Альфонс де Ламартин

Альфонс де Ламарти́н (фр. Alphonse Marie Louis de Prat de Lamartine; 21 октября 1790 — 28 февраля 1869) — французский прозаик и поэт романтического направления, политик.

Цитаты

	Ламартин в 1856 г. … поэзии предлежат ещё новые высокие судьбы. Она не будет уже лирической в том смысле, как мы понимаем это слово, ибо не имеет довольно молодости, свежести, самоизвольности впечатлений, чтобы петь, как пела при первом пробуждении мысли человеческой. Не будет эпической, ибо человек слишком уже пожил, слишком надумался; его не утешат теперь длинные рассказы эпопеи, ибо опыт убил его веру в чудеса, которыми эпическая поэма очаровывала его доверчивость. Не будет и драматической: ибо сцена действительной жизни в наше время свободы и деятельной политики имеет более важный, существенный, тесно связанный с нашим бытием интерес, чем театральная сцена <…>. Теперь нет искренности в наслаждениях. <…> Поэзия будет разумом воспеваемым: вот назначение её на долгие века. Она будет философской, религиозной, политической, общественной <…>. Признаки этого преображения поэзии замечаются уже давно; в наши дни они значительно умножаются. Поэзия всё более и более снимает с себя искусственную форму, она почти уже не имеет никакой формы, кроме себя самой. <…> Будет ли она мертва оттого, что сделается реальнее, истиннее, откровеннее? Без сомнения[1][2], в ней будет больше жизни, больше интенсивности, больше действия, чем когда бы то ни было!
	… la poésie aura d’ici là de nouvelles, de hautes destinées à remplir. Elle ne sera plus lyrique dans le sens où nous prenons ce mot ; elle n’a pas assez de jeunesse, de fraîcheur, de spontanéité d’impression, pour chanter comme au premier réveil de la pensée humaine. Elle ne sera plus épique ; l’homme a trop vécu, trop réfléchi pour se laisser amuser, intéresser par les longs récits de l’épopée, et l’expérience a détruit sa foi aux merveilles dont le poème épique enchantait sa crédulité ; elle ne sera plus dramatique, parce que la scène de la vie réelle a, dans nos temps de liberté et d’action politique, un intérêt plus pressant, plus réel et plus intime que la scène du théâtre <…>. Il n’y a plus de bonne foi dans les plaisirs. <…> La poésie sera de la raison chantée, voilà sa destinée pour longtemps ; elle sera philosophique, religieuse, politique, sociale <…>. Les signes avant-coureurs de cette transformation de la poésie sont visibles depuis plus d’un siècle ; — ils se multiplient de nos jours. La poésie s’est dépouillée de plus en plus de sa forme artificielle, elle n’a presque plus de forme qu’elle-même. <…> Mais sera-t-elle morte pour être plus vraie, plus sincère, plus réelle qu’elle ne le fut jamais ? Non sans doute, elle aura plus de vie, plus d’intensité, plus d’action qu’elle n’en eut encore !
	— «Судьбы поэзии» (Destinées de la poésie), 1834[К 1]

	Эпоха империи была воплощением материалистической философии XVIII столетия. Геометры, которые одни имели право голоса, давили нас, молодёжь, всею тяжестью своей наглой тирании… <…> они боялись, как бы поэзия не воскресла вместе со свободой, и с корнем уничтожали её ростки в своих школах, лицеях и в особенности — в своих корпусах и политехникумах. <…> это был какой-то всемирный заговор математических наук против мысли и поэзии. Только одни цифры были в почёте, только цифры оплачивались, только цифрам оказывалось покровительство.[3]
	C’était l’époque de l’empire ; c’était l’heure de l’incarnation de la philosophie matérialiste du dix-huitième siècle dans le gouvernement et dans les mœurs. Tous ces hommes géométriques qui seuls avaient alors la parole et qui nous écrasaient, nous autres jeunes hommes, sous l’insolente tyrannie de leur triomphe… <…> ils tremblaient qu’elle ne ressuscitât dans le monde avec la liberté ; ils en jetaient au vent les moindres racines à mesure qu’il en germait sous leurs pas, dans leurs écoles, dans leurs lycées, dans leurs gymnases, surtout dans leurs noviciats militaires et polytechniques. <…> c’était une ligue universelle des études mathématiques contre la pensée et la poésie. Le chiffre seul était permis, honoré, protégé, payé.
	— «О судьбах поэзии» (Des Destinées de la poésie), 1834

Анархия и рабство суть два карающих бича, которые ждут случая, чтобы наказать за ошибки королей или за буйство народов.[4] — вариант распространённой мысли

Бедность, беспокойная, мятежная, но по природе своей бескорыстная, является наступательной армией революций. Богатство, себялюбивое и инертное, является оборонительною армией, отстаивающей существующие учреждения.[4]

Книгопродавцы-издатели — барышники, для которых поэты — либо клячи, либо чистокровные лошади. На нас они выигрывают или проигрывают, затем продают нас живодёру.[4]

Народы так же жаждут лести, как тираны.[4]

Никакой труд человеческий не теряется даром, никакая пролитая за идею кровь не остается бесплодной, никакая мечта добродетели не бывает обманута. Упорные стремления рода человеческого — то же для общества, что компас для судна: он не видит берега, но ведёт к нему.[4]

Одно слово, один жест — вот всё красноречие полководца.[4]

Посредственности думают, что могут сравниться с гением, выступая из рамок рассудка.[4]

Принцип национальности господствует у людей над принципом внутренней свободы. Народы охотнее согласились бы потерять свои либеральные учреждения, чем утратить своё имя и свою землю.[4]

Природа вложила спокойствие в чрезмерные страдания, точно мягкую подстилку на глубине пропасти, чтобы смягчить падение несчастных.[4]

Самая святая мысль, самая справедливая и благочестивая, пробивая себе путь среди несовершенного человечества, выходит из него в лохмотьях и крови. Даже те, у которых она зародилась, не узнают её больше и отрекаются от неё.[4]

Совесть — закон законов.[4]

Только один взгляд неверен, а именно: что один взгляд верен.[4]

Утопические мечты — часто преждевременные, ещё не созревшие истины.[4]

Часто во время пожара самые зловонные вещества зажигают костёр. Горючий материал отвратителен, но само пламя чисто.[4]

Поэзия

В жемчужине росы, повисшей на стебле, Узришь ты лик небес в величии их вечном, Как в синеве стихийной, в море бесконечном.[4]

	И ты, Байрон, паришь, презревши жалкий мир: Зло — зрелище твоё, отчаянье — твой пир. Твой взор, твой смертный взор, измерил злоключенья; В душе твоей не Бог, по демон искушенья: Как он, ты движешь все, ты — мрака властелин, Надежды кроткий луч отвергнул ты один; Вопль смертных для тебя — приятная отрада; Неистовый, как ад, поёшь ты в славу ада. — Но что против судеб могущий гений твой! — Всевышнего устав не рушится тобой;.. — сб. «Поэтические медитации» (Méditations poétiques, 1820); перевод: А. И. Полежаев, 1832
	Les cris du désespoir sont tes plus doux concerts; Le mal est ton spectacle, et l’homme est ta victime! Ton oeil, comme Satan, a mesuré l’abîme, Et ton âme, y plongeant loin du jour et de Dieu, A dit à l’espérance, un éternel adieu ! Comme lui, maintenant, régnant dans les ténèbres, Ton génie invincible éclate en chants funèbres; Il triomphe, et ta voix, sur un mode infernal, Chante l’hymne de gloire au sombre dieu du mal. Mais que sert de lutter contre sa destinée ? Que peut contre le sort la raison mutinée ?
	— «Человек» (L’homme), 1819

Без источника

Величайшая ошибка — вместо обучения детей добру прививать им честь — добро, красивое снаружи, но пустое или испорченное внутри.

Встречаются людские души, к познанию которых нет ни малейшего интереса. Ровно как и скалистые пропасти, не вызывающие желания рисковать. И вторые, и первые слишком полны ужасом смерти.

Гибель полна славы лишь при том условии, что погибающий не утратил добродетели.

Говорят, небесные облака запечатлевают картину того, над чем проплывают, и несут её ввысь. Так же и человек эпохи: впитывает идеи отдельных представителей и воплощает их в едином стремлении к истине.

Женское сердце нуждается в защите от чужого любопытства даже в том случае, если его обладательница — светская леди.

Истинная цель должна стоять впереди своего пути. Достигнув её, не стоит сворачивать обратно.

История должна относиться к событиям непредвзято и спокойно. В противном случае она ужаснётся и не поймёт истинной природы того, за изучение чего взялась. — вероятно, неоригинально

Некоторые из событий сравнимы с засыхающими ветвями: увядая, они опадают с древа истории, исчезая бесследно, но давая место новым.

Под гнётом обстоятельств человек рискует упасть не только в западню грехов, но и в капкан собственной добродетели.

Человеческие таланты способны дремать в неведении до тех пор, пока судьба не вынудит их обладателя действовать.

Человеческое чувство должно интересовать других только тогда, когда оно высказано во всеуслышание.

О Ламартине

… большее число французских поэтов тогдашнего времени <…> невольно увлекались своими образцами. Только ближайшее знакомство с поэтами Англии и Германии могло вывести их из заблуждения, будто они всё совершили. И вот где почерпнул Ламартин <…> чувства, картины и мечтательность. Между тем, как ещё он однообразен, в сравнении с другими романтическими поэтами! Как он приметно охлаждается в новейших своих стихотворениях! Славу его поддерживает не поэзия, но этот всемирный язык, которым все говорят, прежде нежели начинают мыслить.

— Пётр Плетнёв, «Письмо к графине С. И. С. о русских поэтах», 1824

	Он соделался у нас Корнелием Непотом романтических школьников…[5][6]
	— Элим Мещерский, «О русской литературе» (речь в марсельском обществе «Атеней» 26 июня 1830)

	… сладкозвучный, но однообразный Ламартин…
	— Александр Пушкин, «Об Альфреде Мюссе», 1830

Один из военачальников Литературы образа, подобный статуе Мемнона, которая так гармонично звучала, когда на неё падали лучи солнца! Несчастный Ламартин, растратив своё состояние на самые благородные дела, познав бедность на улицах неблагодарного города, вынужден был расточать свой талант на кредиторов; он освободил Сен-Пуен от разъедающей язвы ипотеки и умер в горести, оттого что на его глазах землю предков, в которой покоятся его родные, экспроприировала компания железных дорог!

— Жюль Верн, «Париж в XX веке», 1863

	… Ламартин пролил водопады слёз. Но у этого человека была привычка под влиянием мало-мальски патетической темы немедленно затоплять берега. Будь он прок… запружен, я хотел сказать.
	… Lamartine has shed such cataracts of tears over. But that man never could come within the influence of a subject in the least pathetic without overflowing his banks. He ought to be dammed—or leveed, I should more properly say.
	— Марк Твен, «Простаки за границей, или Путь новых паломников», 1869

Виссарион Белинский

Франция, после революции и владычества Наполеона <…> разрушила капища кумиров своих, сбросила их статуи с пьедесталов и разбила их. <…> Вдруг образовались две школы: идеальная и неистовая. Представители первой были Шатобриан и Ламартии. Бесспорно, это люди честные, добрые; но в поэзии требуется нечто другое, кроме хорошего поведения, — требуется дар творчества, <…> а его-то у них и недоставало, по крайней мере, в соразмерности с их претензиями на художническую гениальность. <…> Это самая опасная и вредная школа, потому что ничто так не портит молодых людей, как приторная чувствительность, надутая возвышенность и вообще фразёрское направление. <…> Ламартин с своими неистощимыми слезами о бедствиях человеческих и чуть ли не полумиллионом годового дохода, с своим поэтическим ореолом из золочёной бумаги и претензиями на политическую значительность, с своими заоблачными мечтаниями и светскою мелочностию, есть не что иное, как длинная водя́ная элегия, начинённая искусственными вздохами и поддельными слезами, пышная фраза на ходулях, риторическая восклицательная фигура. Но что нужды? — Франция провозгласила его великим поэтом, а огромная нация добрых людей, рассеянная по всему белому свету, поверила ей на слово.

— «Краткая история Франции до Французской революции. Сочинение Мишле», май 1838

	… «идеальный» Ламартин хлопочет в водяных медитациях, приторно-чувствительных элегиях и надуто-реторических поэмах воскресить католицизм средних веков, которого он не понимает.
	— «Менцель, критик Гёте», январь 1840

Представителями романтической поэзии во Франции были в особенности два поэта — Гюго и Ламартин. Оба они истощили воскресший романтизм средних веков, и оба пали, засыпанные мусором безобразного здания, которое тщетно усиливались выстроить наперекор современной действительности. Им недоставало цемента, так крепко связавшего колоссальные готические соборы средних веков. Вообще неестественная попытка воскресить романтизм средних веков давно уже сделалась анахронизмом во всей Европе. Это была какая-то странная вспышка, на которой опалили себе крылья замечательные таланты и которая много повредила самим гениям.

— «Сочинения Александра Пушкина», статья вторая, август 1843

	… такой поэт, как Батюшков, — больше поэт, чем, например, Ламартин с его медитациями и гармониями, сотканными из вздохов, охов, облаков, туманов, паров, теней и призраков…
	— «Сочинения Александра Пушкина», статья третья, октябрь 1843

	… читаю Ламартинишку и не знаю, почему он на одной странице говорит умные и хорошо выраженные вещи о событии, а на другой спешит наболтать глупостей, явно противоречащих уже сказанному, — потому ли, что он умён только вполовину, или потому, что, надеясь когда-нибудь попасть в министры, хочет угодить всем партиям[К 2].
	— письмо В. П. Боткину 19 июля 1847

Письма Гюстава Флобера Луизе Коле 1853 г.

Говорят, Ламартин помирает. <…> Нет у меня ни малейшей симпатии к этому писателю без ритма, к этому государственному деятелю без инициативы. Это ему мы обязаны всеми голубыми пошлостями чахоточной лирики и его должны благодарить за Империю: человек под стать посредственностям и любящий их. <…> И потом, человек, который сравнивает Фенелона с Гомером[7] и не любит стихов Лафонтена, как писатель обречён. От Ламартина останется не больше, чем на полтомика отдельных стихотворений. Это ум-евнух, <…> он всегда мочился только чистой водичкой. — 6 апреля

Во всём Ламартине нет ни единой черты человечной и трогательной в обычном смысле слова… — 17 мая

Прочитал <…> почти целый том «Истории Реставрации» Ламартина (битву при Ватерлоо). Какая посредственность этот Ламартин! Он не понял красоты Наполеона слабеющего, яростный гнев гиганта на побеждающих его мирмидонян. Ни волнения, ни возвышенности, ни живописности. Рядом с ним даже Александр Дюма был бы величествен. Шатобриан, более несправедливый или, вернее, более бранчливый, и тот намного выше. При такой теме такой жалкий язык! — 2 сентября

Надо держаться источников, а Ламартин — водопроводный кран. — 16 сентября

Комментарии

1. ↑ Эссе на основе записей, вошедших в «Путешествие на Восток» (Voyage en Orient, 1835), куда этот фрагмент не вошёл.
2. ↑ С февраля по июнь 1848 он был министром иностранных дел Временного правительства.

Примечания

1. ↑ Ламартин. Судьбы поэзии / [перевод с некоторыми уточнениями] // Телескоп. — 1834. — Ч. XX. — № ?
2. ↑ Тынянов Ю. Н. Пушкин и Тютчев // Поэтика. Временник отдела словесных искусств Государственного института истории искусств. — Л., 1926. — Вып. 1. — С. 112.
3. ↑ А. В. Луначарский. Виктор Гюго. Творческий путь писателя. — М.—Л.: Гослитиздат, 1931.
4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Энциклопедия мудрости / составитель Н. Я. Хоромин. — Киев: книгоиздательство «Пантеон» О. Михайловского, 1918. — (переизд.: Энциклопедия мысли. — М.: Русская книга, 1994.)
5. ↑ De la littérature russe. Discours prononcé à L'Athenée de Marseille, dans le séance du 26 juin 1830, par le prince Elime Mestchersky. Marseille, 1830.
6. ↑ Изд. [О. М. Сомов]. Рецензия на речь. Статья II // Литературная газета. — 1831. — Т. 3, № 7, 31 января (ценз. разр. 13 февраля). — С. 59.
7. ↑ Le Civilisateur, Histoire de l'humanité par les grands hommes: « Fénelon », 1853.