Сухосто́й — засохшие на корню деревья, продолжающие «стоять сухими» (мёртвыми). Засыхание может быть вызвано повреждением дерева, пожаром, насекомыми, паразитными грибами, экологическими бедствиями, приводящими к массовой гибели леса. Как правило, сухостой характерен для хвойных пород, деревья же лиственные более выносливы. Испытав негативное воздействие, они иногда продолжают расти, зеленеть, пускать поросль или боковые побеги, в то время как их древесина более или менее быстро, в зависимости от её свойств, загнивает и разрушается. У лиственных пород внешне такое медленное разрушение может выражаться в засыхании вершины, приводящей к так называемой суховершинности.
Сухостой может быть в виде одиночных деревьев или групп, бывают случаи усыхания целых лесных массивов. Причины омертвения леса на корню могут быть разными. Это и предельный возраст растений (естественная старость), засуха, понижение уровня грунтовых вод, заболачивание, сильные морозы, солнечные ожоги, уплотнение или изменение структуры почвы при неправильном животноводстве, земледелии или промышленном хозяйствовании, лесные пожары, кислотные дожди, массовое распространение вредных насекомых и грибных болезней. В конечном счёте, сухостой является очевидным признаком произошедшей экологической катастрофы местного, регионального или ещё более крупного характера.
...если <он> видел, например, что мужик везёт бревно или удит рыбу, то говорил: «Это бревно из сухостоя, трухлявое»...[1]
По его мнению <...> христианство задушило жизнь. Оно попрало основную заповедь Божию «плодитесь и размножайтесь». Оно превратило мир из чудесного райского сада в сухостой.[2]
Я видел, как ураган валил пятисаженный сухостой. Да, я был тогда в лесу с объездчиком, лесниками и рабочими, и на моих глазах сотни громадных деревьев валились, как спички.[3]
Много людей Бесчаснов погубил и много крови пролил. И оттого лес там кругом почернел и высох. Словно обожжённый огнём, торчит он редким и безлистным сухостоем.[4]
Всё это богатство принадлежало графу Шувалову и охранялось плохо; кунавинское мещанство смотрело на него как на своё, собирало валежник, рубило сухостой, не брезгуя при случае и живым деревом.[5]
Горы, окаймляющие истоки Сандагоу, также обезлесены пожарами. Обыкновенно после первого пала остаются сухостои, второй пожар подтачивает их у корня, они падают на землю и горят, пока их не зальёт дождём. Третий пожар уничтожает эти последние остатки, и только одна поросль около пней указывает на то, что здесь был когда-то большой лес.[6]
Отмирание деревьев происходит от вершин. Иногда умершее дерево продолжает еще долго стоять на корню, но стоит до него слегка дотронуться, как оно тотчас же обваливается и рассыпается в прах. При подъёме на крутые горы, в особенности с ношей за плечами, следует быть всегда осторожным. Надо внимательно осматривать деревья, за которые приходится хвататься. Уже не говоря о том, что при падении такого рухляка сразу теряешь равновесие, но, кроме того, обломки сухостоя могут еще разбить голову.[6]
Тоскливое чувство навевает такая тайга. В ней всегда стоит мёртвая тишина, нарушаемая только однообразным свистом ветра по вершинам сухостоев. В этом шуме есть что-то злобное, предостерегающее. Такие места удэгейцы считают обиталищами злых духов.[6]
И он призывал фарисеев к покаянию. <...> Это он им говорил, что они ― сухостой, бесплодные деревья и что при корне их лежит секира, ибо «всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огоны, это он их призывал сотворить «достойный плод покаяния»…[2]
Не сухостой ― живое тело резать,
Чтоб изошёл слезой горячий сруб...[8]
— Илья Эренбург, «Не сухостой — живое тело резать...», 1924
А между тем негодяи для сухостоя, который можно безбоязненно вывозить из леса, поджигают прелестные участки с роскошным живым лесом.[9]
— Пётр Козлов, «Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 гг.», 1925
Большое количество сухостоя придает характерный колорит всему лесу, окружающему предгорие. Часть стволов сухих деревьев уродливо искривлена, некоторые из них винтообразно извиты.[10]
Сухостой, оставшийся кое-где одиночными деревьями со времени Севастопольской кампании, крупного размера. Туземцы говорят, что он твердый как сталь и не поддается рубке.[12]
...седой хвойный лес, в котором полузасохшие деревья с отмершими вершинами стоят прямо и в наклонном положении. Некоторые деревья упали и как-то странно подняли кверху свои корни. Всюду был мох: на сухостое, на валежнике и на камнях под ногами. Это в полном смысле слова лесная пустыня.[12]
Стволы сухостоев, лишенные мелких веток, с болезненными наростами по сторонам были похожи на людей с вздутыми животами и с поднятыми кверху длинными руками, на людей, застывших в позах выражения сильного физического страдания, как на картинах Густава Доре ― там, где изображаются мучения грешников в аду.[14]
Вокруг, насколько видит глаз, тянется редкий щетинообразный сухостой ― след былого гигантскогопожара. Кое-где среди этого серого однообразия зеленеют небольшие оазисы уцелевших от пожара участков незатронутого пожаром леса.[16]
Дыханье голубой болотной астмы
сжигает их живьем, и лишаи
невозмутимо, вкрадчиво и властно
впивают губы серые свои.
Мрёт сухостой, и вкривь и вкось торчащий.
И ни тропинки нет, ни колеи...[17]
— Глеб Семёнов, «И неудобней под ногами корни...» (из цикла «Отпуск в сентябре»), 1950-е
...так как за целое дерево можно было попасть под штраф, то сначала у кладбищенских сосен стали обрубать все сучья. Деревья превратились в ужасные полуживые столбы. Это делалось еще и для того, чтобы дерево посохло, а за сухостой никакого штрафа не полагается.[18]
Есть, правда, и там поэзия. Ведь она всюду, вообще-то. Даже в скорбном молчании заброшенных тусклых рельсов, в почерневшем зимнем сухостое бурьянов и шелесте облетевшей пушицы...[20]
Господи, как засрали твой мир! Как загадили чистоту под деревьями! И горестно-смешно выглядел лесник, озабоченно помечавший сухостой для санитарной порубки.[21]
По его мнению, новое, что дало миру христианство, заключается в «бессеменности». Христианство задушило жизнь. Оно попрало основную заповедь Божию «плодитесь и размножайтесь». Оно превратило мир из чудесного райского сада в сухостой. В мире всё — пол, потому что всё рождается из полового акта. Отрицая пол ― христианство отрицает мир. Христианскому сухостою он противоставляет жизнь древнееврейскую, исполненную постоянного полового напряжения. «Если» жёнство» хорошо, ― говорит Розанов, ― то многожёнство ещё лучше».[2]
Часа два прошло, пока мы опять достигли водораздела. Теперь начинался спуск. Горы, окаймляющие истоки Сандагоу, также обезлесены пожарами. Обыкновенно после первого пала остаются сухостои, второй пожар подтачивает их у корня, они падают на землю и горят, пока их не зальёт дождём. Третий пожар уничтожает эти последние остатки, и только одна поросль около пней указывает на то, что здесь был когда-то большой лес. С исчезновением лесов получается свободный доступ солнечным лучам к земле, а это, в свою очередь, сказывается на развитии травяной растительности. На горелых местах всегда растут буйные травы, превышающие рост человека.[6]
По мере приближения к Сихотэ-Алиню строевой лес исчезает все больше и больше и на смену ему выступают леса поделочного характера, и наконец в самых истоках растет исключительно замшистая и жидкая ель (Picea ajanensis Fisch.), лиственница (Larix sibirica Lbd.) и пихта (Abies nephrolepis Maxim.). Корни деревьев не углубляются в землю, а стелются на поверхности. Сверху они чуть-чуть только прикрыты мхами. От этого деревья недолговечны и стоят непрочно. Молодняк двадцатилетнего возраста свободно опрокидывается на землю усилиями одного человека. Отмирание деревьев происходит от вершин. Иногда умершее дерево продолжает еще долго стоять на корню, но стоит до него слегка дотронуться, как оно тотчас же обваливается и рассыпается в прах. При подъёме на крутые горы, в особенности с ношей за плечами, следует быть всегда осторожным. Надо внимательно осматривать деревья, за которые приходится хвататься. Уже не говоря о том, что при падении такого рухляка сразу теряешь равновесие, но, кроме того, обломки сухостоя могут еще разбить голову. У берез древесина разрушается всегда скорее, чем кора. Труха из них высыпается, и на земле остаются лежать одни берестяные футляры. Такие леса всегда пустынны. Не видно нигде звериных следов, нет птиц, не слышно жужжания насекомых. Стволы деревьев в массе имеют однотонную буро-серую окраску. Тут нет подлеска, нет даже папоротников и осок. Куда ни глянешь, всюду кругом мох: и внизу под ногами, и на камнях, и на ветвях деревьев. Тоскливое чувство навевает такая тайга. В ней всегда стоит мёртвая тишина, нарушаемая только однообразным свистом ветра по вершинам сухостоев. В этом шуме есть что-то злобное, предостерегающее. Такие места удэгейцы считают обиталищами злых духов.[6]
За эти дни я заметил только <...> уссурийского белоспинного дятла ― самого крупного из семейства Picidae, птица эта держится в старых смешанных лесах, где есть много рухляка и сухостоев...
Река Кулумбе течёт по широкой заболоченной долине в направлении с востока на запад. Тропа все время придерживается правой стороны долины. Лес, растущий в горах, исключительно хвойный, с большим процентом кедра, в болотистых низинах много замшистого сухостоя.[6]
Он обличал фарисейство. Фарисейство не как лицемерие только, но и как целое мировоззрение, как систему, как особый вид современного благочестия. В основе этой системы лежала мысль, что сила религии ― во внешнем законодательстве. В результате ― полное торжество мёртвой буквы над живым духом и ужасающее нравственное падение. И он призывал фарисеев к покаянию. Это он им говорил, что они ― «порождения ехиднины» и что они напрасно думают бежать «от будущего гнева». Это он им говорил, что они ― сухостой, бесплодные деревья и что при корне их лежит секира, ибо «всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огоны, это он их призывал сотворить «достойный плод покаяния»…[2]
В топографическом и геологическом отношении вся местность между двумя упомянутыми реками <Тахобе и Кумуху> представляет собой обширный лавовый покров. Теперь это невысокие холмы, изрезанные большими оврагами. Когда-то тут был хороший лес. Ныне от него остались только пни и редкие сухостои.[6]
Природа и дело, дело и природа, и только; к тому же установилась погода на редкость превосходная. <...> А какие вечера и утра ― обаятельные, очаровательные, мешает лишь дымовая завеса как результат лесного гибельного пожара. А между тем негодяи для сухостоя, который можно безбоязненно вывозить из леса, поджигают прелестные участки с роскошным живым лесом. Неизвестно, когда монголы наладят свое лесное хозяйство хоть немного, да и не только лесное, все отрасли сельского хозяйства! Ведь только единственные ресурсы: лес и естественные богатства недр земных, и все. Это народное благо, и богатство необходимо беречь, как берегут все зеницу ока, чтобы потомство не проклинало, а лишь благословляло.[9]
— Пётр Козлов, «Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 гг.», 1925
Форма кроны ели в лесу ― узко-коническая, почти цилиндрическая, состоящая из недлинных повислых ветвей, расположенных этажами, часто далеко отодвинутыми друг от друга. Такая форма кроны значительно уменьшает опасность ветровала. Деревьев с отмершими верхушками в лесу тоже не мало, но еще больше здесь фаутных деревьев.[22] Большое количество сухостоя придает характерный колорит всему лесу, окружающему предгорие. Часть стволов сухих деревьев уродливо искривлена, некоторые из них винтообразно извиты. У других ствол издали кажется прямым, но вблизи, на его участках, лишенных коры, ясно видна спиральная скрученность древесины. Причина этого явления еще мало выяснена. Кроме сухостоя, здесь чрезвычайно много поваленных, сломанных, вырванных с корнем деревьев, и это обстоятельство, в связи с сильно бугристым рельефом, делает лес трудно проходимым.[10]
Сама природа этих сожжённых равнин ― это сплошное «моленье» о влаге. Туркестанские сухостои, чуть приподнятые над землёй, почти целиком ушли в свои корни: нити их, длиннящиеся вглубь и вглубь вдогонку за спрятавшимися под почву каплями, достигают иногда очень значительной протяжённости. Это здесь кочует ― среди казахских кочевий ― странное растение ― странник: богородицына ручка (или перекати-поле).[23]
Василий прихватывает по пути в сенях топор и вылезает в крошечную дверь на воздух. Дрова в изобилии лежат тут же подле домика ― обломки досок и бревен, выброшенных морем и высушенных за лето солнцем и песком.
― Эх, вот сухостой-то хороший!
Василий с чувством покачивает рукой старый крест, стоящий почти у самых дверей. Верхняя перекладина, чуть держащаяся на одном гвозде, не выдерживает молодецкой силушки и валится на землю.
― Ишь ты, уж и повалилась? ― с веселым недоумением замечает парень, шевеля ногой рассыпавшиеся обломки.[13]
Растительный слой земли по склонам хребта Доко незначителен. Тощая, чахлая растительность едва находит в земле себе пищу. Корни деревьев стелются поверху, оголяются и подсыхают. Ветры раскачивают деревья, отчего они рано гибнут и в таком виде остаются стоять, венчая прибрежную опушку широкой полосой сухостоя. <...>
Вся эта часть побережья оголена от леса пожарами. Серые стволы деревьев, лишенные ветвей, поваленный ветром сухостой и обгорелые пни придают местности чрезвычайно унылый вид.[14]
― Ложись сегодня раньше, на свету разбужу, в лес пойдём за дровами…
― А я ― травок пособираю, ― заявила бабушка.
Лес, еловый и берёзовый, стоял на болоте, верстах в трёх от слободы. Обилен сухостоем и валежником, он размахнулся в одну сторону до Оки, в другую ― шёл до шоссейной дороги на Москву, и дальше, за дорогу. Над его мягкой щетиной чёрным шатром высоко поднималась сосновая чаща ― «Савёлова Грива». Все это богатство принадлежало графу Шувалову и охранялось плохо; кунавинское мещанство смотрело на него как на своё, собирало валежник, рубило сухостой, не брезгуя при случае и живым деревом. По осени, запасая дрова на зиму, в лес снаряжались десятки людей с топорами и верёвками за поясом.[5]
В Советской Гавани в 1855 году соединённая англо-французская эскадра выжгла старый лес артиллерийским огнем. На месте его вырос другой лес, но его в возрасте около семидесяти лет сожгли русские. Потом опять стал появляться совсем молодой лесок, состоящий из лиственницы и березы. Сухостой, оставшийся кое-где одиночными деревьями со времени Севастопольской кампании, крупного размера. Туземцы говорят, что он твердый как сталь и не поддается рубке.[12]
Деревья стали ниже ростом и имели болезненный вид. Бородатый лишайник <уснея> обильно украсил ветви их. Местами целые площади леса были затянуты им, как паутиной. Пусть читатель представит себе седой хвойный лес, в котором полузасохшие деревья с отмершими вершинами стоят прямо и в наклонном положении. Некоторые деревья упали и как-то странно подняли кверху свои корни. Всюду был мох: на сухостое, на валежнике и на камнях под ногами. Это в полном смысле слова лесная пустыня. Здесь царила глубокая тишина, нарушаемая только свистом ветра, пробегающего по вершинам елей и пихт. Я пробовал было экскурсировать в стороны, но каждый раз, как только удалялся от бивака, жуткое чувство охватывало меня, и я спешил снова к людям.[12]
В Финляндии. <Только здесь> в первый раз мы зажгли костёр, скрыв его под склоном в глубоком ущелье. Отец ломал и таскал сухостой; мальчик бегал за валежником. Я набрала грибов, которые торчали по всей гривке, и готовила первую похлебку. Тепло костра, запах горячей пищи, светлый круг пламени ― как это было необыкновенно. Выкинутые из людского мира, без крова, без защиты, получив право огня, мы почувствовали себя всё же людьми, а не звериной семьей, на которую ведут облаву.[24]
— Татьяна Чернавина, «Побег из ГУЛАГа», 1932
Почти все деревья имели коренастую и приземистую форму. Обнажённые корни их, словно гигантские лапы каких-то чудовищ, скрывающихся в земле, переплетались между собою как бы для того, чтобы крепче держаться за камни. Большинство старых деревьев было дуплисто, с теневой стороны густо покрыто мхами вперемежку с лишайниками. Некоторые лесные гиганты, поверженные в прах, превратились в рухлядь. На гниющих телах их нашли себе приют другие растения. Только сучья погибших великанов, сотканные из более плотного материала, чем обычная древесина, продолжали еще сопротивляться всесокрушающему времени и наподобие нарочно вбитых в ствол клиньев торчали во все стороны из гнилого валежника. Стволы сухостоев, лишенные мелких веток, с болезненными наростами по сторонам были похожи на людей с вздутыми животами и с поднятыми кверху длинными руками, на людей, застывших в позах выражения сильного физического страдания, как на картинах Густава Доре ― там, где изображаются мучения грешников в аду. Я весь отдался влиянию окружающей меня обстановки и шел по лесу наугад.[14]
На плоских пологих водоразделах местами выделяются ящикообразные плоские нашлепки базальтов, создающие скалистые останцы, несколько разнообразящие унылую монотонность пейзажа. Вокруг, насколько видит глаз, тянется редкий щетинообразный сухостой ― след былого гигантского пожара. Кое-где среди этого серого однообразия зеленеют небольшие оазисы уцелевших от пожара участков незатронутого пожаром леса. Значительная часть ключей ― притоков Сенчи ― совершенно безводна. Трещиноватые разрушенные эффузивы не задерживают воды, и она уходит по трещинам вглубь, особенно теперь, после длительного бездождья.[16]
Недалеко от заимки ― километрах в 6-7 ― был обнаружен участок сухостоя в результате старого пожара до 1908 г. В результате катастрофы 1908 г. никаких следов ожога на этом сухостое не наблюдается. Вообще явление остается весьма загадочным, без следов просвета. <...>
Сущность выступления Курбатского свелась к следующему ― территория вокруг центра падения метеорита была охвачена сильным пожаром ещё в начале прошлого столетия, и к моменту катастрофы здесь находилась девственная тайга, состоявшая из затронутого старым пожаром сухолесья с молодым подлеском в возрасте 70-100 лет. Для вывала такого сухостоя не нужна была большая сила, т. к. со временем этот лес и сам по себе свалился бы. Основное ― это наблюдение над вывалом живого, не горевшего леса, сваленного в 1908 году. Пока полной оконтуровки пожарища ещё нет. Важно произвести обследование сухостойных деревьев в живых рощах и, наоборот, живых деревьев среди вывала.[16]
Путь наш пролегает лесом по-над ручьём, мимо бесконечных свалок, оврагов, превращенных в помойки, неопрятных следов летних пикников. Господи, как засрали твой мир! Как загадили чистоту под деревьями! И горестно-смешно выглядел лесник, озабоченно помечавший сухостой для санитарной порубки. Говночист военного городка крикнул из своей говенной будки жене, возящейся у плиты в фанерной кухоньке: ― Скоро обедать будем? Больно вкусно пахнет![21]
Козов как-то сразу возненавидел и новую усадьбу, и белых лошадей, и сытого красивого кучера. Это был человек одинокий, вдовец; жил он скучно (работать ему мешала какая-то болезнь, которую он называл то грызью, то глистами), деньги на пропитание получал от сына, служившего в Харькове в кондитерской, и с раннего утра до вечера праздно бродил по берегу или по деревне, и если видел, например, что мужик везет бревно или удит рыбу, то говорил: «Это бревно из сухостоя, трухлявое»...[1]
Я видел лесные пожары. Я видел, как ураган валил пятисаженный сухостой. Да, я был тогда в лесу с объездчиком, лесниками и рабочими, и на моих глазах сотни громадных деревьев валились, как спички. Тогда объездчик Нелидкин стал на колени и снял шапку. И все сделали то же самое. И я. Он читал «Отче наш», и мы крестились, но мы не слышали его голоса из-за треска падающих деревьев и ломающихся сучьев. Вот, что я видел в своей жизни. Но также я видел и чёрную молнию, и это было ужаснее всего.[3]
Гараська когда-то был в Яндове, но теперь забыл, куда идти. Он знает только, что до дороги версты три, а недалеко от Яндовы ― пустая пещера с потайными ходами, где в старину разбойничал Яшка Бесчаснов. Много людей Бесчаснов погубил и много крови пролил. И оттого лес там кругом почернел и высох. Словно обожжённый огнём, торчит он редким и безлистным сухостоем. Гараське кажется, что он нашел нужную тропу. Он идет по ней, но троп много, и все они перепутались в разные стороны. А розовые и лиловые полосы над деревьями тают, небо придвигается ближе и накрывает лес черной овчиной. Под сосняком босые ноги ступают по загнившим прошлогодним хвоям. Тихо, и нет пугающего треска.[4]
Как надобно людям общенье! Друг другу они нужнее, чем хлеб в иные минуты. Целые залежи тем отмирают в нас от неразделённости, и без друга стоит человек, как куст на корню, усыхая. Когда же раздастся вблизи знакомое слово, душа встрепенется, ещё вчера сухостой, а нынче, как померанец, засыпано цветом. Забьются в тебе от общенья родниковые речи. И говоришь в удивленьи: опустошало меня, как саранча, одиночество![7]
Она подолгу разглядывала гигантские, поваленные бурей стволы. Обветренные корни раскорячились, переплетались узлами, они были плоски ― они не уходили в землю, а стлались по верхнему покрову земли. Вот почему их выдергивала буря! Круглов валит деревья так же, как буря, ― сразу с корнями. Каждое дерево тянут шесть ― восемь человек. Какова же сила ветра? И Катя, содрогаясь, представляла себе ночной шум тайги, свист ветра, падающее под напором ветра дерево, и треск, и скрип, и грохот лопающихся корней. Она ощупывала мертвые ветви сухостоя: бедняжки, они хотели жить, но для них не хватало солнца.[15]
Мы разговорились о том, что маленькие лесочки около Олепина <...> почти начисто сведены неразборчивой, безответственной и бесхозяйственной рубкой на дрова и что народ добрался уж до кладбища, чего никогда не бывало да и быть не могло. А так как за целое дерево можно было попасть под штраф, то сначала у кладбищенских сосен стали обрубать все сучья. Деревья превратились в ужасные полуживые столбы. Это делалось еще и для того, чтобы дерево посохло, а за сухостой никакого штрафа не полагается. Правда, есть хитрые и тонкие способы засушить дерево, как-то: обтесать около корня кору, обхватив дерево мертым кольцом, или даже (артистическая тонкость) обстучать кору обушком, она отсохнет, отойдет от древесины, омертвеет на обстуканном месте, и дерево незаметно начнет чахнуть. Олепинцы, как видно, не знали таких тонкостей или им было некогда, и они действовали несколько грубоватее: смахнут все сучья с дерева ― и дереву конец.[18]
― Ясно, ― упавшим голосом сказала Лиза.
― Нет, не ясно, товарищ боец. А ясно тогда будет, когда у меня топор попросишь да подручных своих пошлёшь сухостоя нарубить. И накажи им, чтобы тот рубили, который еще без лишая стоит. Чтоб звонкий был. Тогда дыма не будет, а будет один жар. <...>
― Ты погоди, погоди, мил человек. Жизнь, как лес, прореживать надо, чистить, так выходит? Погоди. Сухостой там, больные стволы, подлесок. Так?
― Чистить надо, ― подтвердил гость. ― Не прореживать, а чистить.[19]
Есть, правда, и там поэзия. Ведь она всюду, вообще-то. Даже в скорбном молчании заброшенных тусклых рельсов, в почерневшем зимнем сухостое бурьянов и шелесте облетевшей пушицы, в вечной зелени низкой травки, в подгнивших, но все еще колючих и тяжёлых булавах дикой горчицы. Кустики этой горчицы только и показывали, что мы ближе к югу, нежели к северу.[20]
И неудобней под ногами корни,
и ненадежней под рукой стволы,
и ветви с каждым шагом непокорней.
Идешь среди сгущающейся мглы,
и сосны низкорослые бесстрастно
блестят кровоподтеками смолы.
Дыханье голубой болотной астмы
сжигает их живьем, и лишаи
невозмутимо, вкрадчиво и властно
впивают губы серые свои.
Мрёт сухостой, и вкривь и вкось торчащий.
И ни тропинки нет, ни колеи,
и на ходу закуриваешь чаще,
и папоротниковый косогор
обходишь неприязненно, как чащу,
где ящеры ржавеют до сих пор.[17]
— Глеб Семёнов, «И неудобней под ногами корни...» (из цикла «Отпуск в сентябре»), 1950-е
1 2 Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1977 год — Т. 10. Рассказы, 1898—1903. — С. 114—127
1 2 3 4 Протоиерей Валентин Свенцицкий Диалоги. Статьи, беседы, проповеди, письма. — М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, 2010 г.
1 2 Куприн А.И. Собрание сочинений в девяти томах, Том 5. — Москва, «Художественная литература», 1972 г.
↑ Фаутные деревья — обобщающее название для деревьев с самыми различными по происхождению дефектами ствола (фаутами), к числу которых относятся дупла, расщепы, отвалы ветвей, сухобокость, трещины, частичные отлубы, наплывы древесины, механические повреждения, следы гнили и грибковых заболеваний.
↑ С.Д.Кржижановский. Сказки для вундеркиндов: повести, рассказы. — М.: Советский писатель, 1991 г.
↑ Чернавин В. В. Записки «вредителя», Побег из ГУЛАГа. — СПб.: Канон, 1999 г.
↑ В. Хлебников. Творения. — М.: Советский писатель, 1986 г.
↑ С. Я. Парнок. Собрание сочинений. — СПб.: Инапресс, 1998 г.
↑ Б. Корнилов. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. — М.: Советский писатель, 1966 г.
↑ В. Н. Наумова. «Весна в Тикси». — М.: Советский писатель, 1966 г.
↑ А. П. Межиров, «Артиллерия бьёт по своим» (избранное). — Москва, «Зебра», 2006 г.
_In_the_climatic_zone_(taiga,_forest-tundra)_of_the_Arkhangelsk_region._2.jpg)
