулак. | |
| — Иван Шмелёв, «Лето Господне» — Глава «Яблочный спас», 1944 |
Но зато подальше подымалась толстая монастырская стена. Обрывистый берег весь оброс бурьяном, и по небольшой лощине между им и протоком рос высокий тростник; почти в вышину человека. На вершине обрыва видны были остатки плетня, отличавшие когда-то бывший огород. Перед ним — широкие листы лопуха; из-за него торчала лебеда, дикий колючий бодяк и подсолнечник, подымавший выше всех их свою голову.[11] | |
| — Николай Гоголь, «Тарас Бульба» (глава пятая), 1841 |
На солнечном припёке лежала старая усадьба, окружённая глубокими канавами с водой; от самой ограды вплоть до воды рос лопух, да такой большой, что маленькие ребятишки могли стоять под самыми крупными из его листьев во весь рост. В чаще лопуха было так же глухо и дико, как в густом лесу, и вот там-то сидела на яйцах утка. Сидела она уже давно, и ей порядком надоело это сидение, её мало навещали: другим уткам больше нравилось плавать по канавкам, чем сидеть в лопухе да крякать с нею. Наконец яичные скорлупки затрещали. «Пи! пи!» — послышалось из них: яичные желтки ожили и повысунули из скорлупок носики. | |
| — Ганс Христиан Андерсен, «Гадкий утёнок», 1843 |
Самый большой лист у нас, конечно, лист лопуха: наденешь его на животик — вот тебе и передник, а положишь в дождик на головку — зонтик! Такой большущий этот лопух! И он никогда не растёт в одиночку, а всегда уж где один, там и много, — такое изобилие! И вся эта роскошь — кушанье для улиток! А самих улиток, белых, больших, кушали в старину важные господа; из улиток приготовлялось фрикасе, и господа, кушая его, приговаривали: «Ах, как вкусно!» Они и вправду воображали себе, что это ужасно вкусно. Так вот, эти большие белые улитки ели лопухи, потому и стали сеять лопух. | |
| — Ганс Христиан Андерсен, «Счастливое семейство», 1847 |
В этот день я проснулась с солнцем, и мысль, что уже нынче... как будто испугала и удивила меня. Я вышла в сад. Солнце только что взошло и блестело раздробленно сквозь облетевшие желтеющие липы аллеи. Дорожка была устлана шуршавшими листьями. Сморщенные яркие кисти рябины краснелись на ветках с убитыми морозом редкими покоробившимися листьями, георгины сморщились и почернели. Мороз в первый раз серебром лежал на бледной зелени травы и на поломанных лопухах около дома. На ясном, холодном небе не было и не могло быть ни одного облака.[12] | |
| — Лев Толстой, «Семейное счастие», 1859 |
Репейник был посажен на сухом месте, а пониже, в более сыром грунте, рос лопух, также самое простое, но, благодаря своей вышине и размеру листьев, такое красивое декоративное растение. Кроме того росли здесь и осыпанные цветами, похожие на огромные канделябры, царские кудри,[13] взятые с поля, и дикий ясминник, и первоцвет, и лесные ландыши, и дикая калла, и трёхлистная нежная заячья травка, — ну, просто загляденье! | |
| — Ганс Христиан Андерсен, «Садовник и господа», 1872 |
Однажды буфетная была пуста. Господа давно жили за границей, дом стоял необитаемым, а лакей сидел на другой стороне дома у панны горничной. Янко, притаившийся в лопухах, давно уже глядел через открытую дверь на цель всех своих желаний. Полная луна искоса светила в окно буфетной, вырисовывая его на противоположной стене в виде большого квадрата. Квадрат этот потихоньку подползал к скрипке и, наконец, совершенно осветил её. Теперь, казалось, от неё струится серебристый свет. Особенно сильно были освещены выпуклые части, так сильно, что Янко смотреть не мог на них. В этом блеске всё было отлично видно: вогнутые бока, струны и ручка. Колки на ней светились как светляки в Иванову ночь, а вдоль свешивался, как серебряный прут, смычок. Ах, всё это было так хорошо, почти фантастически! Янко смотрел всё с большею жадностью. Спрятавшись в лопухах, с локтями опёртыми на худые колени, с открытым ртом, он всё смотрел и смотрел… То страх удерживал его на месте, то какая-то необоримая сила толкала вперёд. Колдовство это, что ли?.. Только освещённая скрипка, казалось, приближалась, плыла к ребёнку… Иногда она померкала, чтобы снова разгореться ещё сильнее. Колдовство, конечно, колдовство!.. В это время подул ветер, тихо зашумели деревья, зашуршали лопухи и Янко ясно услышал: | |
| — Генрик Сенкевич «Янко-музыкант», 1878 |
И гнедой замолчал, но нижняя губа у него всё ещё шевелилась, точно он что-нибудь шептал. Это происходило от старости: ему был уже семнадцатый год, а для лошади это всё равно, что для человека семьдесят седьмой. | |
| — Всеволод Гаршин, «То, чего не было», 1882 |
А в полях кипит не знающая устали весенняя разноголосая жизнь! Жаворонок с песнями кружится над рожью. Стрекоза, подогнув книзу вытянутое тельце, стрекочет стеклянными крылышками и покачивается на высоких кустах татарника. Ленивый жук с размаху бестолково шлёпается в песок. И никто не даёт Гараське ответа на его мысли. Он срывает большой круглый лопух мать-мачехи и прикладывает к щеке.[4] | |
| — Александр Богданов, «Гараськина душа», 1913 |
И умер он. Но вырос лопух с хорошими листьями, выросла трава, вырос репей, изо рта ― терновник, крапива росла из впадины глаз, а из впадины носа вырос шиповник. И его жизнь была в этих растениях. Крапива говорила: «Я выросла из глаз, из самого лучшего, что есть на земле, и потому я самое лучшее творение земли, и только я имею право на существование». Терновник, выросший из языка, говорил: «Я вырос из языка человека, а что есть лучшего на земле как язык, языком соединены страны, государства и народы и семьи. Я ― терновник, самое лучшее создание земли, происходящее из языка человека». Шиповник тоже хвалил себя: «Я тоже самое лучшее творение земли: Человек вдыхал аромат цветов, и из этого дыхания земли создан я ― шиповник, и скоро я зацвету розовыми цветами». Лопух и репей также хвалили себя: «Я вырос из живота, ― говорил лопух, всё вкусное, пожираемое человеком, вошло в мои соки». И репей хвалил себя.[5] | |
| — Антон Сорокин, «Роза красная», 1920 |
Раздуваемое Алексеем дело всё шире расползалось по песчаным холмам над рекою; они потеряли свою золотистую окраску, исчезал серебряный блеск слюды, угасали острые искорки кварца, песок утаптывался; с каждым годом, вёснами, на нём всё обильнее разрастались, ярче зеленели сорные травы, на тропах уже подорожник прижимал свой лист; лопух развешивал большие уши; вокруг фабрики деревья сада сеяли цветень; осенний лист, изгнивая, удобрял жиреющий песок. <...> | |
| — Максим Горький, «Дело Артамоновых», 1925 |
Хлюпали ноги мохнаём; пошёл ― мокрозём; места ― топкие; фи́кал болотный кулик; сине-ртутной водицей болотце блеснуло из рясок и аэров с мельком раскромсанных мошек; парок: подтуманило; села кривулькой: бочок поднывал; у села Пересохина (с непросыхающей лужею), где тупоуглые домики криво валились промшелыми крышами, ― выбралась у коноплянников; здесь неискосный лопух расширялся вполроста. Вдруг стала: прислушалась. Явственно кто-то, как щепкое дерево, задроботал ― очень тоненьким, чтеческим голосом: ― Этот лопух называют ещё «чумный корень», а ягоды ― нет у него.[14] И ответило: хрипом и гнусами: ― Много ли ягод: две-три; и ― обчёлся! Приблизилась Наденька. ― Много ли ягод? Ну, это ― напрасно вы; всякая ягода есть: голубика, крушина, дурман, волчья ягода… всё это ― ягоды… Наденька видела ― нет никого: лопухи; лопухи помолчали: и вдруг, почти рядом качнулся без ветра стареющий зонт лопушиный под небо... <...> | |
| — Андрей Белый, «Москва» (Часть 2. Москва под ударом), 1926 |
Но Михайла каким был, таким и остался: моргает он на Фоку слезливыми глазами и палочкой показывает в ту сторону, где у него раньше стоял, какой ни на есть, свой домишка, а теперь растёт широколистый лопух и красноголовый иван-чай, которым бабы морют клопов; совсем, кажется, ещё недавно пропало из лопуха огородное чучело, уцелевшее чудом во время пожара, оборвали его осенние ветры, размочили дожди и галки по лоскутам разнесли, должно быть ― по гнёздам![15] | |
| — Сергей Клычков, «Князь мира», 1927 |
А сколько мы открыли съедобных кореньев, сколько всяких сладких стеблей и зёрен на огороде, вокруг риги, на гумне, за людской избой, к задней стене которой вплотную подступали хлеба и травы! За людской избой и под стенами скотного двора росли громадные лопухи, высокая крапива ― и «глухая», и жгучая, ― пышные малиновые татарки в колючих венчиках, что-то бледно-зелёное, называемое козёльчиками, и всё это имело свой особый вид, цвет, запах и вкус.[7] | |
| — Иван Бунин, «Жизнь Арсеньева. Юность», 1933 |
Земля калилась, схваченная полуденным дымком. Травы и листья верб, обрызганные ядовито-знойными лучами, вяло поникли, а возле ручья в тени верб тучная копилась прохлада, нарядно зеленели лопухи и ещё какие-то, вскормленные мочажинной почвой, пышные травы; в небольших заводях желанной девичьей улыбкой сияла ряска; где-то за поворотом щелоктали в воде и хлопали крыльями утки.[16] | |
| — Михаил Шолохов, «Тихий Дон» (Книга третья), 1940 |
Поспела в лесу земляника. Взял папа кружку, взяла мама чашку, девочка Женя взяла кувшинчик, а маленькому Павлику дали блюдечко. Пришли они в лес и стали собирать ягоду: кто раньше наберёт. Выбрала мама Жене полянку получше и говорит: | |
| — Валентин Катаев, «Дудочка и кувшинчик», 1940 |
Когда спустилась ночь, Ерофей Кузьмич три раза, не отдыхая, обошёл вокруг своего двора. Придерживаясь за изгородь, оступаясь в темноте в ямки, пробираясь сквозь повядшие, но ещё крепкие лопухи, он то про себя, то вслух шептал, горячо дыша: ― … От ворога, конного и пешего… а також от мора и глада… от огня и порухи… и чёрного глаза… Отчитав заговор, он с лампешкой отыскал в кладовке припасённый с лета бледный, мясистый, выросший в земле стебель с редкой чешуйкой недоразвитых листочков ― петров крест. Завязав его в тряпицу, повесил над наружной входной дверью: на счастье всего дома.[18] | |
| — Михаил Бубеннов, «Белая берёза», 1952 |
Боже мой, что было с садом! На клумбах, пышных и многоцветных, как огромные диванные подушки, росла дикая трава ― что ни день, то гуще и дичее. Непрорубленные и нерасчищенные аллеи превратились в сплошную заросль, ― надо было всё прорубать, чистить, засаживать снова. Здесь пышно распустились чёрные лопухи, тонкий крепкий вереск, ползкий и живучий, как змея; злой татарник с тяжёлыми мохнатыми цветами, нежная, фарфорово-розовая повилика, слегка пахнущая миндалём, и ещё какие-то цветы и травы, названий которых я не знал. Но мать ходила среди этого неистового и буйного цветения и качала головой. Конечно, ни её любимым тюльпанам, ни розам, ни малокровным и прекрасным лилиям было не под силу победить эту грубую и цепкую траву. Пруд, на котором когда-то, по рассказам, плавали лебеди, был тоже заброшен. <...> | |
| — Юрий Домбровский, «Обезьяна приходит за своим черепом», 1958 |
― Он посмотрел на меня и вдруг сообщил: | |
| — Юрий Домбровский, «Хранитель древностей» (часть II), 1964 |
Чтоб как следует спрыснуть покупку, они облюбовали отличное место. Поставили стол над самым откосом. Тут к шоссе сбегал влажный песчаный косогор ― не жёлтый, а ржаво-оранжевый, и весь до самой вершины он зарос дудками, колючим барбарисом с круглыми багровыми листьями и эдакими небольшими ладными лопушками, ровными и аккуратными, как китайские зонтики.[20] | |
| — Юрий Домбровский, «Факультет ненужных вещей», часть первая, 1978 |
― Ма-ам! ― негромко прокричал туда Синяк, чтобы не будить гостей, и поплелся в огород. Татьяна Ивановна не отвечала. Она стояла на коленях, сложившись в поясе, уткнув голову в подернутую ледком гряду. Из-под косынки у нее торчал здоровенный лопух ― «от давления». Под животом был маленький бочонок, который она подкатывала для облегчения полевых работ. Синяк, почуяв неладное, замер с поднятой ногой. ― Мам!.. Опять не ответила Татьяна Ивановна, ибо еще вчера отдала Богу душу, так и простояв дугой на огороде всю ночь, пока они женились-разводились… Синяк стоял над мёртвой матерью и плакал.[21] | |
| — Сергей Каледин, «Записки гробокопателя», 1999 |
И уже направо ― | |
| — Владимир Нарбут, «Яблоками небо завалило...», 1916 |
Только дикий ветер осенний, | |
| — Николай Гумилёв, «Детство», 1916 |
| — Ольга Берггольц, «Повесть о тринадцатом товарище», 1936 |
| — Даниил Хармс, «Ну-ка Петя, ну-ка Петя...», 1930-1939 |
| — Иосиф Бродский, «Эклога 5-я (летняя)», 1981 |
| — Зиновий Вальшонок, «Два Бориса», 1980-е |
Трава лопух — от нее живот распух. — Русская пословица |
- 1 2 3 Ганс Христиан Андерсен. Собрание сочинений в четырёх томах. Том третий. Издание второе — С.-Петербург: Акцион. Общ. «Издатель», 1899 г., С.196
- 1 2 Генрик Сенкевич. Повести и рассказы. — М.: Редакция журнала «Русская мысль», 1893 г.
- 1 2 Ковалевская С.В.. Воспоминания. Повести. — Москва-Ленинград, «Наука», 1974 г.
- 1 2 А. А. Богданов. Избранная проза. — М., 1960 г.
- 1 2 Сорокин А. С. Запах родины. — Омск: Омское книжное изд., 1984 г.
- 1 2 Белый Андрей. «Москва». — М.: Советская Россия, 1990 г.
- 1 2 Бунин И.А., «Жизнь Арсеньева»: Роман. Рассказы. - М.: Сов. Россия, 1991 г.
- 1 2 Домбровский Ю.О. Собрание сочинений: В 6 томах. Том 2. — М.: Терра, 1992 г.
- 1 2 Иосиф Бродский. Собрание сочинений: В 7 томах. — СПб.: Пушкинский фонд, 2001 г. Том 3
- 1 2 Карпун Ю.Н. Природа района Сочи. Рельеф, климат, растительность. (Природоведческий очерк). — Сочи, 1997 г.
- ↑ Николай Гоголь, «Тарас Бульба». Большая хрестоматия. Русская литература XIX века. ИДДК. 2003 г.
- ↑ Л.Н.Толстой, Собрание сочинений в 22 томах. — М.: Художественная литература, 1979 г. — Том 3.
- ↑ «Царские кудри» — это народное название изящного полевого цветка, который носит ботаническое название: «Лилия кудреватая». Андерсен имеет в виду его садовый сорт — с более крупными цветами.
- ↑ Описанный Андреем Белым «чумный корень» — скорее всего, не белокопытник, а какое-то крупное растение из семейства зонтичных (сельдерейных) или какой-то причудливый гибрид из белокопытника и болиголова, созданный воображением писателя. Однако точно названный «чумный корень» (немалая редкость), несмотря на сложность стиля прозы позднего Андрея Белого, вполне заслуживает присутствия в статье «белокопытник».
- ↑ Клычков С.А. Собрание сочинений: в двух томах. — М.: Эллис-Лак, 2000 г.
- ↑ М.А.Шолохов, «Тихий Дон». — М.: Молодая гвардия, 1980 г.
- ↑ Катаев В. П. Собрание сочинений в 9 т. Том 1. Рассказы и сказки. М.: «Худ. лит.», 1968 г.
- ↑ Бубеннов М.С. Собрание сочинений в четырёх томах. — Том 2. — М.: Современник, 1981 г.
- ↑ Домбровский Ю.О. Собрание сочинений: В 6 томах. Том 2. — М.: Терра, 1992 г.
- ↑ Домбровский Ю.О. Собрание сочинений: В шести томах. Том пятый. — М.: «Терра», 1992 г.
- ↑ Сергей Каледин, «Записки гробокопателя». — М.: Вагриус, 2001 г.
- ↑ В.И.Нарбут. Стихотворения. — М.: Современник, 1990 г.
- ↑ Н. Гумилёв. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. — Л.: Советский писатель, 1988 г.
- ↑ Берггольц О. Ф. Избранные произведения. — Л.: Советский писатель, 1983. — (Библиотека поэта).
 Поделитесь цитатами в социальных сетях: |
.svg){kind=logo}
Wikiwand in your browser!
Seamless Wikipedia browsing. On steroids.
Every time you click a link to Wikipedia, Wiktionary or Wikiquote in your browser's search results, it will show the modern Wikiwand interface.
Wikiwand extension is a five stars, simple, with minimum permission required to keep your browsing private, safe and transparent.
