класс мифологических персонажей Из Викицитатника, свободного сборника цитат
Гоголевский чёрт
Чёрт (в старой орфографии употреблялось также написание чорт) — родовое название для всяческих злых языческих духов, также христианский образ Сатаны и низших демонов (бесов).
Я — женщина; породе этой и чёрт бывает неподстать!
Вечером рассказывала мне молодая госпожа Выр....ва, что в омутистойречке, протекающей близ Домбровицы, поймали неводом чёрта. «Куда ж девали этот богатый лов?» «Бросили опять в реку». «Вы верите этому?» «Отчасти». «Как отчасти?.. Что вы хотите сказать?» «Что вытащили из реки хоть и не совсем черта, но что-нибудь очень похожее на него». <...>
Оконча это пустословие, я в самом деле пошла купаться. В целой Домбровице отзывались одни только сигналы часовых, остальное все было погружено во сне; ночь была темная и тихая; я сбежала на берег, разделась и вошла в воду, ни о чем так мало не думая, как о страшилище, вытащенном рыбаками, и вовсе не ожидая, чтоб оно пришло сделать мне компанию вместе купаться.[2]
Дело в том, что я защищаю чертей: на этот раз на них нападают безвинно и считают их дураками. Не беспокойтесь, они свое дело знают; это-то я и хочу доказать. Во-первых, пишут, что духи глупы (то есть черти, нечистая сила: какие же тут могут быть другие духи, кроме чертей?), ― что когда их зовут и спрашивают (столоверчением), то они отвечают всё пустячки, не знают грамматики, не сообщили ни одной новой мысли, ни одного открытия. Так судить ― чрезвычайная ошибка. Ну что вышло бы, например, если б черти сразу показали свое могущество и подавили бы человека открытиями? Вдруг бы, например, открыли электрический телеграф (т. е. в случае, если б он еще не был открыт), сообщили бы человеку разные секреты...
«Коли время стоит для чертей благоприятное — значит, хоть верь, хоть не верь, а всё-таки говори: «Есть!» А когда же оно у нас, позвольте спросить, неблагоприятно?»[3]
...сказка о Правде и Кривде заставляет чертёнка похваляться: «Я напустил семьдесят чертенят на одну царскую дочь; они сосут ей груди каждую ночь. А вылечит её тот, кто сорвёт жар-цвет! — Это такой цвет, который когда цветёт — море колыхается, а ночь бывает яснее дня; черти его боятся». Но — едва развернётся дивный цветок во всей своей красе, как тотчас же увядает; лепестки его осыпаются и бывают расхватаны нечистыми ду́хами. Если присоединить к этим подробностям суеверные описания разрыв-травы, разрушающей ворота замков, двери подземелий, твердыни скал, — нельзя не согласиться, что тогда из трёх приведённых отрывков слагается весьма подробно красивое поэтическое изображение громового удара, разрывающего тучи яркою молниею. Купальные травы дают человеку, умевшему ими овладеть, всевидение, способность быть невидимкою, прозирать клады в недрах земли, победоносно гнать от себя демонов и т. и. — всё те же качества, что приписываются грому и молнии.
Бог есть бесконечное, конец и начало сущего; чёрт — отрицание Бога, а следовательно, и отрицание бесконечного, отрицание всякого конца и начала; черт есть начатое и неоконченное, которое выдает себя за безначальное и бесконечное; черт — нуменальная середина сущего, отрицание всех глубин и вершин — вечная плоскость, вечная пошлость. Единственный предмет гоголевского творчества и есть черт именно в этом смысле, то есть как явление «бессмертной пошлости людской», созерцаемое за всеми условиями местными и временными — историческими, народными, государственными, общественными, — явление безусловного, вечного и всемирного зла, пошлость sub specie aeterni («под видом вечности»).
Мы чаяли, что за все наши страдания отвяжется ненужный крест и упадет с шеи в цветы, и цвет жизни станет вместо креста; вот все замёрзло, и даже само солнце, рождающее цветы, стало крестоподобной серой равниной.
Юродивая помещица: «Ветер, ветер – чего ты дуешь? Кто это дует – чёрт это дует или Бог это дует? Ветер, ветер! Чёрт дует? Ну, чёрт с тобой. Только, праведный Господь, ты что это смотришь! А если это Бог дует. О, Боже, Боже, зачем ты губишь нас».[4]
Явление грозы со снегом было так ново и необычно, что все с любопытством посматривали на небо, но небо было тёмное, и только при вспышках молнии можно было рассмотреть тяжёлые тучи, двигавшиеся в юго-западном направлении. Один удар грома был особенно оглушителен. Молния ударила как раз в той стороне, где находилась скалистая сопка. К удару грома примешался ещё какой-то сильный шум: произошёл обвал. Надо было видеть, в какое волнение пришёл солон! Он решил, что чёрт сердится и ломает сопку. Он развёл ещё один огонь и спрятался за изгородь. Я взглянул на Дерсу. Он был смущён, удивлён и даже испуган: черт на скале, бросивший камнями, гроза со снегом и обвал в горах ― все это перемешалось у него в голове и, казалось, имело связь друг с другом.[5]
При нём неловко было сломать сучок ветлы, сорвать цветущую ветку бузины или срезать прут ивняка на берегу Оки — он всегда удивлялся, вздёрнув плечи и разводя руками:
— Что вы всё ломаете? Вот уж, черти!
Но Петер не смеялся, ― он покраснел, как бычья кровь, и глядел на Анхен, будто она была маленькой птичкой. И я подумал: «О, у этого юноши сидит внутри тысяча чертей». Анхен тоже покраснела и убежала со слезами на своих синих глазах… Монс засопел и отхлебнул из чужой кружки.[6]
Папиросницей восхищались. Клим тоже взял её в руки, она была сделана из корневища можжевельника, на крышке её мастер искусно вырезал маленького чортика, чортик сидел на кочке и тонкой камышинкой дразнил цаплю.
— Двое суток, день и ночь резал, — говорил Иноков, потирая лоб и вопросительно поглядывая на всех. — Тут, между музыкальным стульчиком и этой штукой, есть что-то, чего я не могу понять. Я вообще многого не понимаю.
