Эри́к-Альфре́д-Ле́сли Сати́ (фр.Erik Satie; 1866—1925) — эксцентричный французский композитор и пианист, один из основоположников музыкального авангарда XX века.
Обо всём
Хотя наша информация некорректна – мы за неё не ручаемся.[1]:304
Я много раз предлагал организовать бесплатные народные прогулки в колеснице Государства. Но до сих пор почему-то никто не придавал этому проекту никакого значения. Обидно.[1]:149
— («Фрагменты головы»).
- Что? Деньги не пахнут? Вы так считаете? В самом деле?
Но я не вижу причины, почему бы деньгам не иметь запаха, – им, которые могут иметь всё..., кроме запаха.[1]:160
— («Рассуждения одного упрямца»).
Чем больше узнаю людей, тем больше восхищаюсь собаками. Иногда думаю, что это восхищение взаимно... [1]:472
Ползать на животе — это хорошо...
Однако, в этой позиции не слишком удобно лизать руки тому, кто добивает вас ногами в задницу.[1]:593
— (из статьи «Отрывки — из рассола»).
Не дышите, прежде чем не прокипятите воздух.[1]:612
— (из цикла «Тетради млекопитающего», отрывки).
Не следует терять хладнокровие больше чем на час.[3]:147
— (отдельные заметки).
...Если хотите жить долго, старейте до последнего...[1]:612
— (из цикла «Тетради млекопитающего», отрывки).
Пускай все и вся живут очень долго, очень богато, очень счастливо, как в волшебной сказке...
Но пускай старательно избегают иметь много детей.[3]:111
— (из «Альбома Виржинии Леббо»).
Кто этот господин, такой тощий?...
— Это борец.
— Да ну?
— Ну да: ... он борется ... против туберкулёза (почётный член одной бесчисленных организаций).[1]:612
— (из цикла «Тетради млекопитающего», отрывки).
О Франции
Центр Парижа – это Франция, вместе с колониями, само собой. [1]:439
В этом году дома IX округа Парижа почувствовали нестерпимый зуд, и мэр принял решение поскрести их фасад, чтобы немного успокоить.[3]:102 — Виржиния Леббо — в переводе «прехорошенькая девица», один из псевдонимов Эрика Сати, под которым он публиковал статьи в журнале «Японский фонарь». Приведённый фрагмент взят из номера журнала от 24 ноября 1888 года (стр.2).
Cette année, les maisons du IX arrondissement ressentant des démangeaisons intolérables, le maire a décidé qu’on leur gratterait la façade, pour les soulager.
— (из «Альбома Виржинии Леббо»).
Об искусстве
Занятия искусством требуют полнейшего самоотречения.[1]:597
— (из публичной лекции «Дух музыки»).
Что вы предпочитаете: музыку или колбасу? Похоже, этот вопрос нужно задавать во время закуски.[1]:435
Фортепиано, (как и деньги), приятно только тому, кто к нему прикасается.[1]:160
— («Рассуждения одного упрямца»).
Я совершенно согласен с теми, кто нас ругает и поносит на всех углах. Это жалкое зрелище – видеть артистов, потакающих обществу. Уже Бетховен был чертовски нелюбезен с публикой. Именно благодаря этому он и стал известен, я думаю.[1]:363—364
Равель – это, конечно, тоже Римская премия, но очень большого таланта. Как бы тебе сказать..., это ещё один Дебюсси, (немного моложе) только значительно более вызывающий и эпатажный.
Всякий раз, когда я встречаю его, Равель принимается меня уверять, как многим он мне обязан. Что ж, это восхитительно, не иначе. [1]:137
У меня всегда крайне серьёзный вид, если я когда-нибудь и смеюсь, то, во всяком случае, не нарочно. Я в любых случаях охотно прощаю себя.
— (из цикла «Мемуары страдающего амнезией», фрагмент 5: «День музыканта»).
Я почувствовал вкус к мизантропии, я стал ипохондриком, я превратился в ужасного меланхолика, мне стало противно смотреть даже через пенсне из чистопробного золота. ...И всё это произошло со мной из-за музыки.[1]:591
— (из цикла «Мемуары страдающего амнезией», фрагмент 6: «Закоулки моей жизни»).
Да, я люблю животных......
Я люблю курицу,... барана,... утку,... свежего лосося; ...быка,... индейку с каштанами,... а также без каштанов — но с трюфелями...[3]:73
— (из публичной лекции «Музыка и животные»).
Кокто меня боготворит... Я это знаю (и даже слишком)... Но зачем он меня при этом пинает ногой под столом?[1]:612
— (из цикла «Тетради млекопитающего», отрывки).
Антигармоничный, психованный композитор пишущих машинок и трещоток, Эрик Сати ради своего удовольствия вымазал грязью репутацию «Русского Балета», устроив скандал <…>, в то время, когда талантливыемузыканты смиренно ждут, чтобы их сыграли… А геометрический мазила и пачкун Пикассо вылез на передний план сцены, в то время как талантливые художники смиренно ждут, пока их выставят.[1]:325-326
— Лео Польдес, рецензия на премьеру балета «Парад» (май 1917)
«Ибо написано в «Книге пути»:[комм. 2] тридцать спиц образуют колесо повозки, но только пустота между ними делает движение возможным. Лепят кувшин из глины, но используют всегда пустоту кувшина..., пробивают двери и окна, но только их пустота даёт комнате жизнь и свет. И так во всём, ибо то, что существует – есть достижение и польза, но только то, что не существует – даёт возможность и пользы, и достижения. Музыка Сати – музыка полезная для всех, кто её не может найти здесь. Она лишена поверхности, в ней насквозь видны мысли»...[1]:644
Сати против Сати. – Установить культ Сати трудно, ведь очарование Сати как раз в том, что он даёт слишком мало поводов для обожествления.[4]:16
— Жан Кокто, из манифеста «Петух и Арлекин»
Сати познал отвращение к Вагнеру в гуще вагнерианства, в самом средоточии этой секты. Он предостерёг Дебюсси против Вагнера.
«Обрати внимание, – говорил он ему, – среди декораций дерево нисколько не корчится в судорогах оттого, что на сцену вышел какой-то персонаж». В этом вся эстетикаПеллеаса. [4]:17
Внешне Сати был похож на заурядного чиновника: бородка, пенсне, котелок и зонтик. Эгоист, фанатик, он не признавал ничего, кроме своей догмы, и рвал и метал, когда что-нибудь противоречило ей. <…> Эрик Сати был моим наставником, Радиге — экзаменатором. Соприкасаясь с ними, я видел свои ошибки, хотя они и не указывали мне на них, и даже если я не мог их исправить, то по крайней мере знал, в чём ошибся… [5]:94-96
Спектакль поразил меня своей свежестью и подлинной оригинальностью. «Парад» как раз подтвердил мне, до какой степени я был прав, когда столь высоко ставил достоинства Сати и ту роль, которую он сыграл во французской музыке тем, что противопоставил смутной эстетике доживающего своей век импрессионизма свой мощный и выразительный язык, лишённый каких-либо вычурностей и прикрас.[6]
Хотя Ханон объявляет Сати и Скрябина своими учителями, его привлекает вовсе не музыка этих композиторов, но их склонность к смысловым параллелям – и кое-кто мог бы сказать, – даже подчинению своей музыки идее. Если верить Ханону, композитор должен быть идеологом во всём том, что касается музыкального материала.
Чрезвычайно трудно написать про этого Эрика хотя бы что-то определённое. Всю жизнь и после неё он находился в «вечной оппозиции» внутри и снаружи себя, всякий раз вызывая у большинства окружающих умственное несварение. Начать можно с чего угодно..., ну хотя бы с его творчества. Бросив занятия в консерватории, Сати добровольно вступает в армию. Однако уже через полгода, чтобы заболеть, он проводит на морозе, раздевшись до пояса, несколько часов. Его освобождают и от армии.[7]
— Юрий Ханон, «Эрик-Альфред-Лесли, совершенно новая глава» (во всех смыслах), 1992
<После Парада> у Сати появляется бездна новых учеников и последователей, несмотря на то, что уже теперь он, наученный горьким опытом, не желает их иметь и всячески отрицает их существование. Он пытается обмануть их неожиданными поворотами своего характера и творчества. «Сатизм, — говорит он с апломбом, — не может существовать, в отличие от дебюссизма» <...> Именно из такой материи состоит музыкальная драма «Сократ». Постоянно находясь в непримиримой и почти пароксизмальной оппозиции к самому себе и окружающему миру, каждым своим новым сочинением Сати пытается представить принципиально новую версию, которая — если не обманет, то хотя бы уведёт далеко в сторону, откуда уже нет возврата. — Так, из оппозиции родился неоклассицизм в музыке, спустя несколько лет подхваченный Онеггером, Стравинским и прочими любителями наживы.[7]
— Юрий Ханон, «Эрик-Альфред-Лесли, совершенно новая глава» (во всех смыслах), 1992
Его знают в основном как вождя французской «Шестёрки». При этом абсолютно никто не подозревает, что вся история музыки переполнена именами многочисленных эпигонов Сати, которые гораздо более известны, чем он сам. И никто их эпигонами не считает...[8]
Эрик Сати автопортрет-надгробие (1913) из книги «Воспоминания задним числом»[1]:283
↑ Такой фразой, вложенной в уста врача, заканчивается эксцентричная статья Эрика Сати «День музыканта» (1913 год). Кроме прямой иронии, в этом эпилоге звучит неприкрытая отсылка к знаменитому французскому писателю Альфонсу Алле, одному из основополжников чёрного юмора, земляку, приятелю и единственному учителю Сати. Оформленная почти как цитата, кроме всего, эта фраза намекает на направление в искусстве: «фумизм», или пускание дыма в глаза, главой которого Альфонс Алле объявил себя в 1870-е годы.
↑ В этом отрывке Луи Лалуа, друг и биограф Клода Дебюсси с одной стороны, и непримиримый враг Эрика Сати с другой стороны, цитирует «Книгу пути» (Дао дэ Цзин. Книга пути и благодати Лао-цзы).
Статья в Википедии
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе
