О пушкинизме (Ходасевич)

«О пушкинизме» — статья Владислава Ходасевича 1932 года^[1].

Цитаты

Несмотря на всю свою славу, Пушкин при жизни не был достаточно глубоко оценён даже наиболее проницательными из своих современников. Он был любим и ценим как прекрасный лирик, как непревзойдённый мастер стиха и слова — не более. Чаадаев всё-таки смотрел сверху вниз на его «изящный гений». Даже Жуковский с высоты своего переводного мистицизма считал его чем-то вроде гениального ребёнка. Его истинный удельный вес и его значение далеко не постигались, как сам он, в сущности, не постиг, что такое Гоголь. Это не всё: будучи о себе весьма высокого мнения, он всё-таки сам себя тоже недооценивал. [[Моцарт и Сальери#Сцена первая|«Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь»]], — эти слова вполне можно было бы применить к нему самому. Он был ещё жив, когда в довольно широких кругах читателей и критиков с ним начали сравнивать (и не всегда в его пользу) таких авторов, как Бенедиктов, Кукольник. Уже самая возможность сопоставлять эти имена показывает, до какой степени не понимали, о ком и о чём идёт речь. В той или иной степени это непонимание продолжалось около полустолетия. Порой, как у Писарева, оно принимало размеры и формы чудовищные[2]. Лишь после знаменитой речи Достоевского Пушкин открылся не только как «солнце нашей поэзии», но и как пророческое явление. В этом открытии и заключается неоспоримое историческое значение этой речи, весьма оспоримой во многих её критических частностях. Нисколько не удивительно, что, прослушав её, люди обнимались и плакали: в ту минуту им дано было новое, необычайно возвышенное и гордое понятие не только о Пушкине, но и обо всей России, и о них самих в том числе.

Чтобы понять писателя, надо его прежде всего правильно прочесть. Весь пушкинизм как область положительного знания и есть не более как вспомогательная дисциплина, стремящаяся обеспечить возможность этого правильного чтения, необходимого для понимания и ему предшествующего. Самое же понимание, толкование эстетическое и философское, уже выходит за пределы того, что зовется собственно пушкинизмом. Больше того: фактически дело до сих пор складывалось так, что весьма выдающиеся пушкинисты чаще всего оказывались весьма слабы, как только из области изучения текста и биографии переходили они в область оценки и толкования. Их чисто научные заслуги этим, однако ж, нисколько не умаляются.

Совершенное поэтическое произведение именно тем совершенно, что оно содержит в себе ровно всё то, что должно содержать: к нему ничего нельзя прибавить, от него ничего нельзя отнять. Таковы и суть в огромном большинстве творения Пушкина. Как эстетические данности они не требуют комментария и были бы несовершенны, если бы его требовали. Но это только о творениях. Другое дело — творчество. Совершенно особый, новый смысл вещи обретается всякий раз, как нам удаётся проникнуть в глубину самого творческого процесса. Тут порой открываются нам как бы вторые, третьи, четвёртые уходящие в глубину пласты мысли и чувства, скрытые чаще всего по причинам художественной экономии, а иногда — по причинам личного характера. Проникнуть внутрь творческого процесса, как бы дохнуть воздухом, которым дышал Пушкин, проследить ход его мысли, угадать чувство, не только открыто вложенное им в стих, но иногда и утаенное, — всё это совершенно необходимо для того, чтобы понять Пушкина во всей полноте. Но сделать это мы можем только в том случае, если будем иметь подробнейший комментарий к его стихам и прозе. Опять-таки — это достижимо только тогда, когда мы в точности и в подробности будем знать его жизнь.

Пушкин «читал жизнь свою» «с отвращением». Мы перечитываем её с умилением, — не потому, что мы, по великодушию и мудрости своей, что-то там научились «прощать» Пушкину, но потому, что и прощать нечего: прощать Пушкину его жизнь так же нелепо, как прощать его стихи. Только в слиянии с этою жизнью, ни с какою другой, могла создаться эта поэзия, неотделимая от неё ничем. Нельзя понять эту поэзию во всём объёме и во всей глубине, не изучив и не поняв эту жизнь.

Примечания

1. ↑ Возрождение (Париж). — 1932. — 27 декабря (№ 2767).
2. ↑ См., например, статьи «Пушкин и Белинский» (1865): «Евгений Онегин» и «Лирика Пушкина».