Борис Михайлович Фёдоров

В Викицитатнике есть статьи о других людях с фамилией Фёдоров.

Борис Михайлович Фёдоров (1794 или 1798 — 7 апреля 1875) — русский поэт, драматург, издатель альманахов, детский писатель.

Цитаты

… начну с новости, приятной всякому, с появления «Бахчисарайского фонтана» на горизонте северном. Этот феномен расшевелит много грамотных и безграмотных, любителей и губителей словесности. <…> творения безуспешных подражателей <Пушкина> обличают вынужденность их чувств, выисканность слов, омрачены тьмою бессмыслия, пугают нелепостию воображения и отличаются всею дерзостию самохвальства и кругохвальства. <…> то есть взаимные похвалы взаимным нелепостям друзей-литераторов, есть существенный признак новой школы[К 1]. <…> Сколько живописного в последних пяти стихах! Какая полная, одушёвленная картина! Слово привычный даёт понятие о всей трудности пути вдоль морского берега, среди гор и в виду утёсов, вкруг коих и кипят и шумят волны. <…> Вообще описательная часть в «Бахчисарайском фонтане» совершенна. <…> Догадливые, без сомнения, поймут, что грузинка умертвила польскую княжну и за то брошена в море: но не думаю, чтобы остались довольны столь кратким отчётом в судьбе тех лиц, в которых поэт заставил их принимать живейшее участие. <…> словом сказать: содержание «Бахчисарайского фонтана» занимает самую малую часть в сей поэме <…>. Внезапности нравятся; но когда все внимание наше обращено на положение действующих лиц, одни намёки о судьбе их кажутся недостаточны и скорее убедят в утомлении поэта, нежели в красоте пиитической. Так, один живописец, представивший жертвоприношение Ифигении и закрывший лицо Агамемнона покровом[К 2], не решаясь изобразить всей скорби отца, сим намёком занимает некоторое время ум, но возбуждает сомнение в обширности своего таланта.[2] <…> с нетерпением развернув «Бахчисарайский фонтан», вдруг увидел я вместо стихов <…> «Разговор между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова», и уже перебрав за треть книжки, добрался до фонтана. — Разговор сей в своём роде также поэма. Много вымысла и много чудесного! <…> Если допустить в общем смысле, что всякое стихотворение есть поэма, то <…> в сём случае «Бахчисарайский фонтан» есть поэма <…>. Странно слушать Классика, но ещё страннее Издателя. Помнится, что у нас был Державин, Богданович <и другие>. Неужели сии писатели не произвели ничего классического и даже ещё не настала пора классической словесности? <…> Может быть, прежде не многие решились бы назвать «Бахчисарайский фонтан» поэмой; но когда перо Бейрона освятило подобный род стихотворений и европейский вкус наложил на них печать моды, то и «Бахчисарайский фонтан» имеет полное право на имя поэмы, как по мнению романтиков, так и по мнению классиков.[3][1]

— «Письма в Тамбов о новостях русской словесности» (I)

	… Рылеев <…> превосходный поэт, который если не в прелести стихов, впрочем, ознаменованных талантом и вкусом, может спорить с дарованием Пушкина, то, без сомнения, в достоинстве мыслей и возвышенности чувствований.
	— там же

Пестрота Пушкина кажется читателям прелестью разнообразия; это слияние весёлости и уныния согласно с человеческим сердцем; холодные наблюдения ума представляют верную картину общества; простонародное в сём романе сохраняет драгоценные черты русских нравов. В «Онегине» соединяются почти все роды поэзии <…>. — Из «Онегина» видно, чем бы мог быть Пушкин, если бы захотел быть. <…> Главный недостаток сего романа есть недостаток связи и плана. При всей прелести разнообразия множество беспрерывных отступлений от главного предмета наконец становится утомительным — так же, как сладкое наконец становится приторным.[4][5]

— рецензия на главы IV и V «Евгения Онегина»

До сих пор «Руслан и Людмила» едва ли не лучшая из поэм Пушкина. Прочие поэмы его походят на недоконченные картины, в которых искуснейший, но нетерпеливый художник, отделав многие предметы превосходно, другие, не хотев отделать, оставил в абрисе, а иные — замалевал своенравною кистью. — Правда, что живость, приятность, разнообразие картин, сладкозвучие стихов Пушкина, очаровывая читателей, отвлекает их внимание от недостатков выполнения поэм, но скажу откровенно: этого мало для Пушкина. Вот поэт, от которого можем ожидать своего Тасса, своего Шекспира, но Шекспира XIX века. В его воле оправдать сии ожидания.

— там же

Поэзия

	С тех пор, как видим белый свет, Учёных много, умных — мало, Знакомых тьма… а друга нет![К 3]
	— «Послание к А. С. Норову», декабрь 1816

	Сурков Тевтонова возносит; Тевтонов для него венцов бессмертья просит; Барабинский[6], прославленный от них, Их прославляет обоих. <…> А я скажу питомцам муз: Цвети хвалебный ваш союз! <…> Увядши для утех, В окно не зря глядите, Над чашами дремлите, И чашами стучите, Читателей глушите!
	— вероятно, Фёдоров, «Союз поэтов», 1822[К 4]

	Могущий из земных Владык, Велик Ты саном, родом громок, Но больше Ты — душой велик. Зияла гидра пред Тобою, Но Ты, спокойный в грозный час, Сверг зло нетрепетной рукою, Себя вознес, Россию спас. Узря же торжество народно; Узнай, что нами Ты любим — Как сердцу русскому лишь сродно — Любить Царя, гордяся Им.
	— «Стихи по случаю торжества Высочайшей Коронации», август 1826

• см. «Крысы», 1842

	… доброе внимание ко мне, Когда меня почтил ты предложеньем Мне счастья путь открыть вполне. Открыть туда доступный путь поэту, Где в царственном чертоге красота Могла б внимать его души привету, Для коей — истина свята. <…> Передаю простые звуки лиры Тому, кто сам Поэзию любя, Хоть близким был к носителям порфиры, Жил для добра, не для себя!
	— «Князю Алексею Борисовичу Куракину», 1850

О Фёдорове

• см. Антон Дельвиг, «Фёдорова Борьки», 1824 [1912]

… критика <…> главы IV и V Евгения Онегина[4]. <…> Многие места <…> разобраны слово по слову, и иные из сих слов похвалены, другие раскорены. Может быть, такая анатомия поэтических произведений имеет свою пользу, напр., для учащихся поэзии, но в ней те неудобства, что, во-первых, об одной книжке надобно будет написать двадцать томов, а во-вторых, гоняясь за словами, критик необходимо выпустит из виду главнейшее: общее действие всей поэмы.[5]

— Орест Сомов, «Обзор российской словесности за 1828 год», декабрь 1828

Б. М. Фёдоров — один из старых наших литераторов, писал трагедии, романы, писал и переводил стихотворения во многих родах, но наконец, почувствовавши, что всё на свете суета и что нужно иметь слишком много, чтобы расшевелить взрослое наше поколение, принялся издавать книжки для детей. И из наших писателей никто в этом отношении не исполнял своего дела с таким старанием, как он. Он издавал довольно исправно и постоянно детский журнал, всегда к новому году готовил нам какой-нибудь подарок в виде альманаха. Академия Российская избрала его в свои члены и, хотя он не написал такого учёного рассуждения на шести страницах, в котором говорится обыкновенно, что такой-то говорит вот то-то, такой-то вот то-то, а я полагаю, что этот предмет требует разъяснения. Но при всём том труды его были полезны и сочинения его раскупались. Его имя не заслужило никакого упрёка.

— Николай Гоголь, рецензия на «Детский павильон», 1836 [1952]

По цензуре Мусин-Пушкин ничего не понимает, кричит только, что в русской литературе пропасть либерализма, особенно в журналах. Более всего громит он «Отечественные записки». Но, к счастью, он здесь ничего не значит, так как не он цензирует. Однако мы узнали, из какого источника почерпает Мусин-Пушкин свои мнения о русской литературе. Он заимствует их у Бориса Михайловича Фёдорова, несчастного автора детских книжонок, обруганного всеми журналами. Жажда мести увлекла его к доносам, на которые он и прежде покушался. Теперь же он окончательно определился в шпионы к казанскому хану и руководит его суждениями о всех вопросах современной русской образованности.[7]

— Александр Никитенко, дневник, 6 января 1846

Есть в Петербурге старинный литератор Борис Михайлович Фёдоров. <…> Он человек честный, благородный, без упрёка и истинный патриот, преданный церкви и престолу. Он собирает все выписки из «Отечественных записок». У него семь корзин с выписками, методически расположенными, с заглавиями: противу бога, противу христианства, противу государства, противу самодержавия, противу нравственности и т. п.[К 5]

— Фаддей Булгарин, «Социалисм, коммунисм и пантеисм в России в последнее 25-летие» (донесение Л. В. Дубельту), март 1846

	… Булгарин, Калашников и Борис Фёдоров не устают распространять самые чёрные клеветы на «Современник». <…> Пора заклеймить, наконец, этих шпионов! Я пишу статью…
	— Александр Никитенко, дневник, 22 января 1848

Виссарион Белинский

	… две главы из педагогического романа г. Плаксина «Женское воспитание»: не посмотрев на подпись, мы сперва подумали было, что эти главы принадлежат г. Борису Фёдорову — этого достаточно для их оценки.
	— рецензия на «Летопись факультетов на 1835 год», апрель 1835

	… жалкими сентенциями и варварскими виршами г. Б. Фёдоров думает сделать пользу маленьким читателям!..
	— рецензия на «Детский театр», декабрь 1835

	… поэт с сильным воображением, хотя и с полубогатыми виршами[К 6], прозаик образцовый, хотя и не совсем твёрдый в синтаксисе и орфографии;..
	— «Сто русских литераторов. Том второй», июнь 1841

• см. рецензию на «Князя Курбского» июня 1843

	… Петербург давно уже <…> о романах и не думает, — и только один г. Ф(Ѳ)ёдоров недавно решился проюркнуть с своим «Князем Курбским» мимо глаз публики, в надежде быть не замеченным ею, в чём и не ошибся.
	— рецензия на «Провинциальную жизнь» Е. Классена, сентябрь 1843

	Прежде быть талантом ничего не стоило, и новость принималась за одно с достоинством. <…> со вниманием читали отрывки из исторического романа г. Б. Ф(Ѳ)ёдорова «Андрей Курбский» и заранее видели в его сочинителе русского Вальтера Скотта.
	— рецензия на том I «На сон грядущий» В. А. Соллогуба, ноябрь 1844

Время давно опередило С. Н. Глинку <…>! Мы видим его славу, знаем его имя, но сочинений его старых не помним, а новых не читаем. Зато другой, тоже почтенный в своём роде, ветеран русской литературы, Б. М. Ф(Ѳ)ёдоров, воздвиг С. Н. Глинке памятник красноречивою брошюркою <…>. Зато по заслугам и честь: литературный Ахилл, он в особе Б. М. Ф(Ѳ)ёдорова нашёл Гомера для своих подвигов… Ах, кто-то будет Гомером Б. М. Ф(Ѳ)ёдорова, когда исполнится пятидесятилетие его литературным трудам? И кто заменит тогда всех этих героев нашей литературы? Увы! таких уже не будет: всё пойдёт мелочь, и удивлённые потомки тщетно будут восклицать: «Отчего маленькие писатели становятся великими, когда великие переводятся?»

— рецензия на «Пятидесятилетие литературной жизни С. Н. Глинки», сентябрь 1844

На своём веку я уже не однажды имел случаи писать о сочинениях г. Б. Фёдорова, <…> а следовательно, и брать их в руки; но смею уверить читателей, — я никогда в таких случаях не испытывал неприятного ощущения, в котором, быть может, им угодно подозревать меня. Напротив! Я даже очень люблю сочинения г. Б. Фёдорова, и если кто-нибудь сказал вам противное, то, в опровержение столь огорчительной для меня клеветы, считаю долгом объявить следующее: 1) Я не надеваю перчаток, принимаясь за сочинения г. Б. Фёдорова, и вообще не принимаю в таких случаях предосторожностей, употребляемых, когда хотят взять в руки что-либо неприятное и неопрятное. 2) Я не засыпаю за сочинениями г. Б. Фёдорова и не вижу во сне, навеянном ими, самолюбивой и жалкой бесталантности, которая ведёт подробнейший журнал всего, что кажется ей преступлениями в её противниках, и готова прислужиться им всякому[К 7]. 3) Я не впадаю, по поводу сочинений г. Б. Фёдорова, в тяжёлые размышления о участи ослеплённой бездарности, попавшей, как говорится, не в свои сани и упорно остающейся в них, несмотря на то, что грязные брызги летят на неё со всех сторон. <…> На обёртке читаем слова: издание второе, исправленное и дополненное. <…> Исправление относится к тому, что фамилия сочинителя, писавшаяся в продолжение многих лет безграмотно (что неоднократно было замечаемо журналами) чрез букву Ф, вместо Ѳ, — здесь наконец явилось с Ѳ-ою, а дополнение состоит в том, что в той же фамилии сочинителя прибавлена одна буква: <…> ѲеОдоров…

— рецензия на «Сто новых детских повестей» (переведённых Фёдоровым из сочинений Ф. Шмидта), март 1845

Комментарии

1. ↑ Это предложение парафразировалось в «Благонамеренном» с конца 1822^[1].
2. ↑ Как в искусстве античности, так и в европейском искусстве нового времени лицо Агамемнона в этой сцене всегда изображалось закрытым. Тут имеется в виду наиболее популярная в античности картина Тиманфа^[1].
3. ↑ С небольшими изменениями приписывалось Пушкину до 1959 года.
4. ↑ Пародия на дружеские послания поэтов пушкинского круга. Тема союза отсылает к стихотворению В. К. Кюхельбекера «Поэты» (1820)^[6].
5. ↑ По требованию Третьего отделения Фёдоров представил эти выписки, главным образом из статей В. Г. Белинского^[8][7].
6. ↑ Когда созвучны только последние слоги.
7. ↑ Намёк на ситуацию после указанного донесения Булгарина^[8][7].

Примечания

1. 1 2 3 Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 1996. — С. 227-236, 417.
2. ↑ Без подписи // Благонамеренный. — 1824. — Ч. 26. — № 7 (вышел 1 мая). — С. 53-67.
3. ↑ Без подписи // Благонамеренный. — № 8 (вышел 22 мая). — С. 95-106.
4. 1 2 Санкт-Петербургский зритель. — 1828. — Ч. 1. — № 1 (вышел во 2-й пол. марта). — С. 139-167.
5. 1 2 Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2001. — С. 59-73, 358.
6. 1 2 Примечания // Русская стихотворная пародия (XVIII — начало XX в.). — Л.: Советский писатель, 1960.
7. 1 2 3 В. С. Спиридонов, А. П. Могилянский. Примечания // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в 13 т. Т. VII. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1955. — С. 727-8.
8. 1 2 Мих. Лемке. Николаевские жандармы и литература 1826—1855 гг. — СПб., 1908. — С. 309-313.