Владимир Григорьевич Бенедиктов

Владимир Бенедиктов

Владимир Бенедиктов (1865)

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

У этого термина существуют и другие значения, см. Бенедиктов (значения).

Влади́мир Григо́рьевич Бенеди́ктов (1807—1873) — русский поэт и переводчик. Сначала служил в лейб-гвардии Измайловском полку, а затем оставил военную службу, поступив в Министерство финансов, где и оставался до конца своей службы, дослужившись до чина действительного статского советника. В частности, был секретарём министра Егора Канкрина.

Сочинять стихи Бенедиктов начал ещё в гимназии. В 1835 была издана первая небольшая книжка стихотворений, которая имела большой коммерческий успех и благосклонные отзывы критики. Жуковский отзывался о новом поэте с восторгом. Напротив того, Белинский назвал поэта талантливым стихотворцем без поэтического дарования. Бенедиктов был одним из прообразов и мишеней Козьмы Пруткова. Сочетание неистовой образности с прозаизмами — характерная черта стиля Бенедиктова — производило на разных критиков либо ощущение «безвкусицы», либо впечатление «нового поэтического стиля».

Цитаты из стихотворений разных лет

	Нет, разгадав удел певца, Не назовешь его блаженным; Сиянье хвального венца Бывает тяжко вдохновенным. Видал ли ты, как в лютый час, Во мгле душевного ненастья, Тоской затворной истомясь, Людского ищет он участья? Движенья сердца своего Он хочет разделить с сердцами — И скорбь высокая его Исходит звучными волнами...[1]
	— «Скорбь поэта», 1835

	Дни прошлые были повиты тоской, За тучками крылося счастья светило; Я плакал, грустил, — но в тоске предо мной Всё так многоцветно, так радужно было. Как в каплях, летящих из мглы облаков, Рисуется пламя блестящего Феба, В слезах преломляясь, блистала любовь Цветными огнями сердечного неба.[1]
	— «Радуга», 1835

	Зато он неистовой радостью блещет, Как ветры помчатся в разгульный свой путь, Когда в него море бурунами хлещет И прыгает жадно гиганты на грудь. Вот молнии пламя над ним засверкало. Перун свой удар ему в сердце нанес ― Что ж? ― огненный змей изломил свое жало, И весь невредимый хохочет утёс.[1]
	— «Утёс», 1835

И деве покорен неистовый конь, ― Скрежещет об сталь сокрушительным зубом, И млечная пена свивается клубом, И шея крутится упорным кольцом. Красавец! ― под девой он топчется, пляшет, И мордой мотает, гривою машет, И ноги, как нехотя, мечет потом, И скупо идет прихотливою рысью, И в резвых подскоках на мягком седле, Сердечно довольная тряскою высью, Наездница в пыльной рисуется мгле: На губках пунцовых улыбка сверкает, А ножка ― малютка вся в стремя впилась; Матильда в галоп бегуна подымает И зыблется, хитро на нем избочась, И носится вихрем, пока утомленье На светлые глазки набросит туман… Матильда спрыгнула ― и в сладком волненьи Кидается буйно на пышный диван.[1]

— «Наездница», 1836

Есть дивный край: художник внемлет Его призыв и рвется в путь. Там небо с жадностью объемлет Земли изнеженную грудь. Могущества и страсти полны, Нося по безднам корабли, Кругом, дробясь, лобзают волны Брега роскошной сей земли, К ней мчатся в бешенных порывах; Она ж, в венце хлопот стыдливых, Их ласки тихо приняла И морю место в двух заливах У жарких плеч своих дала. С одной руки ― громадной стройной Подъемлясь, Генуя спокойно Глядит на зеркальный раздол; С другой ― в водах своих играя, Лежит Венеция златая И машет веслами гондол.[1]

— «Италия», 1839

	За истину бейся, страдай, подвизайся! На торжище мира будь мрачен и дик, И ежели хочешь быть честн и велик, ― До грязного счастья земли не касайся, И если оно тебе просится в грудь, ― Найди в себе силу его оттолкнуть![1]
	— «К поэту», 1856

Цитаты из переводов

	О море! Полипа таят твои воды: На дне спит он, сжавшись, средь бурной погоды, А в тишь свои ветви спешит растянуть. О память! На дне твоём гидра есть злая: Под бурей страстей она спит, отдыхая, И жало вонзает в спокойную грудь.
	— Адам Мицкевич (пер. Бенедиктова), «Морская тишь», 1850-е

Вот — одалиска! Стан послушный Изогнут лёгкою дугой Назло стыдливости тщедушной И добродетели сухой. Прочь одалиски вид лукавый! Прочь гибкость блещущей змеи! Алмаз без грани, без оправы — Прекрасный образ без любви. И вот она в изнеможенье, Ее лелеют грёзы сна, Пред нею милое виденье… Уста разомкнуты, бледна, К объятьям призрака придвинув В восторге млеющую грудь, Главу за плечи опрокинув, Она лежит… нет сил дохнуть…

— Теофиль Готье (пер. Бенедиктова), «Женщина-поэма», 1860-е

Цитаты о Владимире Бенедиктове

	Всего достолюбезнее в идеальных девах уверенность их, что они понимают то, что читают, и что чтение приносит им большую пользу. Все они обожательницы Пушкина, — что, однако же, не мешает им отдавать должную справедливость и таланту г. Бенедиктова; иные из них с удовольствием читают даже Гоголя, — что, однако ж, нисколько не мешает им восхищаться повестями гг. Mapлинского и Полевого.
	— Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина» (статья девятая), 1843

Джентльмен, наполнивший гладкими пустячками штук полтораста таких белых полос, производится в русские поэты, становится авторитетом, издает собрание своих стихотворений и начинает помышлять о признательности потомства, о монументе aere perennius[2]. Я совершенно согласен признать за ними права на монумент, но позволю себе только дать читателю таких поэтов один совет: попробуйте, милостивый государь, переложить два-три хорошенькие стихотворения Фета, Полонского, Щербины или Бенедиктова в прозу и прочтите их таким образом. Тогда всплывут наверх, подобно деревянному маслу, два драгоценные свойства этих стихотворений: во-первых, неподражаемая мелкость основной идеи и, во-вторых, колоссальная напыщенность формы...

— Дмитрий Писарев, «Писемский, Тургенев и Гончаров», 1861

Стихотворения Бенедиктова появились в 1836 году маленькой книжечкой с неизбежной виньеткой на заглавном листе — как теперь ее вижу — и привели в восхищение все общество, всех литераторов, критиков — всю молодежь. И я, не хуже других, упивался этими стихотворениями, знал многие наизусть, восторгался «Утесом», «Горами», и даже «Матильдой» на жеребце, гордившейся «усестом красивым и плотным». Вот, в одно утро зашел ко мне студент-товарищ и с негодованием сообщил мне, что в кондитерской Беранжэ появился номер «Телескопа» с статьей Белинского, в который этот «критикан» осмеливался заносить руку на наш общий идол, на Бенедиктова. Я немедленно отправился к Беранжэ, прочел всю статью от доски до доски ;— и, разумеется, также воспылал негодованием. Но — странное дело! — и во время чтения и после, к собственному моему изумлению и даже досаде, что-то во мне невольно соглашалось с «критиканом», находило его доводы убедительными… неотразимыми. Я стыдился этого, уже точно неожиданного впечатления, я старался заглушить в себе этот внутренний голос; в кругу приятелей я с большей еще резкостью отзывался о самом Белинском и об его статье… но в глубине души что-то продолжало шептать мне, что он был прав… Прошло несколько времени — и я уже не читал Бенедиктова. Кому же не известно теперь, что мнения, высказанные тогда Белинским, мнения, казавшиеся дерзкой новизною — стали всеми принятым, общим местом — «a truism», как выражаются англичане? Под этот приговор подписалось потомство, как и под многие другие, произнесенные тем же судьей. Имя Белинского с тех пор уж не изгладилось из моей памяти, но личное наше знакомство началось позже.

— Иван Тургенев, «Воспоминания о Белинском», февраль 1869

	Бенедиктов рассказывал в одном доме, что, благоговея перед Пушкиным, он послал ему книжку своих стихотворений, <…> Пушкин, очень любезно поблагодарив его за стихи, сказал: «У вас удивительные рифмы — ни у кого нет таких рифм. — Спасибо, спасибо». Бенедиктов, конечно, был настолько умён, что понял иронический отзыв Пушкина, и быть может, даже задумался.[3][4]
	— Яков Полонский, «Сочинения Бенедиктова», 1902

Он <Пушкин> был ещё жив, когда в довольно широких кругах читателей и критиков с ним начали сравнивать (и не всегда в его пользу) таких авторов, как Бенедиктов, Кукольник. Уже самая возможность сопоставлять эти имена показывает, до какой степени не понимали, о ком и о чём идёт речь. В той или иной степени это непонимание продолжалось около полустолетия. Порой, как у Писарева, оно принимало размеры и формы чудовищные. Лишь после знаменитой речи Достоевского Пушкин открылся не только как «солнце нашей поэзии», но и как пророческое явление.

— Владислав Ходасевич, «О пушкинизме», 1932

В сильно изменённом пародийном виде начальственное суждение о стихах воспроизводит строгую критику, которой Белинский подверг стихи Бенедиктова и в частности знаменитую его «Наездницу». Об этом в 1869 г. вспоминал Тургенев в своих Воспоминаниях о Белинском, тогда же очень внимательно прочитанных Достоевским. <…> Достоевский объединил в пародийной части своей повести о поэте Белинского и Бенедиктова, как представителей двух форм проявления мира антипоэзии — стихотворного выражения с одной стороны и обывательской позиции «непонимания» с другой.

— Илья Серман, «Стихи капитана Лебядкина и поэзия XX века», 1981

	У Бенедиктова стилистическая какофония — результат путаницы ценностных представлений — была неосознанной, простодушно-серьёзной. У Олейникова она сознательная, умышленная и потому комическая. Это его устойчивая маска.
	— Лидия Гинзбург, «Николай Олейников», 1986

...что видим в «дико вдохновенных» излияниях Батюшкова? Мелькнула, передав свой привет из уже близкого ему будущего, тень Авксентия Поприщина: «наш друг Наполеон» – наподобие «испанского короля», мании гоголевского сумасшедшего. Кесарь, превратившийся в косаря… Святого! Откуда коса? Из Апокалипсиса? Впрочем, договорились не вникать в происхождение стихотворных реалий… В общем, Кесарь – косарь, по бессмысленной, а вернее, над-смысловой логике созвучий – это тоже перекличка с чем-то более поздним, с поэтикой, которая перестанет чураться эффектного каламбура; с той поэтикой, что впервые ярче всего явится в Бенедиктове, продолжится Северяниным, выродится в Вознесенском… Хотя самая цепкая ассоциация – Хлебников, кого, к слову сказать, не могу не вспомнить, говоря о Глазкове.[5]

— Станислав Рассадин, «Книга прощаний». Воспоминания о друзьях и не только о них (глава «Сумасшедший Глазков»), 2008

Цитаты о Владимире Бенедиктове в поэзии

	Я на Невском проспекте гулял И такую красавицу встретил, Что, как время прошло, не видал, И как нос мой отмерз, не заметил. Лишь один Бенедиктов бы мог Описать надлежащим размером Эту легкость воздушную ног, Как, назло господам кавалерам, Избегала их взоров она, Наклоняя лукаво головку И скользя, как по небу луна…[6]
	— Николай Некрасов, «Обыкновенная история», 1845

	Стих, в моем созревший чреве, Изрыгнуть, водам в позор! Но они с немой отвагой, Мачту к берегу гоня, Лишь презрительною влагой Дерзко плескают в меня. И вдруг, о спасенье своем помышляя, Заметив, что боле не слышен уж гром, Без мысли, но с чувством на влагу взирая, Я гордо стал править веслом.[7]
	— Козьма Прутков, «Аквилон» (в память г. Бенедиктову), 1854

	Я мечтал. Но смолкла буря; В бухте стал наш пароход. Мрачно голову понуря, Зря на суетный народ: «Так,— подумал я,— на свете Меркнет светлый славы путь; Ах, ужель я тоже в Лете Утону когда-нибудь?!»[7]
	— Козьма Прутков, «Поездка в Кронштадт» (посвящено сослуживцу моему по министерству финансов, г. Бенедиктову), 1854

	Этой речью сочной, рьяной, Крепкой, цепкой так и сяк, Забубённой, грозной, пряной, Удальством славянским пьяной, Едкой, меткой, как кулак. Кто ж противиться нам может? Славянин перед врагом Руку за ухо заложит, Гаркнет, свистнет и положит Супостатов всех кругом.[8]
	— Дмитрий Минаев, «Мотив бешено-московский» (пародия на стихотворение В. Г. Бенедиктова «К отечеству и врагам его»), 1865

	Грудь выпятим! пусть знают господа. Поэзия найдет себе дорогу, Поэзия пробьется сквозь года. Я Вам не подражаю, но, ей-богу, ― Вы знаменитый дрелыцик, оф мейн ворт, На Вас толстовку б я надел как тогу; Вы в наше время получали б «горт», ― Я в том клянусь икрой моих каллихтов, ― О, с ангелом вальсирующий чёрт, Мой поздний бред, Владимир Бенедиктов![9]
	— Марк Тарловский, «Вступление», 1935

	Читались хомяковские стихи, Вот эти: «Кающаяся Россия», И обличались старые грехи: Мол, времена пришли теперь такие, Что в либеральный лагерь перешел И Бенедиктов даже. Вы бы знали, Как он, певец кудряшек, перевел «Собачий пир» Барбье! В оригинале Стихотворение звучит не столь Блистательно, как в переводе этом. Не стало Тормоза ― ведь вот в чём соль! ― И Бенедиктов сделался поэтом.[10]
	— Леонид Мартынов, «Дневник Шевченко», 1967

	Его обороты, эпитеты, дикция, стереоскопичность его ― все в нём выдает со стихом Бенедиктова свое роковое родство.[11]
	— Владимир Набоков, «Пастернак», 22 августа 1970

	Нам без тебя могучий хлеб не вкусен, нам без тебя и Бенедиктов плох, на ожерелье не хватает бусин, в лесу не веселит чертополох.[12]
	— Евгений Рейн, «Забор замазан грязною зелёнкой...», 1998

Источники

1. 1 2 3 4 5 6 В. Г. Бенедиктов. Стихотворения. (Библиотека поэта. Большая серия) — Л.: Советский писатель, 1939 г.
2. ↑ Прочнее меди (лат.) (выражение из оды Горация).
3. ↑ Биография В. Г. Бенедиктова, составленная Я. П. Полонским // Сочинения Бенедиктова. — СПб., 1902. — С. XIII.
4. ↑ Л. Я. Гинзбург. Пушкин и Бенедиктов // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. — [Т.] 2. — С. 148.
5. ↑ Рассадин С. Б. Книга прощаний. Воспоминания. — М.: Текст, 2009 г.
6. ↑ Н. А. Некрасов. Полное собрание стихотворений в 3 томах: «Библиотека поэта». Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1967 год
7. 1 2 «Сочинения Козьмы Пруткова», Москва, «Художественная литература», 1976, 384 стр.
8. ↑ Поэты «Искры». Библиотека поэта. Большая серия. Издание третье. ― Ленинград, «Советский писатель», 1985 г.
9. ↑ М. А. Тарловский. «Молчаливый полет». — М.: Водолей, 2009 г.
10. ↑ Л. Мартынов. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. — Л.: Советский писатель, 1986 г.
11. ↑ В. Набоков. Стихотворения. Новая библиотека поэта. Большая серия. СПб.: Академический проект, 2002 г.
12. ↑ Рейн Е. Балкон. Стихотворения. — М.: Арион, 1998 г. — 128 с. (Книжная серия журнала «Арион»)

Ссылки

• Владимир Бенедиктов, стихи в Антологии русской поэзии
• Владимир Бенедиктов, стихи в Собрании сочинений русских и советских классиков
• Сборник русской поэзии «Лирикон» — Бенедиктов В. Г.
• Сочинения Бенедиктова на сайте Lib.ru: Классика