Remove ads
«Оди́н день Ива́на Дени́совича» (первоначальное авторское название — «Щ-854. Один день одного зэка») — повесть о ГУЛАГе, первое опубликованное произведение Александра Солженицына, принёсшее ему мировую известность и повлиявшее на весь дальнейший ход истории СССР. Впервые издана в журнале «Новый мир» в ноябре 1962 года. Окончательную редакцию автор сделал в апреле 1968, о чём сообщает в эпиграфе.
Remove ads
В пять часов утра, как всегда, пробило подъём — молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стекла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать. |
Тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмивёдерных параш. Считается, инвалид, лёгкая работа, а ну-ка, поди вынеси, не пролья! |
Мороз был со мглой, прихватывающей дыхание. Два больших прожектора били по зоне наперекрёст с дальних угловых вышек. Светили фонари зоны и внутренние фонари. Так много их было натыкано, что они совсем засветляли звёзды. |
Шухов <…> босиком, щедро разливая тряпкой воду, ринулся под валенки к надзирателям. |
Уже рассмеркивалось. Догорал костёр конвоя за вахтой. Они перед разводом всегда разжигают костёр — чтобы греться и чтоб считать виднее. |
Дума арестантская — и та несвободная, всё к тому ж возвращается, всё снова ворошит: не нащупают ли пайку в матрасе? в санчасти освободят ли вечером? |
… прибежал за ним Гопчик, хлопец лет шестнадцати, розовенький, как поросёнок, с жалобой, что растворного ящика им другая бригада не даёт, дерутся. |
В лагере бригада — это такое устройство, чтоб не начальство зэков понукало, а зэки друг друга. Тут так: или всем дополнительное, или все подыхайте. Ты не работаешь, гад, а я из-за тебя голодным сидеть буду? Нет, вкалывай, падло! |
Посадили Гопчика за то, что бендеровцам в лес молоко носил. Срок дали как взрослому[К 2]. Он — телёнок ласковый, ко всем мужикам ластится. А уж и хитрость у него: посылки свои в одиночку ест, иногда по ночам жуёт. |
Считается по делу, что Шухов за измену родине сел. И показания он дал, что таки да, он сдался в плен, желая изменить родине, а вернулся из плена потому, что выполнял задание немецкой разведки. Какое ж задание — ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто — задание. |
Вышли наружу с Павлом. И Гопчик сзади зайчишкой бежит. |
Кто кого сможет, тот того и гложет. |
Доел Шухов пайку свою до самых рук, однако голой корочки кусок — полукруглой верхней корочки — оставил. Потому что никакой ложкой так дочиста каши не выешь из миски, как хлебом. Корочку эту он обратно в тряпицу белую завернул на обед, тряпицу сунул в карман внутренний под телогрейкой, застегнулся для мороза и стал готов, пусть теперь на работу шлют. |
Павло сказал: |
Слушают, как бригадир у печки двум-трём рассказывает. Он слов зря никогда не роняет, уж если рассказывать пустился — значит, в доброй душе. |
Кажется, и бригадир велел — раствору не жалеть, за стенку его — и побегли. Но так устроен Шухов по-дурацкому, и никак его отучить не могут: всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули. |
Гретому мёрзлого не понять. |
Кто арестанту главный враг? Другой арестант. Если б зэки друг с другом не сучились, не имело б над ними силы начальство. |
Шухов <…> не был шакал даже после восьми лет общих работ — и чем дальше, тем крепче утверждался. |
Тут, в очереди, услышал Шухов и новость: воскресенья опять не будет на этой неделе, опять зажиливают воскресенье. Так он и ждал, и все ждали так: если пять воскресений в месяце, то три дают, а два на работу гонят. Так он и ждал, а услышал — повело всю душу, перекривило: воскресеньице-то кровное кому не жалко? Ну да правильно в очереди говорят: выходной и в зоне надсадить умеют, чего-нибудь изобретут — или баню пристраивать, или стену городить, чтобы проходу не было, или расчистку двора. А то смену матрасов, вытряхивание, да клопов морить на вагонках. Или проверку личности по карточкам затеют. Или инвентаризацию: выходи со всеми вещами во двор, сиди полдня. |
Дождался Шухов, что все опять своё заговорили (про войну в Корее спорят: оттого-де, что китайцы вступились, так будет мировая война или нет), наклонился к латышу: |
Прошёл день, ничем не омрачённый, почти счастливый. |
Remove ads
Никак не можешь согласиться с одним: с попыткой сделать Ивана Денисовича чуть ли не знаменем советской литературы последних лет, воплощением современного народного характера, героем-эталоном, с которым якобы и связано все то новое, знаменательное, истинно живое и народное, что пришло в нашу литературу после поворотного XX съезда партии. Слишком много в Иване Денисовиче Шухове такого, что противоречит нашим представлениям о подлинном герое, представлениям, отнюдь не являющимся плодом умозрительных, кабинетных предписаний, а опирающимся на жизнь, на сегодняшний живой художнический опыт.[2][1] | |
| — Юрий Барабаш |
… статья Александра Твардовского «По случаю юбилея»[3]. <…> Смущает меня лишь категоричность автора, когда он пишет о первом произведении А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», выдавая его за своеобразный эталон современной прозы. Думается, что Александр Твардовский здесь просто заблуждается, и время уже показало это… Я помню, какой в начале тридцатых годов огромный резонанс вызвали некоторые модные тогда произведения. Тогда тоже находились критики, утверждавшие, что без этих произведений литература якобы была бы неполна. Но кто их помнит теперь? Разве только старички-библиографы…[4][1] | |
| — Евгений Вучетич[5], «Внесём ясность. Некоторые мысли по поводу одного юбилейного выступления» |
Были <…> отклики на выступление Солженицына в литературе, относившие огромный успех его лишь к «сенсационности лагерного материала», — один из руководителей Союза писателей говорил, что «через три-пять месяцев об этой повестушке забудут». Однако так не случилось. В короткий срок «повестушка» принесла автору необычайную и всё возрастающую популярность в стране и за рубежом, имя его — хотим мы этого или не хотим — приобрело мировую известность как имя одного из крупнейших писателей современности <…>. | |
| — Александр Твардовский, письмо К. А. Федину 7—15 января 1968 |
Журнал был в трудном положении: разрешив, по исключению, напечатать повесть Солженицына, «лагерной теме» поставили заслон. Была сочинена даже удобная теория: мол, Солженицыным сказано всё о лагерном мире, так зачем повторяться?[7] | |
| — Владимир Лакшин, «Не уставал вспоминать…», 1989 |
Нет сомнения, что высшую точку хрущевизма могло бы обозначить и другое литературное произведение, кроме «Ивана Денисовича», например, рассказы Шаламова. Но до этого высший гребень волны не дошёл. Нужно было произведение менее правдивое, с чертами конформизма и вуалирования, с советским положительным героем. Как раз таким и оказался «Иван Денисович» с его идеей труда, очищающего и спасающего, с его антиинтеллигентской тенденцией».[8] | |
| — Давид Самойлов, «Памятные записки» (часть V) |
… Твардовский сказал: «Мы наш, мы «Новый мир» построим руками Ивана Денисовича Давыдова, героя «Поднятой целины», книги, воспевающей бессмертный подвиг Жанны д’Арк». | |
| — Вагрич Бахчанян, «Сочинение №25», конец 1980-х |
Бригада, в которой состоит Иван Денисович, это не сплавленная гневистью (гневом и ненавистью) лемовская изоломикрогруппа, в которой главный враг — тот, кто лежит рядом на нарах, а достаточно сплочённый коллектив, нацеленный на общее выживание. Бригадир сто четвёртой — не убийца с «дрыном», загоняющий бригаду «под сопку», чтобы выжить самому, а ответственный и разумный человек, действующий в интересах всей группы, помнящий добро — и на дух не принимающий насаждаемого «умри ты сегодня, а я завтра». <…> | |
| — Елена Михайлик, «Один? День? Ивана Денисовича? Или Реформа языка» |
Эта повесть написана с математической точностью и при всей художественной глубине тоже представляет собой Систему. Только главной ценностью этой Системы является не государство, а Иван Денисович Шухов. Человек, в общем-то, без особых талантов и уж точно не выдающийся. | |
| — Павел Басинский, «Иван Денисович повзрослел» |
Александр Солженицын
Сразу после «Ивана Денисовича» видными лицами выражалось сожаление, что я не умер в лагере, что был освобождён оттуда. Теперь эта книга тайно изымается из библиотечного пользования. | |
| — письмо в Секретариат Правления Союза писателей СССР, 12 сентября 1967 |
… моей книги не дают читать в лагерях: её не пропускали в лагеря, изымали обысками и сажали за неё в карцер даже в те месяцы, когда все газеты трубно хвалили «Один день Ивана Денисовича» и обещали, что «это не повторится». | |
| — слова на заседании Секретариата Союза писателей СССР, 22 сентября 1967 |
Но что-нибудь же значил гул подземных пластов, прорвавшийся на XXII съезд! Я — решился. Вот тут и сгодился неизвестно для какой цели и каким внушением «облегчённый» «Щ-854». Я решился подать его в «Новый мир». (Не случись это — случилось бы другое и худшее: я послал бы фотоплёнку с лагерными вещами — за границу, под псевдонимом Степан Хлынов, как она уже и была заготовлена. Я не знал, что в самом удачном варианте, если на Западе это будет и опубликовано и замечено, — не могло бы произойти и сотой доли того влияния.) | |
| — «Бодался телёнок с дубом», 1967, 1978 |
- см. там же главы «Обнаруживаясь» и «На поверхности»
… голубые пенсионеры именно в том и возражали: зачем же раны бередить у тех, кто в лагере сидел? Мол, ИХ надо поберечь! | |
| — «Архипелаг ГУЛАГ», часть первая (глава 4), 1969 [1973] |
- см. 1-ю главу 7-й части «Архипелага», [1975]
Продуктом Хрущёва меня назвать никак нельзя, потому что я писал независимо от его реформ, задолго до них, и писал в своих основных произведениях совсем не то, что Хрущёв хотел бы. <…> Да, волей Хрущёва и стараниями Твардовского случилось так, что меня напечатали. Но если бы Хрущёв сам знал, что́ он делает, когда он меня печатал, и если бы остальные члены ЦК это знали, — никогда б они меня не напечатали. В этом состоит система наша, <…> восточно-европейская, китайская, — она не терпит правды нисколечко, вот маленькая капелька правды, «Иван Денисович», <…> — а сколько она имеет последствий! Например, «Архипелаг» появился как следствие «Ивана Денисовича», — почему? потому что я ещё до «Ивана Денисовича» задумал «Архипелаг», я чувствовал, что нужна такая систематическая вещь, общий план всего того, что было, и во времени, как это произошло. Но моего личного опыта, сколько я ни расспрашивал о лагерях, все судьбы, все эпизоды, все истории, и опыта моих товарищей было мало для такой вещи. А когда напечатался «Иван Денисович», то со всей России как взорвались письма ко мне, и в письмах люди писали, что они пережили, что у кого было. <…> Все просили меня, автора первой лагерной повести, писать ещё, ещё, описать весь этот лагерный мир. <…> Хрущёв действовал совершенно бессознательно, ему нужен был «Иван Денисович» в тот момент, когда с Китаем он спорил, о Сталине. Ещё долго будут в Кремле подсчитывать — не подсчитают, сколько последствий от этого ничтожного эпизода. | |
| — интервью CBS 17 июня 1974 |
Я переписываю, переписываю, и всегда стараюсь уплотнить. Вот «Один день Ивана Денисовича», например, как это родилось? Просто был такой лагерный день, тяжёлая работа, я таскал носилки с напарником, и подумал, как нужно бы описать весь лагерный мир — одним днём. Конечно, можно описать вот свои десять лет лагеря, там всю историю лагерей, — а достаточно в одном дне всё собрать, как по осколочкам, достаточно описать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра и до вечера. И будет всё. Это родилась у меня мысль в 52-м году. В лагере. Ну конечно, тогда было безумно об этом думать. <…> И вот уже <…> в 59-м году, однажды я думаю: кажется, я уже мог бы сейчас эту идею применить. Семь лет она так лежала просто. Попробую-ка я написать один день одного зэка. Сел — и как полилось! со страшным напряжением! Потому что в тебе концентрируется сразу много этих дней. И только чтоб чего-нибудь не пропустить. Я невероятно быстро написал «Один день Ивана Денисовича», и долго это скрывал. | |
| — «Интервью на литературные темы», 1976 |
- см. интервью к 20-летию выхода «Одного дня Ивана Денисовича», 8 июня 1982
В моём «Иване Денисовиче» XX съезд и не ночевал, повесть досягала не «нарушений советской законности», а самого коммунистического режима. | |
| — «Наши плюралисты», 1982 |
1962
Шухов — обобщённый характер русского простого человека: жизнестойкий, «злоупорный», выносливый, мастер на все руки, лукавый — и добрый. Родной брат Василия Тёркина. <…> Великолепная народная речь с примесью лагерного жаргона. Только владея таким языком и можно было прикоснуться к той теме, которая поднята в этом рассказе. <…> Словом: с этим рассказом в литературу вошёл очень сильный, оригинальный и зрелый писатель. Уже одно описание работы Ивана Шухова, его упоения работой кажется мне классическим. В каждой сцене автор идёт по линии наибольшего сопротивления и всюду одерживает победу. <…> В сущности, рассказ можно бы назвать «Счастливый день Ивана Денисовича». Впрочем, трагическая ирония автора и без того ощутима на каждой странице. <…> | |
| — Корней Чуковский, «Литературное чудо» (внутренняя рецензия[К 3]), 11 апреля |
Один день из жизни лагерного заключённого <…> вырастает в картину, наделённую необычайной живостью и верностью правде человеческих характеров. В этом прежде всего заключается редкостная впечатляющая сила произведения. Многих людей, обрисованных здесь в трагическом качестве «зэков», читатель может представить себе и в иной обстановке — на фронте или на стройках послевоенных лет. Это те же люди, волею обстоятельств поставленные в особые, крайние условия жестоких физических и моральных испытаний. | |
| — Александр Твардовский, «Вместо предисловия» |
- см. письмо Варлама Шаламова Солженицыну ноября
… ты, читатель, начинаешь чувствовать: да ведь эти люди, все вместе взятые, это же не что иное, как просто-напросто часть нашего общества, с кровью выдранная из этого общества и засаженная в лагеря! <…> | |
| — Константин Симонов, «О прошлом во имя будущего» |
[Некоторые] книги призваны оказать влияние на то, что пишется сейчас, на то, что будет написано после них. Они всегда появляются как бы вдруг. На самом же деле появление их подготовлено всем ходом развития жизни. И читатель их ждёт, не зная ещё, какая это будет книга, кто написал её, зная только, что она нужна ему. <…> и книга эта появляется на свет. После неё становится совершенно очевидно, что писать так, как писали ещё недавно, нельзя уже. <…> | |
| — Григорий Бакланов, «Чтоб это никогда не повторилось» |
| — Владимир Ермилов, «Во имя правды, во имя жизни. По страницам литературных журналов» |
Имени Сталина вы не встретите на всём протяжении повести, только в одном месте, в описании лагерного вечера после рабочего дня, мелькнула как бы случайно брошенная реплика <…> — и только! Но вся повесть, с первой строки до последней, — суровое, беспощадное осуждение того — увы, далеко не короткого — отрезка нашей жизни, который вошёл в историю под названием культа личности, когда произвол и беззаконие сделались явлениями настолько обычными, что многие наивные (или злонамеренные) люди всерьёз думали, что так должно и быть, что без этого, как говорится, не проживёшь. Лес рубят — щепки летят. Но ведь летели не щепки, а люди, человеческие жизни.<…> | |
| — Николай Кружков, «Так было, так не будет» |
Необычна судьба одиннадцатого номера журнала «Новый мир». Иные книжки толстых журналов неделями, а то и месяцами лежат в киосках «Союзпечати». А этот, как рассказывают мурманские киоскёры, был раскуплен буквально за несколько минут. В библиотеках на последний номер «Нового мира» стали занимать очереди.[16][1] | |
| — Е. Бройдо, «Такому больше никогда не бывать!» |
Отношение к этой повести, мне думается, своего рода лакмусовая бумага. Тот, кто её не принимает (а уже слышатся голоса в спорах: «А зачем это вообще?.. Мы ведь всё это знаем! Зачем об этом писать, ведь это материал для наших врагов! То-то они уж обрадуются…» Или ещё острее: «Это спекуляция на разоблачении культа личности. Зачем конъюнктурно смаковать то, что смаковать не к чему? Знай себе и помалкивай…»), тот, по моему мнению, не видит её огромного художественно-политического значения в деле морального оздоровления народа и должен спросить себя: а не сидят ли ещё во мне остатки культа личности? <…> | |
| — И. Чичеров, «Во имя будущего» |
Представленные Шаламовым рассказы убедительно говорят о том, что «Один день Ивана Денисовича» Солженицына не только не исчерпал темы «Россия за колючей проволокой»[К 5], но представляет пусть талантливую и самобытную, но ещё очень одностороннюю и неполную попытку осветить и осмыслить один из самых страшных периодов в истории нашей страны. <…> восприятие системы принудительного труда его героем оставляет незадетыми ворохи жгучих вопросов, невольно встающих перед читателем. Малограмотный Иван Шухов в некотором смысле лицо, принадлежащее прошлому — теперь не так уж часто встретишь взрослого советского человека, который бы воспринимал действительность так примитивно, некритически, мировоззрение которого было бы так ограничено, как у героя Солженицына. Его повесть лишь коснулась ряда проблем и сторон жизни в лагере, скользнула мимо, не только не разобравшись, но и не заглянув в них. «Один день Ивана Денисовича», представляющая Суриковской силы картину лагерного быта, нисколько не помогает уяснению того — «как дошла ты до жизни такой», как могло случиться, что в Советской стране лагери получили права гражданства, полноправно определили её лицо? Между тем, именно эта сторона вопроса более всего занимает людей и тревожит их совесть.[19] | |
| — Олег Волков, внутренняя рецензия на «Колымские рассказы» для «Советского писателя», декабрь |
При самом критическом отношении к этой повести, при учёте узости кругозора автора, односторонности и поверхностности многих описаний, нельзя не видеть, что пафос этого произведения в утверждении стойкости человека, который и в трагических, бесчеловечных условиях лагерной жизни не теряет качеств человека <…>. Это и дало основание поддержать повесть Солженицына.[20] | |
| — А. К. Дремов[К 6], аналогичная рецензия тогда же |
| — Б. Каган, «Да будет полной правда» |
Если заглянуть поглубже в историю литературы, то мы найдем там немало примеров бесстрашия мысли и любви к честному, мужественному слову. <…> Отвергнув в своём произведении худшие традиции нашей жизни, он отказался и от эстетики, восхваляющей их. А. Солженицын продолжает лучшие традиции великой русской литературы.[22][1] | |
| — А. Астафьев, «Солнцу не прикажешь» |
1963
Повесть Солженицына при всей её художественной отточенности и жестокой, горькой правде всё же не раскрывает всей диалектики времени. <…> Нельзя видеть в прошлом только чудовищные злодейства. В том-то и счастье, что культ не так всемогущ, как сам он, Сталин, об этом думал, как думали почти все тогда. <…> «Один день Ивана Денисовича» лишь приблизился к трагическому произведению полной, всеобъемлющей правды.[23][1][К 7] | |
| — Л. Фоменко, «Большие ожидания» |
| — Сэм Лессер |
Вот постучится к нам завтра никому не известный художник с никем ещё не прочитанной книгой, и всё, о чём мы толкуем, окажется пустяком… <…> | |
| — Ион Друцэ, «О мужестве и достоинстве человека» |
| — Виктор Буханов, «У Солженицына в Рязани» |
Солженицын не из тех, кто царапает раны для того, чтобы их бередить. <…> Этот лагерь несёт в себе самом своё собственное разрушение с того самого момента, когда люди могут здесь побеждать. <…> «Один день Ивана Денисовича» — это составная часть нынешних усилий, очищающих революцию от тех преступлений, которые её грязнят, и более того: эта книга нацелена на то, чтобы | |
| — Пьер Де |
… прочитать великое произведение искусства и обрадоваться ему как долгожданному счастью. «Иван Денисович» поразил меня раньше всего своей могучей поэтической (а не публицистической) силой. Силой, уверенной в себе: ни одной крикливой, лживой краски; и такая власть над материалом; и такой абсолютный вкус.[11] | |
| — Корней Чуковский, письмо Солженицыну 12 марта |
И по самой жизни, и по всей истории советской литературы мы знаем, что типичный народный характер, выкованный всей нашей жизнью, — это характер борца, активный, пытливый, действенный. Но Шухов начисто лишён этих качеств. Он никак не сопротивляется трагическим обстоятельствам, а покоряется им душой и телом. Ни малейшего внутреннего протеста, ни намека на желание осознать причины своего тяжкого положения, ни даже попытки узнать о них у более осведомленных людей — ничего этого нет у Ивана Денисовича. Вся его жизненная программа, вся философия сведена к одному: выжить! Некоторые критики умилились такой программой: дескать, жив человек! Но ведь жив-то, в сущности, страшно одинокий человек, по-своему приспособившийся к каторжным условиям, по-настоящему даже не понимающий неестественности своего положения. Да, Ивана Денисовича замордовали, во многом обесчеловечили крайне жестокие условия — в этом не его вина. Но ведь автор повести пытается представить его примером духовной стойкости. А какая уж тут стойкость, когда круг интересов героя не простирается дальше лишней миски «баланды», «левого» заработка и жажды тепла. <…> | |
| — Н. Сергованцев, «Трагедия одиночества и „сплошной быт“» |
По-моему, «Один день» — из тех явлений литературы, после которых невозможно вести речь о какой-либо литературной проблеме или литературном факте, так или иначе не сопоставив их с этим явлением. | |
| — Александр Твардовский, интервью United Press International в Москве |
Побеждённые оказываются победителями. <…> Гранитная тяжесть культа Сталина не уничтожила, не раздавила то лучшее, что было в массах. <…> Солженицын <…> не провозглашает вечных добродетелей, абсолютное благо, абстрактную положительность. Он хорошо знает, что от начальника лагеря до чемпиона бюрократии тянется невидимая, но прочная нить и что страдает от этого только социализм. <…> Как можем мы определить его сознание, если не социалистическим, «социализмом в самом сердце»!.. Книга эта непонятна для тех, кто ставит её в разряд литературы только о концлагерях. <…> На страницах произведения Солженицына я снова открываю ту истину, что причины превосходства социализма кроются лишь в нём самом.[32][26] | |
| — Витторио Страда |
| — Корней Чуковский, «Вина или беда» |
| — Александр Твардовский, речь на сессии Руководящего совета Европейского сообщества писателей «Убеждённость художника» |
В критике высказывалось сожаление по поводу того, что писатель избрал своим главным героем такую рядовую личность, как Шухов. Ведь были репрессированы многие крупные деятели партии и государства. <…> Если художник возьмётся решать тему борьбы против культа личности на [таком] материале, <…> то, пожалуй, при этом он в первую очередь покажет бесчеловечность и жестокость лишь самого Сталина. <…> | |
| — Владимир Бушин |
| — Виктор Чалмаев, «Я есть народ…» |
… Иван Денисович — шестёрка, сукин сын, «каменщик, каменщик в фартуке белом», потенциальный охранник и никакого восхваления не достоин. Крайне характерно, что отрицательными персонажами повести являемся мы (рассуждающие о «Броненосце «Потёмкине»), а положительными — гнуснейшие лагерные суки… Уж одна расстановка сил, света и теней говорит о том, кем автор был в лагере…[37][8] — см. также комментарий М. Пробатова[38] | |
| — Юрий Домбровский, письмо П. П. Косенко |
1964
- см. Владимир Лакшин, «Иван Денисович, его друзья и недруги»[17][1]
В сущности Александр Солженицын написал повесть не о лагере, а о человеке. О самых обыкновенных советских людях, но в таких обстоятельствах, при которых человека можно увидеть без покрова каких-либо условностей, во всей наготе его характера, чувств и побуждений. | |
| — Самуил Маршак, «Правдивая повесть» |
Солженицын и героя-то выбрал, исходя из того принципа, что «святая простота» выше любой мудрости. Такая «толстовская философия» по самой своей сути далека от ленинской философии, её активного, боевого духа.[40][1] | |
| — Дмитрий Ерёмин |
| — Лев Копелев |
Тот, кому, возможно, доведется ставить фильм по повести «Один день Ивана Денисовича», должен будет думать не только о передаче смысла и проблематики вещи, но и о нравственном аспекте формы выражения. Потому что любая изысканность, любая попытка щегольнуть формой будет не только неуместна и бестактна, но и может быть оскорбительной к смыслу произведения.[41][1] | |
| — Владимир Скуйбин, «Глубинное постижение жизни» |
Почти в каждом читательском письме содержатся весьма серьёзные критические замечания и по поводу языка повести А. Солженицына. Надо прямо сказать: автор не встречает здесь поддержки читателей, которые выражают большую неудовлетворенность тем, что писатель не следует в своём творчестве лучшим традициям русского литературного языка, забывает о его весьма важной эстетической воспитательной роли.[42][1] | |
| — «Высокая требовательность» (из редакционной почты) |
У всех тех, кто фальсифицирует и ненавидит повесть, есть очень веские «основания» делать это. Можно сказать, что у них есть для этого даже значительно больше «оснований», чем подсказывает их чутьё, которое отнюдь не способствует просветлению их разума или приобретению таких качеств, как объективность, добросовестность и пр. <…> | |
| — Юрий Карякин, «Эпизод из современной борьбы идей» |
А. И. Солженицын <…> отошёл от суровой правды жизни. А правда жизни состоит в том, что и в этой нечеловечески трудной обстановке (и никто не собирается оспаривать этой истины) несгибаемые, честные люди, закалённые в огне борьбы, оставались прежде всего и раньше всего людьми мужественными, взращенными ленинской партией и глубоко верящими, что пройдёт, обязательно пройдет это мрачное время произвола.[43][1] | |
| — Н. Волгин, «Всегда в строю солдаты революции» |
Я, Захарова Анна Филипповна, сотрудник Министерства Охраны общественного порядка с 1950 года. <…> | |
| — письмо главному редактору «Известий», 1 октября |
| — Игорь Золотусский, «Подводя итоги» |
Лагерной темой не исчерпывается круг вопросов, затрагиваемых Солженицыным <…>. Параллельно с нею, на приглушённых тонах, через восприятие Шухова читатель получает представление и о том, что происходило на воле. | |
| — «Об историчности повести А. Солженицына» |
1966
| — Михаил Алексеев, «Этапы большого пути» |
Мы сталкиваемся с явлениями, когда отдельные наши литераторы попытались взять в творчестве Льву Толстого самое реакционное, то, что связано с каратаевщиной, то, что было осуждено ещё до революции передовой русской мыслью. Эта каратаевщина была в произведении А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» не только в идеологической позиции, но и в системе художественных приёмов, которыми был обрисован этот образ.[46][1] | |
| — Вадим Кожевников, отчёт «За Давыдовых и Корчагиных наших дней. С пленума правления Союза писателей РСФСР» |
Мне пришлось несколько лет назад собирать едва ли не все зарубежные отзывы на «Один день Ивана Денисовича», их были многие сотни, и я поразился, что единодушное осуждение эта повесть получила на страницах троцкистской, албанской, корейской и китайской печати. | |
| — Юрий Карякин, речь на заседании бюро творческого объединения прозы московской писательской организации Союза писателей РСФСР 16 ноября |
2000-е
… повесть <…> вселила надежды в одних, страх в других, а страх бывает порой причиной смелых поступков, каким был заговор партийной верхушки против Хрущёва. Кажется, в списке обвинений при свержении Хрущёва в 1964 году публикация «Ивана Денисовича» не значилась, но у меня нет сомнений, что она была не последней причиной объединения заговорщиков. | |
| — Владимир Войнович, «Портрет на фоне мифа», 2002 |
Мы можем заключить, что «типические обстоятельства» «Одного дня…» на самом деле далеко нетипичны. Они чрезвычайно благоприятны — и автор всячески привлекает внимание читателя к этому факту. <…> | |
| — Елена Михайлик, «Кот, бегущий между Солженицыным и Шаламовым» |
Remove ads
- ↑ То же в стихах — в начале «Дороженьки».
- ↑ Т.е. осудили в 14 на 25 лет лагерей. (Читатель. «Об историчности повести А. Солженицына»[1])
- ↑ Первый написанный отзыв на повесть[11].
- ↑ Это критиковал В. Лакшин[17].
- ↑ Установка редакции «Нового мира» (см. «Бодался телёнок с дубом», гл. «Обнаруживаясь»), очевидно, санкционированная ЦК КПСС.
- ↑ Официозный критик[19].
- ↑ Один из первых подобных упрёков[17], комментарий В. Ермилова: «Критик по сути призывает писателя выйти из внутренней логики, из внутренних законов произведения, захватив в сферу изображения какие-то другие объекты действительности. Эта критика количественная, а не качественная!..»[24][1].
- ↑ См. критику В. Лакшина[17].
Remove ads
- 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 Слово пробивает себе дорогу: Сб. статей и документов об А. И. Солженицыне. 1962–1974 / Сост. В. И. Глоцер, Е. Ц. Чуковская. — М.: Русский путь, 1998. — С. 15-123, 173-207, 279-281, 299-311. — 2000 экз. — (первый вариант 1969 г. был самиздатом)
- ↑ «За» и «против». — М.: Правда, 1965. — С. 34.
- ↑ Новый мир. — 1965. — №1.
- ↑ Известия. — 1965. — 14 апреля.
- ↑ Александр Твардовский. Рабочие тетради 60-х годов / Публ. В. А. и О. А. Твардовских // Знамя. — 2000. — №12.
- 1 2 Литературная газета. — 1962. — 22 ноября.
- ↑ Предисловие к публикации «Колымских рассказов» // Знамя. — 1989. — № 6.
- 1 2 Есипов В. В. Варлам Шаламов и его современники. — Вологда: «Книжное наследие», 2007. — С. 171.
- ↑ Новое литературное обозрение. — 2014. — № 2 (126).
- ↑ Российская газета. — 2017. — № 262 (7428), 19 ноября.
- 1 2 3 4 Переписка Александра Солженицына с Корнеем Чуковским (1963–1969) / Подготовка текста, вступление и комментарии Е. Ц. Чуковской // Новый мир. — 2011. — № 10.
- ↑ Новый мир. — 1962. — № 11. — С. 8-9.
- ↑ Известия. — 1962. — 17 ноября.
- ↑ Правда. — 1962. — 23 ноября.
- ↑ Огонек. — 1962. — № 49. — С. 28-29.
- ↑ Полярная правда (Мурманск). — 1962. — 2 декабря.
- 1 2 3 4 5 Новый мир. — 1964. — № 1. — С. 223-245.
- ↑ Московская правда. — 1962. — 8 декабря.
- 1 2 С. Соловьёв. Олег Волков — первый рецензент «Колымских рассказов» // Знамя». — 2015. — №2.
- ↑ Шаламовский сборник. Вып. 3 / Сост. В. В. Есипов. — Вологда: Грифон, 2002. — 232 с.
- ↑ Кировский рабочий (Кировск). — 1962. — 16 декабря.
- ↑ Ульяновская правда. — 1962. — 18 декабря.
- ↑ Литературная Россия. — 1963. — 11 января.
- ↑ Необходимость спора. Читая мемуары И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь» // Известия. — 1963. — 29 января.
- ↑ Sam Russell [Lesser] // Daily Worker, January 31, 1963.
- 1 2 3 4 Проблемы мира и социализма. — 1964. — № 9. — С. 79-85.
- ↑ Дружба народов. — 1963. — № 1. — С. 272-4.
- ↑ Литературная Россия. — 1963. — 25 января.
- ↑ Les Lettres françaises, № 967, février-mars 1963.
- ↑ Октябрь. — 1963. — № 4.
- ↑ Г. Шапиро. Литература социалистического реализма всегда шла рука об руку с революцией // Правда. — 1963. — 12 мая.
- ↑ Rinascita, 6 luglio 1963.
- ↑ Литературная газета. — 1963. — № 93 (3 августа).
- ↑ Литературная газета. — 1963. — № 94 (10 августа).
- ↑ Пусть звезды станут ближе. — М.: Знание. — 1963. — С. 15-17.
- ↑ Литературная газета. — 1963. — № 37.
- ↑ Павел Косенко. Юрий Домбровский, хранитель древностей // Родина. — 2004. — № 2. — С. 79.
- ↑ М. Пробатов (beglyi), Домбровский и Солженицын, livejournal.com, 2011-11-30.
- ↑ Правда. — 1964. — 30 января.
- 1 2 Взыскательность. Московские писатели обсуждают произведения, выдвинутые на соискание Ленинских премий // Литературная газета. — 1964. — 8 февраля.
- ↑ Искусство кино. — 1964. — № 2. — С. 56.
- ↑ Правда. — 1964. — 11 апреля.
- ↑ Красноярский рабочий. — 1964. — 27 сентября.
- ↑ Сибирские огни». — 1964. — № 11. — С. 166.
- ↑ Литературная Россия. — 1966. — 22 апреля.
- ↑ Литературная Россия. — 1966. — 6 мая.
- ↑ Шаламовский сборник. Вып. 3 / Сост. В. В. Есипов. — Вологда: Грифон, 2002. — 232 с.
Remove ads
Wikiwand in your browser!
Seamless Wikipedia browsing. On steroids.
Every time you click a link to Wikipedia, Wiktionary or Wikiquote in your browser's search results, it will show the modern Wikiwand interface.
Wikiwand extension is a five stars, simple, with minimum permission required to keep your browsing private, safe and transparent.
Remove ads