У этого термина существуют и другие значения, см. Альпы (значения).
Альпийская фло́ра (или альпи́йские расте́ния) — в широком смысле специфические растения, произрастающие в горномальпийском поясе, настолько высоко над уровнем моря, что на их форме существования и внутреннем строении отразились те экстремальные условия, в которых они существуют. В узком смысле — растения, распространённые в горах Центральной Европы над границей горных лесов, где деревья теряют свою жизнеспособность, на высоте, превосходящей 1700-1800 м над уровнем моря.
Для флоры альпийских лугов характерна низкорослые формы, а также густая почвопокровная растительность, образующая «травяные подушки» или розеточные растения. Это сближает данный тип экосистем с тундрой, благодаря чему альпийские луга также называют «горной тундрой». Почвенный слой на альпийских лугах обычно сравнительно тонкий и малоплодородный, с многочисленными включениями камней и щебня. Подвижные щебнистые субстраты заселяют растения-пионеры, имеющие очень сильную, глубокую корневую систему. Произрастание флоры на таких высотах отражается главным образом в недоразвитии стебля, необыкновенно яркой окраске цветов и преобладании растений со скрученными вечнозелёными листьями. По составу альпийская флора представляет смесь растений, ближайшие родственники которых встречаются в самых различных странах, но вообще она более родственна тундровой флоре предполярных и полярных широт, хотя обыкновенно богаче последней. Альпийские растения с большим успехом культивируются в ботанических садах, их используют для создания альпийских горок.
...для философии было бы плодотворнее, если бы она перестала быть ремеслом и не выступала более в повседневной жизни, представляемая профессорами. Это — растение, которое, подобно альпийской розе и эдельвейсу, преуспевает лишь на свободном горном воздухе, при искусственной же культуре вырождается.
...сосны и кустарники становились всё мельче, там и сям попадались альпийские розы, росшие прямо на снегу, который местами напоминал разостланный для беления холст.
...нахождение одного и того же вида на столь удалённых друг от друга горных хребтах, как, например, Альпы и Гималаи, объясняются с помощью так называемой ледниковой теории, по которой <...> альпийская растительность, сосредоточенная теперь исключительно на высоких горах, распространялась и на лежащие между горами низменные пространства.[1]
— Илья Мечников, «Очерк вопроса о происхождении видов», 1876
...факты, касающиеся цветения некоторых альпийских растений, распускающихся среди снега, по всей вероятности должно объяснить теплотой, развиваемой дыханием растения и способной растаять лёд в непосредственном соседстве с растением.[2]
...по Кану и Чарышу попадаются большие площади, покрытые эдельвейсом. Leontopodium alpinum в Алтае не является представителем исключительно альпийской флоры, это скорее ― житель высоких степей.[4]
Самым верхним представителем альпийской флоры в Монгольском Алтае является, повидимому, Waldheimia tridaetylites Kar. et Kir., которую я находил на сыром щебне ещё на абсолютной высоте 3 600 м, где других растений уже не было.[4]
Альпийская область здесь резко отличается от того, что нам знакомо под этим именем в горах Европы. Это скорее торфяники, образованные подушками или кочками разных миниатюрных растеньиц <...>. Я ещё не видал такой бедности в нагорной флоре.[5]
— Николай Альбов, «Очарованный Абхазией. Жизнь и странствия Николая Альбова», 1896
Перевал крутой, срывистый, трудный; зато какой за ним далёкий простор: широкие, на вёрсты, альпийские луга. Трава по пояс человеку.[6]
Поляна, на которой мы расположились, была покрыта, как уже я говорил, свежей зелёной травой и представляла пышный луг, по которому было рассыпано множество различных цветов, свойственных по-преимуществу нижнему поясу альпийских лугов.[7]
В верховьях Грибзы около самого перевала растёт очень много рододендронов, густые заросли которых тянутся широкими полосами почти по всем склонам гор.[7]
Неопытный путник торопится пройти лесную зону, чтобы поскорее выйти к альпийским лугам. Но велико бывает его разочарование, когда вместо травки он попадает в пояс кедрового стланца.[8]
Гора поросла жесткой и цепкой альпийской травкой. На ней были разбросаны пудовые осколки радужной, багровой руды и круглые валуны с лапчатыми оттисками серебристо-зеленых лишаёв.[10]
Несмотря на середину лета, там ночью стоят такие морозы, что утром цветы подернуты инеем и становятся столь хрупкими, что ломаются под ногами с неожиданным, нежным звоном, а через два часа, лишь только обогреет солнце, вновь сияет, вновь дышит смолою и мёдом замечательная альпийская флора.[11]
Расширение арктической зоны в ледниковые эпохи далеко к югу, за пределы границы собственно Арктики, в особенности, в Америке и Европе, дало возможность третичным арктическим элементам распространиться до Альп и горных хребтов Сибири. <...> В результате возникла смешанная аркто-альпийская флора.[13]:453
— Евгений Вульф, «Историческая география растений», до 1936
После весенних затяжных дождей горячее солнце бурно гонит густую шелковистую траву на альпийских лугах, всё ещё свежую, светлую, какую-то трепетную, нарядную от множества синих цветов змееголовника, бледно-жёлтого мытника...[14]
...здесь проявляется вертикальная зональность растительности. На вершинах высоких гор встречаются субальпийские растения, а ниже расстилаются цветущие ковры альпийских лугов.[16]
По своей внутренней экстремальности растения альпийского пояса (и даже ниже пояса!) можно сравнить только с неубиваемыми суккулентами пустыни. <...> Существа, изгнанные из тучных земель куда-то наверх или вбок..., древние заключённые концлагеря под открытым небом.
Для ботанического познания Кавказа наиболее нового и любопытного доставила альпийская область гор, исследование которой и было главною задачею нашего путешественника. Важны для географии растений сообщенные им наблюдения о вертикальном распространении и точнейших пределах этой области, о крайних пределах растительности на значительных высотах и о влиянии физических условий на растительность. Г. Рупрехт занят в настоящее время обработкою богатого, собранного им запаса материалов, с тем чтобы, в связи с известными уже наблюдениями других естествоиспытателей в прочих частях Кавказа, приготовить к печати особое, более или менее полное сочинение об этом предмете.[17]
— Константин Веселовский, «Отчет по физико-математическому и историко-филологическому отделениям», 1862
Вообще описываемый поясНань-шаня несёт весьма дикий характер и трудно доступен. Орошение его, вследствие сухости климата, очень бедное. Эта-то причина обусловливает, главным образом, отсутствие лесов и скудость флоры вообще.
Всего беднее и однообразнее эта флора по вышеупомянутым высоким равнинам. Их глинистая почва нигде не прикрыта зеленым ковром; наоборот, равнины эти издали кажутся совершенно серыми. Скудная растительность обыкновенно рассажена здесь редкими кустиками. Только повыше, в соседстве альпийского пояса, становится немного лучше. Здесь в большом количестве появляются мелкая полынь (artemisia pectinata) и ковыль (stipa sp.). Из других же растений, свойственных описываемым равнинам, можно назвать только представителей пустынной флоры...[18]
Выше 12½ тысяч футов абсолютной высоты, луга альпийского пояса начинают быстро беднеть и чем далее вверх, тем более и более заменяются голыми каменными россыпями, которые вскоре вытесняют всякую растительность и сплошь покрывают собою горы до самых вечных снегов. Крайний предел растительности на северном склоне снегового хребта Гумбольдта лежит на абсолютной высоте 13 700 футов... <...> В нижней части этого пояса, следовательно, в ближайшем соседстве с настоящими альпийскими лугами, встречается довольно разнообразная горная флора.[18]
Наиболее парадоксальные явления географического распространения, как, например, нахождение одного и того же вида на столь удаленных друг от друга горных хребтах, как, например, Альпы и Гималаи, объясняются с помощью так называемой ледниковой теории, по которой в предшествующую нашей геологическую эпоху ледники спускались в долины, и альпийская растительность, сосредоточенная теперь исключительно на высоких горах, распространялась и на лежащие между горами низменные пространства. Все эти объяснения имеют очень существенное значение как для теории трансформизма, так и для географии, но они вовсе не касаются вопроса о способах изменения видов путем подбора или какой-либо другой причины. Почти то же может быть сказано и относительно вопроса о геологическом распространении и последовательном появлении организмов.[1]
— Илья Мечников, «Очерк вопроса о происхождении видов», 1876
Долгое время полагали, что при 0°, т. е. при температуре замерзания воды, никакая жизнь, следовательно, и прорастание невозможны, но не так давно сделано любопытное наблюдение, что семена могут прорастать даже во льду. Сделан был следующий опыт: в куске льда выдолблен желобок; в этот желобок положены семена и покрыты другим куском льда; все помещено в ящик, окруженный еще слоем льда в аршин толщиной, и в январе и в марте вынесено на погреб. Через два месяца, т. е. в марте и мае, семена самых разнообразных растений: пшеницы, ржи, гороха, капусты, горчицы, были найдены проросшими; их тонкие корешки пронизывали толщу льда. Этот странный, неожиданный, но вполне достоверный опыт, равно как и подобные же факты, касающиеся цветения некоторых альпийских растений, распускающихся среди снега, по всей вероятности должно объяснить теплотой, развиваемой дыханием растения и способной растаять лед в непосредственном соседстве с растением.[2]
Нань-шань тянется к западу от верхнего течения Хуан-хэ и состоит из нескольких параллельных кряжей. Хребет Нань-шаня делится на несколько поясов: альпийский, орошаемый горными ручьями и богатый альпийской растительностью, каменистый и снеговой. Как в климате, так и в растительности восточного и западного Нань-шаня существует поразительная разница. Восточный Нань-шань покрыт густыми лесами, разнообразнейших древесных пород; в горах же Са-Чжеуских нет ни одного дерева.[19]
— Мария Лялина, «Путешествия H. М. Пржевальского в восточной и центральной Азии», 1891
Ближе к горным склонам еще поднимаются более высокие и разнообразные травы <...>, но на более сухих и ровных площадях основной тон дают злаки <...>, полыни <...>, плотные дерновинки бобовых (Oxytropis и Asrtragalus) <...>. Кроме того по Кану и Чарышу попадаются большие площади, покрытые эдельвейсом. Leontopodium alpinum в Алтае не является представителем исключительно альпийской флоры, это скорее ― житель высоких степей. Он начинает встречаться немного выше 1 000 м, образуя в долинах Карагола и Чарыша довольно плотные дерновины. Здесь только он мало опушен и потому имеет сизый цвет, но, выходя на скалы альпийской области (Талдура, Ак-кол и др.), он сильно уменьшается в размерах и приобретает густое белое опушение. Такой состав растительности придает и горным степям невзрачный, блеклый тон, но, несмотря на это, даже каменистые степи Чуйская и Курайская являются прекрасными пастбищами, на которых выкармливаются громадные стада коров и овец и табуны лошадей. Горные степи, как я уже упоминал, поднимаются весьма высоко и во многих местах непосредственно переходят в альпийские луга. Таковы склоны отрогов южного Чуйского хребта, падающие в Чуйскую степь, высокое плато Укок, которые и по составу растительности несут на себе отпечаток соседней Монголии.[4]
Такая распространенная в Русском Алтае форма, как Saxifraga crassifolia L. <Бадан толстолистный>, здесь имеет весьма ограниченную область распространения. Вообще по мере движения по хребту с севера на юг наблюдается обеднение альпийской области формами; а такие перевалы, как Южный Улан-даба, при высоте около 3 000 м, своим задернённым с южной стороны склоном скорее напоминают степную монгольскую долину, чем верхний гребень хребта. Самым верхним представителем альпийской флоры в Монгольском Алтае является, повидимому, Waldheimia tridaetylites Kar. et Kir., которую я находил на сыром щебне ещё на абсолютной высоте 3 600 м, где других растений уже не было.[4]
Atragene alpina L., альпийский дикий хмель, или альпийский ломонос, обильно растёт по всей Северной Азии и Европе по опушке лесов и негустым зарослям, особенно среди кустарников; это ползучий цепкий полукустарничек, ветви и стебли которого спускаются иногда со скал в Альпах и достигают 2 метров длины; листья на длинных черешках дважды тройчатые; цветы одиночные на длинных ножках, выходящих из углов листьев; крупная крестообразная чашечка с 4 растопыренными долями, синяя, а у сибирской разновидности бледно-жёлтая; последняя разновидность обычна для всей северной России. Этот красивый кустарник часто употребляется в садах для украшения искусственных скал.
Опыты показали, что различные особенности альпийских растений являются результатом влияния среды. Выращивались растения из семян одного происхождения в окрестностях Парижа, на Альпах и Пиренеях. Растения, выросшие в окрестностях Парижа, имели общий вид растений равнины, т. е. тот же самый, какой имели растения, с которых были собраны употребленные для посева семена. Напротив, растения, выросшие на Альпах и Пиренеях, приняли более или менее ясную форму альпийских растений. Особенно резкая разница получилась с земляной грушей (Helianthus tuberosus). В равнине вырастает высокое растение с длинным стеблем, покрытым листьями. Все растение сильно напоминает собой подсолнечник (Helianthus annuus). Растения же, выросшие на высоте 2300 м, получили иной вид. Стебли почти исчезли, все листья были расположены в виде розетки на поверхности земли.[20]
Напр., когда мы сравниваем альпийскую флору с флорой равнин, мы заключаем с значительной степенью вероятности, что наблюдаемые различия зависят от совокупности тех и других условий. С полною достоверностью мы убеждаемся в этом, когда переносим растения того же вида из равнин на горы и получаем прямое изменение форм. Таков знаменитый опыт Бонье, перенесшего обыкновенн. земляную грушу на вершины Пиреней и показавшего, что растения, в равнинах имеющие высокие стебли с разбросанными листьями, превращаются в приземистые, бесстебельные с розеткой прижатых к земле листьев, на подобие подорожников.[21]
Да, я всё более и более склоняюсь к тому мнению, что для философии было бы плодотворнее, если бы она перестала быть ремеслом и не выступала более в повседневной жизни, представляемая профессорами. Это — растение, которое, подобно альпийской розе и эдельвейсу, преуспевает лишь на свободном горном воздухе, при искусственной же культуре вырождается. Ведь упомянутые представители философии в повседневной жизни представляют её большей частью только да подобие того, как актёр представляет царя. Разве, например, софисты, с которыми так неустанно боролся Сократ и которых Платон делал мишенью своих насмешек, — разве они были чем-либо другим, как не профессорами философии и риторики?
И всё-таки я думаю, что только мы, горожане, так враждебно относимся к погоде. За городом, где Природа у себя дома, все её настроения приятны нам. Что может быть прекраснее снега, когда он таинственно и мягко падает в полном безмолвии, одевая поля и деревья во всё белое, будто на волшебную свадьбу! А как чудесны зимние прогулки, — когда мы идем пружинящим шагом, а замерзшая земля поскрипывает под ногами, и щеки горят от разреженного, бодрящего воздуха, а из-за холмов едва доносятся отдаленный лай овчарок и детский смех, напоминающий серебристый звон альпийских колокольчиков!
С заметным усилием поезд встаскивается по извивающимся зигзагам склона Сурамских гор, которые теперь, своими голыми скалами, заслонили до тех пор ясно видневшуюся, направо, цепь гор Большого Кавказа. Верхушки утесов одеты колоссальными кустами альпийской розы ― рододендронов и отвесные бока их усеяны струйками сочащейся сверху воды, иногда переходящей в небольшие водопады.[3]
В истоках Грибзы склоны Главного Кавказского хребта покрыты по-преимуществу альпийскими лугами, прорезанными множеством балок, по которым текут быстрые горные ручьи. Не особенно высокие зубчатые скалы поднимаются над альпийскими лугами, а ниже этих последних расстилается целое море лесов, которые покрывают горы, постепенно понижающиеся по мере удаления от Главного Кавказского хребта. Эти леса тянутся непрерывно до берега моря. В верховьях Грибзы около самого перевала растёт очень много рододендронов, густые заросли которых тянутся широкими полосами почти по всем склонам гор.[7]
Вся описываемая часть Сихотэ-Алиня совершенно голая; здесь, видимо, и раньше не было лесов. Если смотреть на вершины гор снизу (из долин), то кажется, что около гольцов зеленеет травка. Неопытный путник торопится пройти лесную зону, чтобы поскорее выйти к альпийским лугам. Но велико бывает его разочарование, когда вместо травки он попадает в пояс кедрового стланца. Корни этого древесного растения находятся вверху, а ствол и ветви его стелются по склону, как раз навстречу человеку, поднимающемуся в гору. Пробираться сквозь кедровый стланец очень трудно: без топора тут ничего не сделать. Нога часто соскальзывает с сучьев; при падении то и дело садишься верхом на ветви, причём ноги не достают до земли, и обойти стланцы тоже нельзя, потому что они кольцом опоясывают вершину. Выше их на Сихотэ-Алине растут низкорослые багульники, брусника, рододендрон, мхи, ещё выше ― лишаи, и наконец начинаются гольцы.[8]
Зa перевалом на севере видна долина притока р. Цахва, впадающей в М. Лабу. Она видна на небольшом протяжении, так как широкий вид закрыт многочисленными поперечными хребтами, между которыми и вьется долина. Вершины отдельных гор видны далеко на север; слева (на запад от перевала) ― широкий снежный и скалистый горный массив. Следы на перевале показывают, что им пользуются, хотя и редко, для прогона скота. Высота перевала ― приблизительно 2500 м. На подходах к перевалу ― исключительно интересная и разнообразная альпийская флора (аквилеши, горные лилии и др).[9]
Как и в других горных районах земного шара здесь проявляется вертикальная зональность растительности. На вершинах высоких гор встречаются субальпийские растения, а ниже расстилаются цветущие ковры альпийских лугов. В начале лета их украшают жёлтые лилии Кёссельринга, голубовато-фиолетовые водосборы, белые анемоны, душистый чабрец и знаменитый «чёрный тюльпан» Кавказа ― рябчик широколистный. Есть распростёртые кустарники: рододендрон кавказский с его крупными соцветиями белых цветков, волчье лыко скученное с обилием мелких розовых цветочков, низкорослая северная черника и другие.[23]
По своей внутренней экстремальности растения альпийского пояса (и даже ниже пояса!) можно сравнить только с неубиваемыми суккулентами пустыни. Они где-то и похожи друг на друга, пустыни и горы, вместе со своими жителями, словно зыбкие отражения чёрного зеркала, слегка кривого. И те, и другие — спартанцы, вынужденные довольствоваться малым. Или очень малым. Существа, изгнанные из тучных земель куда-то наверх или вбок..., древние заключённые концлагеря под открытым небом. Всякий год, всякий месяц — по-над пропастью, на тонком лезвии предпоследнего выбора: между жизнью и смертью. Между замерзанием и засыханием. Между уйти и остаться. Единожды увидев хотя бы одно такое растение, наткнувшись взглядом, уже никогда не забыть жёсткого, почти жестокого образа. Чудом выжившие. Вопреки всему. И даже — человеку.
И снова мало ему, что он ― цикламен, стоило бы только повторить... а потом ещё раз повторить вслух это изуверское слово, ци-кла-мен... Так ведь он ещё и не просто цикламен, а немного того... значит, всё-таки персидский. Казалось бы, нельзя придумать точнее, сказать точнее, ― прямо в яблочко, в точку солнечного сплетения. ― Кинжал. Ковёр. Костёр. ― Нет! Всё мало будет! Всё ― не то, всё ― прыщ, всё ― жалкая пародия на него, на персидский ци-кла-мен. Эта жуткая вспышка буйства красок посреди бедной каменистой весны гор. Эта внезапная и подлая победа дурного вкуса, эта отвратительная бахрома и вывернутая наружу в эпилептическом припадке форма цветка, этот массивный пурпур и нежная кайма, густая вспышка крови и жидкий массив гноя, этот обезображенный труп Грибоедова, русского месси́и в русской ми́ссии. Только альпийская флора могла дать такой извращённый пример.
Раширение арктической зоны в ледниковые эпохи далеко к югу, за пределы границы собственно Арктики, в особенности, в Америке и Европе, дало возможность третичным арктическим элементам распространиться до Альп и горных хребтов Сибири. Здесь она вошли в соприкосновение с горными видами, спустившимися с вершины альпийских и сибирских хребтов к их подножию. В результате возникла смешанная аркто-альпийская флора.
В межледниковые эпохи и после сокращения последнего оледенения эти аркто-альпийские элементы поднимались обратно в горы и распространялись на север. В результате арктическая флора обогащалась альпийскими, а альпийская — арктическими элементами. Эти миграции видов, сопровождавшие изменения границы оледенения, привели к созданию современного состава арктической флоры. В ней мы находим арктические элементы, отсутствующие в Альпах и на возвышенностях Сибири, и аркто-альпийские элементы, общие тем и другим, но разъединённые в настоящее время лесной зоной. В послеледниковое время в более умеренных частях Арктики к этим элементам присоединились еще и лесные виды, называемые Толмачёвым бореальными элементами арктической флоры, постепенно убывающие по направлению к северу.[13]:453
— Евгений Вульф, «Историческая география растений», до 1936
Следующий небольшой переход привел нас в горы Сянь-си-бей, или по-тангутски Кучу-дзорген. Этот хребет, нигде не достигающий снеговой линии, там, где мы его видели, в общем имеет довольно мягкие формы и луговые скаты, покрытые отличной травой. Лесов здесь нет вовсе; в ущельях же северного склона растут кустарники caragana jubata, salix, spiraea, hippophae rhamnoides, свойственные горам Южно-Кукунорским и альпийской области восточного Нань-шаня; к этим кустарникам здесь прибавляется лишь жимолость (lonicera rupicola, var.). Летом травянистая, в особенности альпийская, флора, по всему вероятию, довольно богата.[18]
Желая на свободе заняться богатой альпийской флорой, я отпустил проводников с лошадьми к первым деревьям готовить обед, условившись встретиться в замеченной раньше ложбине. Оставшись вдвоем с В. И. Родзевичем, мы без устали работали ножами, копая альпийцев. Сознание потраченного на восхождение труда и необычная картина высокогорной растительности развивают неутолимую жадность. Кажется, всего взято довольно, но вон экземпляр камнеломки получше![4]
Лес кончается приблизительно на высоте 550 м. Я направился из седловины прямо вверх по течению ручья, к грандиозной стене горной цепи, замыкающей горизонт с севера. Альпийская область здесь резко отличается от того, что нам знакомо под этим именем в горах Европы. Это скорее торфяники, образованные подушками или кочками разных миниатюрных растеньиц ― Azorella sp., Plantago, Mulinum sp., Forstera, Saxifraga. Вдоль ручья на таких торфяниках растет масса Hamadryas, Cerastium sp., Caltha, сложноцветного с красивыми белыми цветами, Armeria chilensis (очень красивые розовые цветы), еще два вида сложноцветных с желтыми трубчатыми цветами, Nassauvia, Acoena sp., ― этим исчерпывается почти вся наличность альпийской флоры. Я ещё не видал такой бедности в нагорной флоре. Собрав на альпийском лугу ботаническую жатву и позавтракав небольшим хлебцем и плиткой шоколада, я попробовал подняться на горную стену, заслонявшую вид с севера.[5]
— Николай Альбов, «Очарованный Абхазией. Жизнь и странствия Николая Альбова», 1896
С нашей стоянки хорошо были видны и горы, которые тянутся по правую сторону долины Загдана. Большая часть их склонов также покрыта лесами. Над ними располагается широкая полоса альпийских лугов, а ещё выше громоздятся высокие остроконечные зубчатые скалы, разрисованные полосами и пятнами снега. Эти горы отделяют долину Лабы от истоков Урупа и Кяфара. Поляна, на которой мы расположились, была покрыта, как уже я говорил, свежей зелёной травой и представляла пышный луг, по которому было рассыпано множество различных цветов, свойственных по-преимуществу нижнему поясу альпийских лугов. Прежде всего бросаются здесь в глаза крупные розовые Betonica grandiflora, малинового цвета клевер, гвоздики, Rhinanthus major, Linaria vulgaris, Geranium pratense, Galium, Gratiola officinalis, белоголовник (Leucanthemum vulgare) и так далее.[7]
На подъёме была остановка; у нас были две легковые машины и полутонка с большой палаткой и кухней для ночлега в поле, так что мы могли сварить чай и пообедать. На перевале можно было собрать альпийскую флору. Семинские белки ― очень широкая, но не живописная цепь плоских гор, поросших кедровым лесом с большими луговыми прогалинами. Более короткий и крутой спуск приводит в широкую долину р. Урусул, где мы миновали села Туехту и Онгудай, уже знакомые мне по экспедиции 1914 г. , тогда как пройденную досюда часть Чуйского тракта от Бийска через Манжерок и Семинские белки я видел впервые.[24]
Руди, уйдя из Бэ, кинулся в горы, в этот свежий, холодный воздух, в область снегов, в царство Девы Льдов. Внизу виднелись лиственные деревья; они смотрели отсюда картофельною зеленью; сосны и кустарники становились всё мельче, там и сям попадались альпийские розы, росшие прямо на снегу, который местами напоминал разостланный для беления холст.
Перевал крутой, срывистый, трудный; зато какой за ним далёкий простор: широкие, на вёрсты, альпийские луга. Трава по пояс человеку. Жорж чиркает в книжке: anemona narcissiflora, Delphinium, Eutrema alpestris, geranium collinum, achillea… ― Какая, по-твоему, achillea? Millefolium? Среди этого зелёного моря ― ослепительно белые острова во всё лето не стаивающих снежников. Говорят, сюда гоняют скот не только окрестные туземцы, но и каратегинцы, с бухарской стороны, из-за южного хребта.[6]
Красная дорога была извилиста и волниста. Она бросалась то вверх, то вниз, то вправо, то влево. Но, в общем, она неуклонно понижалась. Автомобиль, спускаясь, огибал гору. Справа горизонт был резко ограничен и приближен косым боком широкой горы. Слева он падал, простираясь безграничным мутным пространством низменности. Гора поросла жесткой и цепкой альпийской травкой. На ней были разбросаны пудовые осколки радужной, багровой руды и круглые валуны с лапчатыми оттисками серебристо-зеленых лишаёв. Дальше и выше направо горело почти серое от зноя небо. Быстро бежали облака.[10]
В сопровождении человек пятнадцати пеших китайских солдат, вооруженных алебардами и несущих громадные, дурацки-яркие знамена, мы пересекли множество раз хребет по перевалам. Несмотря на середину лета, там ночью стоят такие морозы, что утром цветы подернуты инеем и становятся столь хрупкими, что ломаются под ногами с неожиданным, нежным звоном, а через два часа, лишь только обогреет солнце, вновь сияет, вновь дышит смолою и мёдом замечательная альпийская флора. Лепясь по крутоярам, продвигались мы под жаркой синевой; прыскали из-под ног кузнечики, собаки бежали, высунув языки, ища защиты от зноя в короткой тени, бросаемой лошадьми.[11]
Его, так же пряча пока что мир от его глаз, привозят в один из прекраснейших уголков земли. В Альпы? Кажется, в Альпы. Там, на лугу, где цветут цикламены, в полдень снимают с его глаз повязку… Юноша, разумеется, ошеломлён, восхищён красотой мира ― не это важно. Рассказ сосредоточивается на том, как поведёт себя этот никогда не видевший солнца юноша при виде заката... Наступает закат...[12]
Чудная это пора для предгорий Алтая! После весенних затяжных дождей горячее солнце бурно гонит густую шелковистую траву на альпийских лугах, всё ещё свежую, светлую, какую-то трепетную, нарядную от множества синих цветов змееголовника, бледно-жёлтого мытника, голубеньких кукушкиных слёзок и броских пунцовых марьиных кореньев, похожих издали на знаменитые узбекские тюльпаны.[14]
Срез горы был бледно-красным, трава наверху и у подножия ― бледно-зелёной. И про глину под ногами можно было бы сказать: бледно-белая. То ли сероватая, то ли голубоватая, то ли желтоватая. Местами попадались прожилки и островки травы, жёлтой пижмы и синих колокольчиков. Колокольчики были огромные, с кулак.[25]
И шагнул к альпийской горке.
― Что это у него тут?
― Георгины.
― А там, внизу, ничего нет? Под георгинами?
― Камнеломка. Троллейбус здесь разводил цветы. ― И отведя в сторону охапку тёмной цветочной листвы, прикрыв рукой не вовремя развернувшийся картофельный цветочек, тут же и отщипнув его, Фёдор Иванович показал академику голубой коврик из камнеломки, сквозь который проглядывали валуны. ― Цветочками занимался… ― задумчиво проговорил Кассиан Дамианович. Его степные выцветшие глаза уже покинули альпийскую горку, уже шарили вокруг. ― Так, значится…[26]
1 2 И.И. Мечников. Избранные произведения. — М.: Гос. уч.-пед. изд-во министерства просвещения РСФСР, 1958 г.
1 2 К. А. Тимирязев. «Жизнь растения» (по изданию 1919 года). — М.: Сельхозгиз, 1936 г.
1 2 Н. Н. Спешнев. Батум (Путевой очерк). — СПб., «Исторический вестник», № 11, 1889 г.
1 2 3 4 5 В. В. Сапожников. По русскому и монгольскому Алтаю. — М.: Государственное издательство географической литературы, 1949 г.
1 2 [[:w:Альбов, Николай Михайлович|]]. Очарованный Абхазией. Жизнь и странствия Николая Альбова. Дневники, статьи, письма, воспоминания. — Сухум, 2016 г.
1 2 Катаев В. Собрание сочинений в 9 т. Том 7. — М.: «Худ. лит.», 1968 г.
1 2 Набоков В. В. Собрание сочинений в 6 томах. Том шестой. — Анн Арбор: Ардис Пресс, 1988 г.
1 2 Олеша Ю. К. «Книга прощания». — Москва, «Вагриус», 2001 г.
1 2 Вульф Е. В. Историческая география растений: История флор земного шара. Вступ. статья: С. Ю. Липшиц. — Москва; Ленинград: Изд-во Акад. наук СССР, 1944 г. — 546 с.
↑ К. С. Веселовский. Отчет по физико-математическому и историко-филологическому отделениям Императорской Академии наук за 1862 год, читанный в публичном заседании 29 декабря того же года непременным секретарем академиком К. С. Веселовским
1 2 3 Н. М. Пржевальский. «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор». — М.: ОГИЗ, Государственное издательство географической литературы, 1947 г.
↑ «Путешествия H. М. Пржевальского в восточной и центральной Азии». Обработаны по подлинным его сочинениям М. А. Лялиной. — СПб. 1891 г.
