Письма Александра Пушкина Петру Вяземскому

Здесь представлены письма Александра Пушкина своему другу Петру Вяземскому. Сохранилось 72 письма с 27 марта 1816 по 21 декабрь 1836 года.

Цитаты

… несчастного царскосельского пустынника, которого уж и без того дёргает бешеный демон бумагомарания. — 27 марта 1816

Жуковский меня бесит — что ему понравилось в этом Муре? чопорном подражателе безобразному восточному воображению? Вся Лалла-рук не стоит десяти строчек Тристрама Шанди; пора ему иметь собственное воображенье и крепостные вымыслы. Но каков Баратынской? Признайся, что он превзойдёт и Парни и Батюшкова — если впредь зашагает, как шагал до сих пор! <…> Оставим всё ему эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасенья нет. <…> желаю счастия дяде — я не пишу к нему; потому что опасаюсь журнальных почестей[К 1] — скоро ли выйдут его творенья? все они вместе не стоят Буянова; а что-то с ним будет в потомстве? Крайне опасаюсь, чтобы двоюродный брат мой[К 2] не почёлся моим сыном — а долго ли до греха. — 2 января 1822

Мне навязалась на шею преглупая шутка. До прав[ительства] дошла наконец «Гавриилиада»; приписывают её мне; донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дм. Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. — 1 сентября 1828

Был я у Жуковского. Он принимает в тебе живое, горячее участие, <…> сказывал мне о совете своём отнестися к Б. А я знаю, что это будет для тебя неприятно и тяжело. Он конечно перед тобою не прав; на его чреде не должно обращать внимания на полицейские сплетни[К 3] и ещё менее с укоризною давать знать об них людям, которых они касаются. Но так как в сущности это честный и достойный человек, слишком беспечный для того, чтобы быть злопамятным, и слишком благородный, чтобы стараться повредить тебе, не допускай в себе враждебных чувств и постарайся поговорить с ним откровенно[3]. — около 25 января 1829

конец после «знать об них»: aux personnes qui en sont l'objet. Mais comme au fond c'est un brave et digne homme, trop distrait pour vous garder rancune et trop distingué pour chercher à vous nuire, ne vous laissez pas aller à l'inimitié et tâchez de lui parler tout franchement.

… в Борисе моём выпущены народные сцены, да матерщина французская и отечественная; а впрочем странно читать многое напечатанное. Сев. Цв. что-то бледны. Каков шут Дельвиг, в круглый год ничего сам не написавший и издавший свой альманах в поте лиц наших? — 2 января 1831

… на днях испрознился сказкой в тысяча стихов; другая[4] в брюхе бурчит. А всё холера… То, что ты говоришь о Рославлеве[К 4], сущая правда; мне смешно читать рецензии наших журналов, кто начинает с Гомера, кто с Моисея, кто с Вальтер-Скотта; пишут книги о романе, которого ты оценил в трёх строчках совершенно полно, но к которым можно прибавить ещё три строчки: что положения, хотя и натянутые, занимательны; что разговоры, хотя и ложные, живы… — 3 сентября 1831

1820

Катенин <…> опоздал родиться — и своим характером и образом мыслей, весь принадлежит 18 столетию. В нём та же авторская спесь, те же литературные сплетни и интриги, как и в прославленном веке философии. Тогда ссора Фрерона и Вольтера занимала Европу, но теперь этим не удивишь; что ни говори, век наш не век поэтов — жалеть кажется нечего — а всё-таки жаль. Круг поэтов делается час от часу теснее — скоро мы будем принуждены, по недостатку слушателей, читать свои стихи друг другу на ухо. — И то хорошо. — около (не позднее) 21 апреля

Петербург душен для поэта: я жажду краёв чужих; авось полуденный воздух оживит мне душу. Поэму свою я кончил, и только <…> окончательный стих её принёс мне удовольствие. Она так мне надоела, что не могу решиться переписывать её клочками для тебя. Письмо моё скучно, потому что с тех пор, как я сделался историческим лицом для сплетниц С-т Петербурга, я глупею и старею не неделями, а часами. — там же

Катенин <…> опоздал родиться — не идеями (которых у него нет), но характером принадлежит он к 18 столетию <…>. Мы все, по большей части привыкли смотреть на поэзию, как на записную прелестницу, к которой заходим иногда поврать и поповесничать, без всякой душевной привязанности и вовсе не уважая опасных её прелестей. Катенин напротив того приезжает к ней в башмаках и напудренный и просиживает у неё целую жизнь с платонической любовью, благоговением и важностью. Что ни говори, век наш — не век поэзии, умы не к ней устремлены <…>. Всего приятнее — стихами — пестрить скучную прозу жизни… — черновик того же письма

1823

У нас нет театра, опыты Озерова ознаменованы поэтическим слогом — и то не точным и заржавым; впрочем, где он не следовал жеманным правилам фр[анцузского] театра? — 6 февраля

Твоё предложение собраться нам всем и жаловаться на Бируковых может иметь худые последствия. На основании военного устава, если более двух офицеров в одно время подают рапорт, таковой поступок приемлется за бунт. Не знаю, подвержены ли писатели военному суду, но общая жалоба с нашей стороны может навлечь на нас ужасные подозрения и причинить большие беспокойства… Соединиться тайно — но явно действовать в одиночку, кажется, вернее. <…> Аристократические предубеждения пристали тебе, но не мне — на конченную свою поэму я смотрю, как сапожник на пару своих сапог: продаю с барышом. Цеховой старшина находит мои ботфорты не по форме, обрезывает, портит товар; я в накладе; иду жаловаться частному приставу; всё это в порядке вещей. Думаю скоро связаться с Бируковым и стану доезжать его в этом смысле — но за 2000 вёрст мудрёно щёлкать его по носу. — март

… Гнедич хочет купить у меня второе издание Русл. и К. Пле. <…>. Я обещал ему предисловие — но от прозы меня тошнит. Перепишись с ним — возьми на себя это 2 издание и освяти его своею прозой, единственною в нашем прозаическом отечестве. Не хвали меня, но побрани Русь и русскую публику — стань за немцев и англичан — уничтожь этих маркизов классической поэзии…[К 5] — 19 августа

Бахчисарайский фонтан, между нами, дрянь, но эпиграф его[К 6] прелесть. — 14 октября

Что тебе пришло в голову писать оперу и подчинить поэта музыканту. Чин чина почитай. Я бы и для Россини не пошевелился. <…> я теперь пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница. В роде Дон-Жуана — о печати и думать нечего; пишу спустя рукава. Цензура наша так своенравна, что с нею невозможно и размерить круга своего действия… — 4 ноября

Вот тебе и Разбойники. Истинное происшедствие подало мне повод написать этот отрывок. В 820 году, в бытность мою в Екатеринославле, два разбойника, закованные вместе, переплыли через Днепр и спаслись. Их отдых на островке, потопление одного из стражей мною не выдуманы. Некоторые стихи напоминают перевод Шил. Узн. Это несчастие для меня. Я с Жуковским сошёлся нечаянно, отрывок мой написан в конце 821 года. — 11 ноября

Конечно ты прав[К 7], и вот тебе перемены [Бахчисарайского фонтана] <…>. Хладного скопца уничтожаю <…>. Меня ввёл во искушение Бобров: он говорит в своей Тавриде: Под стражею скопцов гарема. Мне хотелось что-нибудь у него украсть[К 8], а к тому же я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую похабность. Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и фр[анцузской] утончённости. Грубость и простота более ему пристали. Проповедую из внутреннего убеждения, но по привычке пишу иначе. — 1—8 декабря

1824

Я не принадлежу к нашим писателям 18-го века: я пишу для себя, а печатаю для денег…[К 9] — 8 марта

… грех тебе унижать нашего Крылова. Твоё мнение должно быть законом в нашей словесности, а ты по непростительному пристрастию судишь вопреки своей совести и покровительствуешь чёрт знает кому. И что такое Дмитриев? Все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова.[К 10] — там же

Не знаю, как тебя благодарить; Разговор прелесть, как мысли, так и блистательный образ их выражения. Суждения неоспоримы. Слог твой чудесно шагнул вперёд. Недавно прочёл я и жизнь Дмитриева; всё, что в ней рассуждение — прекрасно. Но эта статья tour de force et affaire de parti. Читая твои критические сочинения и письма, я и сам собрался с мыслями и думаю на днях написать коё-что о нашей бедной словесности <…>. Знаешь ли что? твой Разговор более писан для Европы, чем для Руси. Ты прав в отношении романтической поэзии. Но старая пизда классическая, на которую ты нападаешь, полно существует ли у нас? это ещё вопрос. <…> Дмитриев, несмотря на всё старое своё влияние, не имеет, не должен иметь более весу, чем Херасков или дядя В. Львович. Разве он один представляет в себе классическую нашу словесность <…> и чем он классик? где его трагедии, поэмы дидактические или эпические? разве классик в посланиях к Севериной да в эпиграммах, переведённых из Гишара? — Мнения Вест. Евр. не можно почитать за мнения, на Благ. сердиться невозможно. Где же враги романтической поэзии? где столпы классические? <…> Слёнин предлагает мне за Онегина, сколько я хочу. Какова Русь, да она в самом деле в Европе — а я думал, что это ошибка географов. Дело стало за цензурой, а я не шучу, потому что дело идёт о будущей судьбе моей, о независимости — мне необходимой. Чтоб напечатать Онегина, я в состоянии хуя, т. е. или рыбку съесть, или на хуй сесть[9]. <…> Как бы то ни было, готов хоть в петлю. — начало апреля

… беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я ещё встретил. Он исписал листов тысячу, чтобы доказать, qu’il ne peut exister d’être intelligent Créateur et régulateur[10], — мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастью, более всего правдоподобная.[К 11] — апрель — 1-я половина мая (?)

… тебе грустно по Байроне, а я так рад его смерти, как высокому предмету для поэзии. Гений Байрона бледнел с его молодостию. <…> Он весь создан был на выворот; постепенности в нём не было, он вдруг созрел и возмужал — пропел и замолчал; и первые звуки его уже ему не возвратились — после 4-ой песни Child-Harold Байрона мы не слыхали, а писал какой-то другой поэт с высоким человеческим. — 24-25 июня

О судьбе греков позволено рассуждать, как о судьбе моей братьи негров, можно тем и другим желать освобождения от рабства нестерпимого. Но чтобы все просвещённые европейские народы бредили Грецией — это непростительное ребячество. Иезуиты натолковали нам о Фемистокле и Перикле, а мы вообразили, что пакостный народ, состоящий из разбойников и лавошников, есть законнорожденный их потомок, и наследник их школьной славы. — там же

Да ты пакостишь со мною: даришь меня и связываешься чорт знает с кем. — там же

Век романтизма не настал ещё для Франции — Лавинь бьётся в старых сетях Аристотеля — он ученик трагика Вольтера, а не природы — Все сборники новых стихов, именуемых романтическими, — позор для французской литературы[10]. <…> Никто более меня не любит прелестного André Chénier — но он из классиков классик — от него так и несёт древней греческой поэзией. <…> первый гений в отечестве Расина и Буало — ударится в такую бешеную свободу, в такой литературный карбонаризм — что что́ твои немцы — а покамест поэзии во Франции менее, чем у нас. — 5 июля, черновик

2-е предложение: Tous le recueils de poésies nouvelles dites Romantiques sont la honte de la littérature française.

1825

Я, кажется, писал тебе, что мои «Цыганы» никуда не годятся[К 12]: не верь — я соврал — ты будешь ими очень доволен. — 25 января

… более чем когда-нибудь чувствую необходимость какой-нибудь Edimboorg review. — 19 февраля

Слог восточный был для меня образцом, сколько возможно нам, благоразумным, холодным европейцам. Кстати ещё — знаешь, почему не люблю я Мура[2]? — потому что он чересчур уже восточен. Он подражает ребячески и уродливо — ребячеству и уродливости Саади, Гафиза и Магомета. — Европеец, и в упоении восточной роскоши, должен сохранить вкус и взор европейца. — конец марта — начало апреля

… аноним (род онанизма журнального). — 13 июля

Покамест, душа моя, я предпринял такой литературный подвиг, за который ты меня расцелуешь: романтическую трагедию[1]! — смотри, молчи, же: об этом знают весьма немногие. <…> Не могу вытерпеть, чтоб не выписать её заглавия: Комедия о настоящей беде Московскому Государству, о ц[аре] Борисе и о Гришке Отр[епьеве] писал раб божий Алекс[андр] сын Сергеев Пушкин в лето 7333, на городище Ворониче. — там же

Когда-то мы возьмёмся за журнал. Мочи нет хочется… — 10 августа

… все наши журнальные анти-критики основаны на сам съешь? Булгарин говорит Фёдорову: ты лжёшь, Фёд. говорит Булг-у: сам ты лжёшь. Пинский[1] говорит Полевому: ты невежда, Пол. возражает Пинскому: ты сам невежда, один кричит: ты крадёшь! другой: сам ты крадёшь! — и все правы. <…> Благодарю от души Карамзина за Железный колпак, что он мне присылает; в замену отошлю ему по почте свой цветной[1], который полно мне таскать. В самом деле, не пойти ли мне в юродивые, авось буду блаженнее! Сегодня кончил я 2-ую часть моей трагедии <…>. Благодарю тебя и за замечание Карамзина о характере Бориса. Оно мне очень пригодилось. Я смотрел на него с политической точки, не замечая поэтической его стороны…[К 13] — 13 сентября

Благодарствую, душа моя, и целую тебя в твою поэтическую жопку — с тех пор как я в Михайловском, я только два раза хохотал; при разборе новой пиитики басен и при посвящении говну говна твоего[К 14]. <…> Трагедия моя кончена; я перечёл её вслух, один, и бил в ладоши, и кричал, ай да Пушкин! ай да сукин сын! Юродивый мой малой презабавный; на Марину у тебя встанет — ибо она полька, и собою преизрядна (вроде Катерины Орловой <…>). Прочие также очень милы; кроме капитана Маржерета, который всё по-матерну бранится; цензура его не пропустит. Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию — навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат![К 15] <…> Я назвал <Крылова> представителем духа русского народа[12][2] — не ручаюсь, чтоб он отчасти не вонял. — В старину наш народ назывался смерд <…>. Дело в том, что Крылов преоригинальная туша… — около 7 ноября (начинается стихотворением «В глуши…»)

Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? чорт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлечённый восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо[К 16] — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с Гением. Поступок Мура[К 17] лучше его Лалла-Рук (в его поэтическом отношеньи). Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости, она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе. — Писать свои Memoires заманчиво и приятно. <…> Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать — можно; быть искренним — невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью — на том, что посторонний прочёл бы равнодушно. Презирать суд людей не трудно; презирать [самого себя] суд собственный невозможно. — 2-я половина ноября

1826

Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил[К 18]. Полагаюсь на твоё человеколюбие и дружбу. Приюти её в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится — а потом отправь в Болдино (в мою вотчину, где водятся курицы, петухи и медведи). Ты видишь, что тут есть о чём написать целое послание во вкусе Жуковского о попе[2]: но потомству не нужно знать о наших человеколюбивых подвигах. При сём с отеческою нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик. Отсылать его в Воспитательный дом мне не хочется — а нельзя ли его покаместь отдать в какую-нибудь деревню, — хоть в Остафьево. Милый мой, мне совестно ей богу… но тут уж не до совести. Прощай, мой ангел, болен ли ты, или нет; мы все больны — кто чем. — конец апреля — начало мая

Судьба не перестаёт с тобою проказить. Не сердись на неё, не ведает бо, что творит. Представь себе её огромной обезьяной, которой дана полная воля. Кто посадит её на цепь? не ты, не я, никто. Видел ли ты мою Эду[13]? вручила ли она тебе моё письмо? — 2-я половина (не позднее 24) мая

Поэзия, прости Господи, должна быть глуповата.[К 19] — там же

Правда ли, что Баратынский женится? боюсь за его ум. Законная пизда род тёплой шапки с ушами. Голова вся в неё уходит. <…> Брак холостит душу. — там же

Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне свободу, то я месяца не останусь. Мы живём в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и бордели[14] — то моё глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. — 27 мая

Читая в журналах статьи о смерти Карамзина, бешусь. Как они холодны, глупы и низки. Не уж то ни одна русская душа не принесёт достойной дани его памяти? Отечество в праве от тебя того требовать. Напиши нам его жизнь, это будет 13-й том Русской Истории; Карамзин принадлежит истории[К 20]. <…> Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова. Если б я был потребован коммисией, то я бы конечно оправдался, но меня оставили в покое, и кажется это не к добру. — 10 июня

Итак никогда порядочные литераторы вместе у нас ничего не произведут! всё в одиночку. <…> кто бы ни издавал журнал, всё равно. Дело в том, что нам надо завладеть одним журналом и царствовать самовластно и единовластно. Мы слишком ленивы, чтоб переводить, выписывать, объявлять etc. etc. — 9 ноября

В деревне я писал презренную прозу[К 21], а вдохновение не лезет. Во Пскове вместо того, чтобы писать 7-ую главу «Онегина», я проигрываю в штос четвёртую: не забавно. — 1 декабря

1830

Ты бранишь Милославского, я его похвалил[К 22]. Где гроза, тут и милость. Конечно в нём многого недостаёт, но многое и есть: живость, весёлость, чего Булгарину и во сне не приснится. — конец января

Знаешь разницу между пушкой и единорогом? Пушка сама по себе, а единорог сам по себе. — 14 марта

Булгарин изумил меня своею выходкою, сердиться нельзя, но побить его можно и, думаю, должно — но распутица, лень и Гончарова не выпускают меня из Москвы, а дубины в 800 вёрст длины в России нет кроме гр. Панина[13]. — 2-я половина марта (не ранее 18)

Об Истине (т. е. о точности применения истины) нечего тебе заботиться: пуля виноватого сыщет. Все твои литературные обозрения полны этих пуль-дур. Собери-ка свои статьи критические, посмотри, что за перестрелка подымится. — 5 ноября

Комментарии

1. ↑ Того, что дядя или напечатает его письма в журналах (как в 1821 г. с письмом от 28 декабря 1816), или ответит посланием и так же напечатает^[1].
2. ↑ Буянов, в шутку названный «двоюродным братом», — герой поэмы В. Л. Пушкина «Опасный сосед»^[1].
3. ↑ Обвинений Вяземского в развратном поведении и дурном влиянии на молодёжь, в т.ч. Пушкина^[2]. См. письма Вяземского 14 ноября 1828 В. А. Жуковскому и А. И. Тургеневу, примечание в записной книжке после 1833 г. к письму П. А. Толстого Д. В. Голицыну 8 июля 1828.
4. ↑ В письме 24 августа: «… нет истины ни в одной мысли, ни в одном чувстве, ни в одном положении».
5. ↑ Вяземский написал такое предисловие к «Бахчисарайскому фонтану» (после просьбы в письме 4 ноября) — «Разговор между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова»^[5]. См. тут письмо начала апреля 1824.
6. ↑ Цитата из поэмы Саади «Бустан».
7. ↑ Собираясь издать поэму, Вяземский счёл некоторые места грубыми^[6].
8. ↑ Из «Тавриды» Пушкин, вероятно, заимствовал также имя Заремы, переделав из Зарены^[7][6].
9. ↑ Окончание — лапидарный парафраз из письма А. А. Бестужеву 8 февраля^[8].
10. ↑ На следующий день Вяземский в письме А. А. Бестужеву глубже оценил Крылова.
11. ↑ Письмо распространилось среди приятелей Пушкина и повлекло за собой ссылку в Михайловское, Пушкин говорил позже, что «был сослан за две строки вздорного письма». Павел Анненков писал: «В доме наместника Пушкин часто встречался <…> с доктором англичанином, по всем вероятиям, страстным поклонником Шелли, который учил поэта нашего философии атеизма и сделался невольным орудием второй его катастрофы…»^[11]
12. ↑ 8 или 10 октября 1824: «… сегодня кончил я поэму <…>. Она покаместь мне опротивила…»
13. ↑ См. письмо Вяземского Пушкину 6 сентября.
14. ↑ Подразумеваются статья Вяземского «Жуковский. — Пушкин. — О новой пиитике басен» и шестистишие в письме Пушкину 16 октября^[1].
15. ↑ См. комментарий С. М. Бонди в «Драматургии Пушкина» (9).
16. ↑ После издания «Исповеди».
17. ↑ Сожжение мемуаров Барона в мае 1824 года под давлением знакомых.
18. ↑ Он сам свою крепостную О. М. Калашникову^[2].
19. ↑ По поводу стихотворения Вяземского «К мнимой счастливице». См. статью В. Ф. Ходасевича «Глуповатость поэзии» (1927). Комментарий С. Л. Франка («О задачах познания Пушкина», 1937): «В этом суждении выражено, однако, лишь эстетическое отрицание тяжеловесного дидактизма в поэзии, переобременённости поэзии педантическими рассуждениями». Подобный афоризм около 1823 года придумал Гёте: «Лирика <…> в частностях должна быть же немного простоватой» («Максимы и рефлексии»).
20. ↑ Реминисценция на фразу из посвящения к «Истории государства Российского»: «История народа принадлежит Царю».
21. ↑ «О народном воспитании» по заказу Николая I^[13].
22. ↑ В письме 11 января его автору М. Н. Загоскину и рецензии.

Примечания

1. 1 2 3 4 5 6 Б. Л. Модзалевский. Примечания // Пушкин А. С. Письма, 1815—1825 / Под ред. Б. Л. Модзалевского. — М.; Л.: Гос. изд-во, 1926. — С. 238-9, 466, 514.
2. 1 2 3 4 5 Л. Б. Модзалевский, И. М. Семенко. Примечания // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. 10. Письма. — 2-е изд., доп. — М.: Академия наук СССР, 1958.
3. ↑ К. С. Павлова под ред. А. А. Смирнова. Переводы иноязычных текстов // А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 16 т. Т. 14. — М., Л.: Изд. Академии наук СССР, 1941. — С. 392.
4. ↑ Л. Б. Модзалевский. Примечания // Пушкин А. С. Письма, 1831—1833 / Под ред. Б. Л. Модзалевского. — М.; Л.: Academia, 1935. — С. 400.
5. ↑ С. В. Денисенко, Е. О. Ларионова. Примечания к предисловию // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 1996. — С. 393.
6. 1 2 М. О. Гершензон. Плагиаты Пушкина // Искусство. — 1925. — Кн. II. — С. 257.
7. ↑ П. О. Морозов. Примечания // Собрание сочинений А. С. Пушкина. Т. 3. — СПб.: изд. Имп. Академии наук, 1912.
8. ↑ Владислав Ходасевич. Вдохновение и рукопись // Беседа. — 1923. — №3. — С. 235.
9. ↑ Yuri Druzhnikov. Collected Works in Six Vol. Vol. Three. VIA Press, 1998, p. 161.
10. 1 2 А. А. Смирнов. Переводы иноязычных текстов // А. С. Пушкин. ПСС в 16 т. Т. 13. — 1937. — С. 528-9.
11. ↑ Анненков П. В. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху. — СПб., 1874. — С. 260-1.
12. ↑ Н. К. [Пушкин] О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова // Московский телеграф. — 1825. — Ч. 5. — № 17. — С. 46.
13. 1 2 3 Б. Л. Модзалевский. Примечания // Пушкин А. С. Письма, 1826—1830 / Под ред. Б. Л. Модзалевского. — М.; Л.: Гос. изд-во, 1928. — С. 158, 213, 401.
14. ↑ Вересаев В. В. Пушкин в жизни. — 6-е изд. — М.: Советский писатель, 1936. — VIII.