Бальзами́н, редко — бальзами́на, в некоторых случаях — недотро́га или не тронь меня (лат.Impátiens) — в ботаническом смысле род декоративных цветковых растений семейства Бальзаминовые (лат.Balsaminaceae). Род включает около 500 видов растений, широко распространённых в Северном полушарии и тропиках.
Между тем, большинство упоминаний в литературе приходится на комнатные и садовые виды и многочисленные сорта бальзамина, завезённые из тропических и субтропических областей. В сюжетной русской литературе комнатные бальзамины наряду с геранью очень часто становятся символическими признаками спокойной обывательской жизни и тихого мещанского быта. Что же касается лесных и луговых видов, которые растут на территории России, то их чаще называют не бальзаминами, а недотрогами. Очень часто они бывают совсем непохожи на домашние бальзамины.
Вижу, уголочек занавески у окна вашего загнут и прицеплен к горшку с бальзамином, точнехонько так, как я вам тогда намекал...[1]
Ближе к воде рос бледно-зеленый бальзамин-недотрога ― оригинальное растение с травянистыми стеблями и жирными листьями. Название «недотрога» оно получило оттого, что плоды его при малейшем к ним прикосновении лопаются с легким треском и разбрасывают семена далеко в стороны.[6]
Даже участь мещанина или цехового вдруг показалась счастливой. Свой лоскут земли, плодовый при доме садик, на окошке в бурачке розовый бальзамин ― как старые поэты не замечали прелести такого существования![7]
Так впервые в тихом провинциальном доме, где застенчиво цвел на окнах бальзамин, родилась мысль о книге, целиком взятой из реальной и суровой, даже жестокой жизни.[11]
В народе бальзамин называют «недотрогой», «ванькой мокрым», «огоньком».[12]
— Светлана Ионина, «Всегда цветущий», 2004
По берегам реки появилась спирея иволистная с мелкими цветами, сидящими на стебельках в виде розовых помпонов. Тут же росла сорбария обыкновенная ― довольно высокий кустарник с узловатыми ветвями, перистыми листьями и с ароматными белыми соцветиями в виде пышного султана, на которых всегда держится много насекомых. Ближе к воде рос бледно-зеленый бальзамин-недотрога ― оригинальное растение с травянистыми стеблями и жирными листьями. Название «недотрога» оно получило оттого, что плоды его при малейшем к ним прикосновении лопаются с легким треском и разбрасывают семена далеко в стороны.[6]
Огород, всегда свежий редис, козы, стакан густых желтых сливок, благовонная малина, простые гроздья рябины и омытые дождем сельские виды ― все вдруг вспомнили это, как утраченное детство и как бы впервые открыв существование природы. Даже участь мещанина или цехового вдруг показалась счастливой. Свой лоскут земли, плодовый при доме садик, на окошке в бурачке розовый бальзамин ― как старые поэты не замечали прелести такого существования! Они пристрастились к войне, пожарам натуры и всеобщему землетрясению. А эти домики походили на чистые клетки певчих птиц. Но ведь таково счастье человека.[7]
О романе Фадеева: «какая структура у клёна, какая структура у самшита, медленно создаются новые клетки. А вон за окном ваш бальзамин ― клетки увидишь без микроскопа, огромный, в три месяца достиг высоты, какой клену не достичь и в 12, ― но трава, бурьян. Таков и фадеевский роман». Говорит, что не может написать и десятой доли того, что хотелось бы.[8]
В этих глухих углах провозглашались доморощенные республики, печатались в уездных типографиях свои деньги (чаще всего вместо денег ходили почтовые марки). Все это перепуталось с остатками прошлого ― с бальзамином на окошках, колокольным перезвоном, молебнами и свадьбами под хмельной салют из обрезов, с равнинами тощих хлебов, ядовито желтевших сурепкой, и с разговорами о кончине мира, когда от России останется только «черная ночь да три столба дыма».[10]
Среди множества комнатных растений немалой популярностью у любителей пользуется бальзамин (impatiens). Его пышное цветение радует глаз яркой окраской цветков у разных видов ― розовой, красной, белой… В народе бальзамин называют «недотрогой», «ванькой мокрым», «огоньком». «Недотрогой» ― из-за того, что созревшие коробочки семян при прикосновении к ним сразу раскрываются. «Ванькой мокрым» ― потому что на кончиках листьев образуются капельки жидкости. А название «огонёк» возникло благодаря необыкновенно ярким цветками.[12]
— Светлана Ионина, «Всегда цветущий», 2004
Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему на встречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Все это до ныне сохранилось в моей памяти, также как и горшки с бальзамином и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах.
Против зелёного вала, огибающего весь город, находится большое красное здание; в окнах его виднеются цветочные горшки с бальзаминами и мускусом. Обстановка в доме самая неказистая, бедная, да и бедные люди живут тут. Это женская богадельня Вартоу.
Смотри, вот к окну подходит старая дева, обрывает у бальзамина засохшие листики и смотрит на зелёный вал, где резвятся ребятишки. О чём она думает? Прочесть её мысли — перед вами развернётся целая житейская драма.[2]
Бесценная моя Варвара Алексеевна!
Вчера я был счастлив, чрезмерно счастлив, донельзя счастлив! Вы хоть раз в жизни, упрямица, меня послушались. Вечером, часов в восемь, просыпаюсь (вы знаете, маточка, что я часочек-другой люблю поспать после должности), свечку достал, приготовляю бумаги, чиню перо, вдруг, невзначай, подымаю глаза, — право, у меня сердце вот так и запрыгало! Так вы-таки поняли, чего мне хотелось, чего сердчишку моему хотелось! Вижу, уголочек занавески у окна вашего загнут и прицеплен к горшку с бальзамином, точнехонько так, как я вам тогда намекал; тут же показалось мне, что и личико ваше мелькнуло у окна, что и вы ко мне из комнатки вашей смотрели, что и вы обо мне думали.[1]
Сколько раз я вам говорила, что мне не нужно ничего, совершенно ничего; что я не в силах вам воздать и за те благодеяния, которыми вы доселе осыпали меня. И зачем мне эти горшки? Ну, бальзаминчики ещё ничего, а геранька зачем? Одно словечко стоит неосторожно сказать, как например об этой герани, уж вы тотчас и купите; ведь, верно, дорого? Что за прелесть на ней цветы! Пунсовые крестиками. Где это вы достали такую хорошенькую гераньку? Я её посредине окна поставила, на самом видном месте; на полу же поставлю скамейку, а на скамейку ещё цветов поставлю; вот только дайте мне самой разбогатеть! Федо́ра не нарадуется; у нас теперь словно рай в комнате, — чисто, светло![1]
Райский, идучи из переулка в переулок, видел кое-где семью за трапезой, а там, в мещанском доме, уж подавали самовар.
В безлюдной улице за версту слышно, как разговаривают двое, трое между собой. Звонко раздаются голоса в пустоте и шаги по деревянной мостовой.
Где-то в сарае кучер рубит дрова, тут же поросёнок хрюкает в навозе; в низеньком окне, в уровень с землею, отдувается коленкоровая занавеска с бахромой, путаясь в резеде, бархатцах и бальсаминах.
Я видел, милейшая Катерина Александровна, на своем веку и таких благодетельниц, которые не только сами приезжали осматривать квартиры своих приживалок, но возили туда своих знакомых; показывали конуры своих облагодетельствованных нищих, как логовища диких зверей; распоряжались в этих конурах; приказывали убрать в каморках то или другое тряпьё; приказывали выкинуть с окна какой-нибудь горшок с бальзамином, чтобы он не заслонял доступ света в конуру, хотя, может быть, бедняку был гораздо дороже этот бальзамин, чем несколько лишних лучей света…[13]
В этих своих мечтах в кузове машины я всегда выходил из деревенского дома ранним утром и шел по песчаной улице мимо старых изб. На подоконниках в жестянках от консервов цвел огненный бальзамин. Его в тамошних местах зовут «Ваня мокрый». Должно быть, потому, что толстый ствол бальзамина просвечивает против солнца зеленым соком и в этом соке иногда даже видны пузырьки воздуха.[9]
После его рассказа загадочный туман кое-где поредел, а кое-где сгустился. Я узнал, что залив этот похож на исполинский конденсатор соли и что вся местность вокруг него никем не исследована. Так впервые в тихом провинциальном доме, где застенчиво цвел на окнах бальзамин, родилась мысль о книге, целиком взятой из реальной и суровой, даже жестокой жизни. Я начал много думать об этой книге и готовиться к поездке на Мангышлак и в Кара-Бугаз.[11]
С Ним шли ученики. Прохлада ночи летней,
Сменивши знойный день, струилася вкруг них.
И спящий мир в тот час прекрасен был и тих.
Бледнея, месяц плыл по голубой пустыне.
Бессонный ключ, звеня, тишь ночи нарушал,
И где-то мирт расцвел, и бальзамин дышал.[3]
Пытался встать я, но напрасно. Стонал — всё было безучастно. И мне казалось: я иду В каком-то призрачном саду.
Цветут каштаны, манят розы,
Порхают светлые стрекозы,
И перед роскошью куртин
Бесстрастно дышит бальзамин.[4]
— Валерий Брюсов, «К скамье у мраморной цистерны…» (из сборника «Chefs d’oeuvre»), 1895
Вспомню маму, крашеную прялку, Синий вечер, дрёму паутин, За окном ночующую галку, На окне любимый бальзамин,
Луговин поёмные просторы, Тишину обкошенной межи,
Облаков жемчужные узоры
И девичью песенку во ржи...[5]
Хозяин сада смугл и в рожках,
Пред ним бегут кусты, дорожки
И содрогается тюльпан,
Холодным страхом обуян.
Умылся желью бальзамин,
Лишь белена да мухоморы
Ведут отравленные споры,
Что в доме строгий господин...[5]
— Николай Клюев, «Хозяин сада смугл и в ро́жках...», 1933
1 2 Арсеньев В.К. Дерсу Узала. Сквозь тайгу. — Москва, «Мысль», 1972 г.
1 2 Тынянов Ю.Н. «Кюхля». Рассказы. — Ленинград, «Художественная литература», 1974 г.
1 2 К.И. Чуковский. Собрание сочинений. Том 13: Дневник 1936-1969. Предисл. В. Каверина, Коммент. Е. Чуковской.-2-е изд. — М., «Терра»-Книжный клуб, 2004 г.
.jpg)
.svg){kind=logo}
