Remove ads
создатель произведения Из Викицитатника, свободного сборника цитат
А́втор (лат. auctor) — физическое лицо, творческим трудом которого создано какое-либо произведение, изобретение или текст.
Автором называют создателя всякого литературного, музыкального или любого художественного сочинения и вообще всякого произведения ума. Помимо этого, под этим словом понимают создателя чисто научных работ, разработчика кодов программного обеспечения, а также любых иных текстов или оригинальных предметов.
Когда встречаешь естественную манеру, испытываешь изумление и восхищаешься, ибо, ожидая встретить автора, находишь человека. | |
— Блез Паскаль, 1650-е |
Бывает, что я читаю книгу с удовольствием и при этом ненавижу ее автора. | |
— Джонатан Свифт, 1730-е |
Большинство авторов ведут себя в своих сочинениях так, как светские люди за беседой: занятые только тем, чтобы нравиться, они мало заботятся о том, как достигнуть этого — ложью или истиной. | |
— Клод Гельвеций, 1750-е |
Пока автор жив, мы оцениваем его способности по худшим книгам; и только когда он умер — по лучшим. | |
— Сэмюэл Джонсон, 1760-е |
Я не откажусь снова прожить свою жизнь от начала до конца. Я только попрошу права, которым пользуются авторы, исправить во втором издании ошибки первого. | |
— Бенджамин Франклин, 1780-е |
Творец книги — автор, творец ее судьбы — общество. | |
— Виктор Гюго, 1850-е |
— Дмитрий Писарев, 1860-е |
Ох, этот автор злодейский! | |
— Николай Некрасов, «Публика», 1865 |
Вслед за автором мудрого изречения идёт тот, кто впервые его процитировал. | |
— Ральф Эмерсон, 1870-е |
Автору можно простить всё, кроме восхищения собственным творением. Если автор восхищается своей работой, значит, она убога. | |
— Оскар Уайльд, до 1890-е |
Психоанализ снимает с пациентов невольный статус объекта и вводит их в действие в качестве авторов... | |
— Зигмунд Фрейд, 1900-е |
Автор пишет только половину книги: другую половину пишет читатель. | |
— Джозеф Конрад, 1900-е |
— Лев Шестов, «Похвала глупости», 1906 |
Читать надо не слишком много и, главное, творчески. <...> Ко всякому автору надо относиться внимательно, — и тогда можно выудить жемчужину из моря его слов. | |
— Александр Блок, до 1910 |
...отменный автор должен | |
— Саша Чёрный, «Б. К. Зайцеву», 12 декабря 1926 |
Иногда произведение стоит перед выбором — стать произведением автора или произведением искусства. | |
— Станисла Ежи Лец, 1950-е |
— Пол Скофилд, 1960-е |
Произведения всех авторов автобиографичны ― автобиографичны в том смысле, что всё, чем их произведения наполнены, <...> когда-то происходило в жизни самого автора.[6] | |
— Юрий Казаков, «Опыт, наблюдение, тон», 1968 |
— Никита Богословский, 1970-е |
— Сергей Аверинцев и др., «Категории поэтики в смене литературных эпох», 1994 |
— Менахем Яглом, «Сожжённая книга», май 1999 |
...в эпоху Ренессанса начинается работа с текстами, <...> и возникает понятие «исторического источника», по сути отсутствовавшее в эпоху Средневековья; более того ― возникает понятие автора.[9] | |
— Андрей Полетаев, Ирина Савельева, «Знание о прошлом: теория и история». Том 1: Конструирование прошлого, 2003 |
Фраза «Я бы хотел быть автором этого <чужого> сочинения» дорогого стоит — это, по сути, высшая профессиональная похвала...[10] | |
— Виктор Екимовский, «Автомонография», 2007 |
Мы читаем книги единственно для того, чтобы посредством чтения расширить пределы нашего личного опыта. Если книга в этом отношении не даёт нам ровно ничего, ни одного нового факта, ни одного оригинального взгляда, ни одной самостоятельной идеи, если она ничем не шевелит и не оживляет нашей мысли, то мы называем такую книгу пустою и дрянною книгою... автору такой книги мы всегда, с искренним доброжелательством, готовы посоветовать, чтобы он принялся шить сапоги или печь кулебяки.[1] | |
— Дмитрий Писарев, 1860-е |
Психоанализ снимает с пациентов невольный статус объекта и вводит их в действие в качестве авторов, способных к ревизии своей собственной жизни. Психоаналитический путь раскрытия истины — это путь «свободного ассоциирования», на который соглашается пациент. Это заставляет пациента, с одной стороны, признать неприятные истины, но, с другой стороны, обеспечивает свободу слова и выражения чувств, которая едва ли имеется в жизни. | |
— Зигмунд Фрейд, 1900-е |
И разве так книги читают? По прочтении книги нужно забыть не только все слова, но и все мысли автора, и только помнить его лицо. Ведь слова и мысли только несовершенные средства общения. Нельзя душу ни сфотографировать, ни нарисовать, ну и обращаешься к слову. Давно известно, что мысль изреченная есть ― ложь.[3] | |
— Лев Шестов, «Похвала глупости», 1906 |
Можно научить начинающего автора преодолеть литературную неграмотность, безвкусицу, научить его читать, но научить его стать новым Горьким, Блоком, Маяковским невозможно. | |
— Илья Эренбург, 1950-е |
Если в редакции исправили заблуждения автора — это хорошо, как же иначе? Но ещё лучше, если автор с самого начала заботится о том, чтобы его не нужно было исправлять. Вы скажете, что стремление к идеалу не гарантирует от ошибок. Хорошо, так стремитесь, по крайней мере, к этому идеалу, не оставляйте заранее места для редакционной «работы с автором». Это не наша забота — место всегда найдётся. Рассуждать на тему о неизбежности редакционных переделок — значит портить литературу. Автор, который знает, что его всё равно будут подвергать рубке лозы, не станет писать хорошо. Редактор, который знает, что автор всегда приносит сырой материал, не будет уважать чужую мысль и язык. | |
— Михаил Лифшиц, «Дневник Мариэтты Шагинян», 1954 |
Между тем я боюсь сказать, что важнее для произведения ― авторская речь или язык персонажей. Одно неверное слово в прямой речи способно исказить образ. Если я люблю природу, я предполагаю такую же любовь к ней и в читателе, и если я пишу рассказ или роман и действие происходит на природе или в городе, на улице, я никогда не упущу случая, чтобы дать пейзаж. Тем более что пейзаж помогает в создании настроения. Произведения всех авторов автобиографичны ― автобиографичны в том смысле, что все, чем их произведения наполнены, ― события, детали, пейзажи, вечера, сумерки, рассветы и т. д., ― когда-то происходило в жизни самого автора. Не в той последовательности, в какой описано в рассказе или в романе, но автор это должен был пережить сам.[6] | |
— Юрий Казаков, «Опыт, наблюдение, тон», 1968 |
Взгляды по отдельным вопросам выдающихся мыслителей эпохи <средневековья> интересуют нас преимущественно в той мере, в какой их можно считать типичными, показательными для феодального общества и господствовавшей в нем системы ценностных ориентации. Поскольку работа по реконструкции средневекового «образа мира» только еще начинается в науке, всякое построение неизбежно будет иметь предварительный характер, и его выводы должны быть проверены более углубленными исследованиями. Всё, на что претендует автор, ― это постановка вопроса, но не его решение.[12] | |
— Арон Гуревич, «Категории средневековой культуры», 1972 |
В романтизме произведение строится как внешнее здание внутренней формы, с известным произволом строящего «я»; в реализме все внешнее становится всецело внутренней задачей, уходит вглубь, цементирует произведение, придавая ему подлинную органичность. Соответственно меняются взаимоотношения автора и читателя. Замечание Вордсворта о том, что автор ― это, «человек, беседующий с людьми», определенно констатирует переход от конвенционального читателя традиционалистской эпохи, который удовлетворяется «эффектом ожидания», заключенным в риторической словесности, к читателю, который видится автору как собеседник. Но в романтизме формами такой установки на читателя становятся экспрессия и непосредственность как осознанная стилистическая задача, а в реализме создание атмосферы достоверности и жизненности, сближающей читателя со сведущим и ищущим автором. Личностное сознание, отделившее поэтику литературы XIX в. поэтики предшествующего периода, наряду с новой трактовки категории автора предопределило и новую трактовку героя литературы; и опять-таки эта трактовка, при несомненных чертах сходства, существенно разнится в романтизме и реализме. Романтизму с его культом индивидуального («только индивидуум интересен, все классическое неиндивидуально» ― Новалис) важно в человеке не всеобщее, очищенное от случайного, но единичное, исключительное. В то же время в силу субъективизма, присущего романтикам, герой и автор предельно сближаются, первый очень часто оказывается проекцией личности второго.[7] | |
— Сергей Аверинцев и др., «Категории поэтики в смене литературных эпох», 1994 |
Слова «рукописи не горят» стали столь привычными для европейского, и особенно русского сознания, что не вызывают уже никаких сомнений: рукописи — не горят. Метафора не обязана соответствовать здравому смыслу и повседневному опыту, которые подсказывают нам, что рукописи не горят, только если их не сжигают. Во всех прочих случаях рукописи благополучно сгорают, не оставляя никаких следов. Их сжигают как авторы, так и читатели, нередко — вместе с автором, не пожелавшим или не успевшим вовремя сделать это собственноручно, сжигают целые библиотеки и отпечатанные тиражи.[8] | |
— Менахем Яглом, «Сожжённая книга», май 1999 |
Итак, не горит — что́? Все рукописи или только некоторые, особо ценные, только рукописи или книги вообще? Как — не горят? И не всё ли равно — сжечь, соскоблить, разбить, уничтожить книгу физически или просто изъять ее из обращения и сделать недоступной как для автора, так и для читателя? | |
— Менахем Яглом, «Сожжённая книга», май 1999 |
Уже в эпоху Ренессанса начинается работа с текстами, ставшая составной частью процесса становления исторических исследований: сбор, расшифровка, датировка, атрибуция, классификация, публикация, комментирование, критика. Из этого почтенного занятия в XVIII в. родился целый ряд вспомогательных исторических дисциплин ― археография, палеография, дипломатика, эпиграфика, папирология и т. д. Именно в этот период и возникает понятие «исторического источника», по сути отсутствовавшее в эпоху Средневековья; более того ― возникает понятие автора. Как заметил Л. Баткин, «в Средние века мысли и слова восходили прямо или косвенно к единому, божественному источнику. В этом смысле понятия авторства не существовало».[9] | |
— Андрей Полетаев, Ирина Савельева, «Знание о прошлом: теория и история». Том 1: Конструирование прошлого, 2003 |
Дозволительно спросить, почему автор свою книгу именует (авто)монографией? Отвечу, чуть повторяясь, – главным предметом описания здесь является не моя личная биография, но биографии и судьбы моих произведений, и шире – всего творческого наследия (оставленного, как тешит себя всякий автор, в назидание потомкам и обязательно на волшебной бумаге – помните: рукописи не горят?) Конечно, чтобы не оказаться сухим фиксатором-описателем неодушевлённых субстанций, по мере необходимости пришлось оживлять текст интерполяциями историко-биографически-бытового плана, но основа надёжно сохранилась: сочинения, сочинения и ещё раз сочинения.[10] | |
— Виктор Екимовский, «Автомонография», 1997 |
За последние 30 лет в нашей стране из институтов выпущено около тысячи молодых композиторов. Но этих имён никто не знает. Воспитание под знаком авангарда делает их творческими импотентами. А попсовые артисты, приватизировавшие эстрадную песню, не пускают к себе профессионалов. Приватизацию песни начала Пугачева. Она первая смекнула, что профессиональные авторы сократят её доходы, и года с 1985-го практически не исполняла песни профессиональных авторов, даже тех, что вывели её на арену, того же Паулса, а перешла на собственную продукцию. За ней пошли все остальные. | |
— Владимир Дашкевич, 2000-е |
Фраза «Я бы хотел быть автором этого сочинения» дорогого стоит – это, по сути, высшая профессиональная похвала, и у каждого композитора здесь свои интимные симпатии. Я, например, был бы горд, если бы мне в голову пришли идеи (говорю только об идеях, а не о конкретном воплощении) «Каталога птиц» Мессиана, «Гибели Титаника» Брайерса, Piano-phases Райха, «Дирижёра» Драшковича, «Слова» Вустина, «Хоральной прелюдии» Тарнопольского, «Музыки для фейерверка» Карманова...[10] | |
— Виктор Екимовский, «Автомонография», 2007 |
А главное — в само́м себе всё было не так уж гладко: в «Опричнике» он разочаровался ещё на репетициях, а опера делала теперь полные сборы в Петербурге, не сходила с репертуара в Киеве, ставилась в Москве. Неужели он написал эту музыку без мастерства, без стиля и вдохновения? А публика слушает и хлопает, и вызывает автора, у которого одна мечта — бежать...[13] | |
— Нина Берберова, «Чайковский», 1936 |
Начинается ― по меньшей мере, так было со мной ― лихорадочное, неутолимое чтение. Это процесс, непоследовательный, обособленный, не соотносящийся с окружающим миром, шагающий через пропасти обыденности, через машинальность ― и через фантастические по своей безграмотности переводы. Автор ― это характерно ― безымянен, неведом, почти безразличен: Густав Эмар, Фенимор Купер. Кто стоит за этими загадочными именами? Жив или умер этот писатель? Когда, с какой целью он написал свою книгу? Не все ли равно! Мать выписала мне журнал «Вокруг света», но он не очень заинтересовал меня. Зато от приложений ― это был Виктор Гюго ― меня бросало в жар и холод. Мне казалось, что лучше написать невозможно.[14] | |
— Вениамин Каверин, «Освещенные окна», 1976 |
— Александр Пушкин, Эпиграмма, 1828 |
— Николай Некрасов, «Публика», 1865 |
А теперь начнем по пунктам. | |
— Саша Чёрный, «Б. К. Зайцеву», 12 декабря 1926 |
Seamless Wikipedia browsing. On steroids.
Every time you click a link to Wikipedia, Wiktionary or Wikiquote in your browser's search results, it will show the modern Wikiwand interface.
Wikiwand extension is a five stars, simple, with minimum permission required to keep your browsing private, safe and transparent.