Вавилонская блудница (Пушкин)

А. П. Керн
(рисунок Пушкина, 1829)

У этого термина существуют и другие значения, см. Вавилонская блудница.

Вавило́нская блудни́ца — отчасти, парадоксальная и нарочито грубая характеристика, которую Александр Пушкин дал Анне Петровне Керн в письме её кузену, Алексею Вульфу от 7 мая 1826 года. В устах Пушкина характеристика выглядела ярким контрастом после его стихов «Я помню чудное мгновенье...», где Анна Керн называется «мимолётным виденьем» и «гением чистой красоты» и стала поводом для многочисленных споров и обсуждений в пушкинистике, перекочевав оттуда в качестве устойчивого выражения в художественную литературу и обиходный язык.

Использованная Пушкиным словесная формула «вавилонская блудница» представляет собой расхожий библейский фразеологизм, легендарный христианский образ, взятый из книги Откровения Иоанна Богослова. Апокалиптическое видение Вавилонской блудницы и объяснение связанной с ней символики также стали предметом многочисленных богословских толкований и споров.

Первоисточник

	Получаете ли вы письма от Анны Николаевны <сестра адресата> (с которой NB мы совершенно помирились перед её выездом) и что делает Вавилонская блудница Анна Петровна? Говорят, что Болтин[1] очень счастливо метал против почтенного Ермолая Федоровича <мужа Анны Керн>.[2]
	— Александр Пушкин, из письма А. Н. Вульфу (Из Пскова или Острова в Дерпт), 7 мая 1826

В коротких цитатах

	Представляя обыкновенную женщину как высшее неземное существо, Пушкин сейчас сам ясно замечал и резко высказывал, что это неправда, и даже преувеличивал свою неправду. Знакомая поэта, конечно, не была ни гением чистой красоты, ни вавилонскою блудницею, а была «просто приятною дамою»...
	— Владимир Соловьёв, «Судьба Пушкина», 1897

	Нельзя, в самом деле, не пожалеть о глубоком несчастии этой женщины: у неё остался только один друг <...>, — да и тот называл её вавилонскою блудницей!
	— Владимир Соловьёв, «Судьба Пушкина», 1897

Если бы вместо того, чтобы тешиться преувеличенным контрастом между «гением чистой красоты» и «вавилонскою блудницей», поэт остановился на тех действительных зачатках высшего достоинства, которые должны же были заключаться в существе, внушившем ему хоть бы на одно мгновение такие чистые образы и чувства, <...> тогда, конечно, <...> вдохновенное его стихотворение имело бы не поэтическое только, но и жизненное значение.

— Владимир Соловьёв, «Судьба Пушкина», 1897

	...через год её <Анну Керн> очень огорчает поступок тетушки Анны Ивановны Вульф, которая «окромсала» ей волосы, чтобы девочка «не кокетничала ими». Так постепенно складывался характер Анны Петровны, — будущей «вавилонской блудницы»...[3]
	— Борис Модзалевский, «Анна Петровна Керн», 1909

	Отношения Пушкина и Керн, — по крайней мере ещё некоторое время, — поддерживались и перепискою: «Что делает Вавилонская блудница Анна Петровна? — спрашивал поэт Алексея Вульфа 7-го мая 1826 г.[3]
	— Борис Модзалевский, «Анна Петровна Керн», 1909

...наиболее близким к ней в эту эпоху человеком, — и притом близким физически, был ее кузен Алексей Вульф, оставивший в замечательном Дневнике своем немало рассказов об отношениях своих к молодой, красивой и пламенной Анне Петровне, которую, как мы видели, еще в 1826 году Пушкин, в письме к тому же Вульфу, — и, по-видимому, не без оснований, — назвал «вавилонской блудницей». Пылкость её сердца и чувств толкали ее навстречу новым и новым увлечениям, — она была женщина с горячими страстями, предававшаяся своим чувствам сознательно и почти открыто.[3]

— Борис Модзалевский, «Анна Петровна Керн», 1909

	...Соловьёв обвинял Пушкина во лжи, потому что тот, несмотря на то что написал «Я помню чудное мгновенье...», в письмах называл Анну Керн «вавилонской блудницей».[4]
	— Евгения Книпович, «Об Александре Блоке», 1922

Уже в 1826 г. из-под пера Пушкина срывается в письме к Вульфу эпитет: «наша вавилонская блудница Анна Петровна». Эпитет брошен в шутку, ибо Пушкин относился всегда с большой любовью к А. П. Керн и ее разностороннюю сердечную отзывчивость не ставил ей в вину. «Хотите ли знать, что такое г-жа Керн? — писал Пушкин, — У нее гибкий ум; она понимает всей она легко огорчается и утешается точно так же; она застенчива в приемах, смела в поступках, но чрезвычайно как привлекательна».[5]

— Павел Щёголев, «Любовный быт пушкинской эпохи», 1923

	Пушкин отзывался о г-же Керн весьма игриво, и после встречи писал ей письма самого домогательно-страстного характера, и в письмах к друзьям называл её «вавилонскою блудницею». А во время этой встречи Пушкин вручил ей знаменитое стихотворение «Я помню чудное мгновенье...», где эту самую «вавилонскую блудницу» восторженно величал «гением чистой красоты».[6]
	— Викентий Вересаев, «На повороте», 1929

Припадок влюблённости, пережитый Пушкиным во время пребывания Керн в Тригорском, не нашел физиологического разрешения и дал поразительный эффект только в творчестве (стихотворение: „Я помню чудное мгновенье“). И только года через три, когда праздник встречи, праздник пробуждения души и упоительного биения сердца стал далекими буднями, и гению чистой красоты был дан эпитет вавилонской блудницы, инстинкт вступил в свои права, и где-то как-то вышел случай, и Пушкин на момент овладел Анной Петровной… «с божьей помощью».[6]

— Викентий Вересаев, «Крепостной роман Пушкина», 1929

	Одна из них!.. <...> Попала в вавилонские блудницы, А тёзка мне и лучший друг царицы.[7]
	— Анна Ахматова, Царскосельская поэма «Русский трианон», 1946

	...мне лично очень неприятен <...> биографический метод расшифровки стихов. (Может ли служить комментарием к «Чудному мгновенью» известное письмо Пушкина об Анне Керн?!)[8]
	— Самуил Маршак, из письма К. И. Чуковскому, Ялта, 31 октября 1963 г.

	Анна Петровна Керн, которая в поколениях станет воплощением поэзии, любви и красоты, была для Дельвига просто светской вертихвосткой («Блудница Вавилонская» — называл её полушутливо Пушкин), помогшей совращению его жены.[9]
	— Юрий Нагибин, «У Крестовского перевоза», до 1979

	В письме к А. Н. Вульфу, которого он притворно ревновал к А. П. Керн, Пушкин принимает совсем другой, искусственно грубый тон, характерный для «мужской» переписки тех лет, именуя Керн «Вавилонской блудницей». Даже в одном и том же письме к Керн он предлагает ей на выбор два варианта возможной встречи (а встречи он жаждет!): романтический и прозаический.[10]
	— Юрий Лотман, «Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя», 1981

	...его Керн — «гений чистой красоты», и «одна прелесть», и «милая, божественная», и «мерзкая», и «вавилонская блудница», и женщина, имеющая «орган полёта», — всё верно и всё выражает истинные чувства Пушкина.[10]
	— Юрий Лотман, «Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя», 1981

	«Свобода слова» в Пушкинском понимании чрезвычайная. Он верил <...>, что и «говорить можно всё». Можно под горячую руку назвать <...> А.П. Керн «Вавилонской блудницей» и хвастаться приятелю когда, «наконец, её с божьей помощью…»[11]
	— Николай Работнов, Дневник, 7 апреля 1983

	Гений чистой красоты… Вавилонская блудница, Мне опять явилась ты...[12]
	— Тимур Кибиров, «20 лет спустя» (из книги «Интимная лирика»), 1998

	...напечатали воспоминания Анны Керн, «гения чистой красоты», в то же время названной в частной переписке Пушкина «вавилонской блудницей». (У него такие полярные оценки женщин, бывает, попадаются: он даже свою красавицу-жену с несколько разбегающимся взглядом, воспевая как мадонну, не боялся иногда оценить как «косую мадонну».)[13]
	— Бронислав Холопов, «Старицкие прелюды», 1999

	...все поэты поступали не так, как писали. Пушкин писал возвышенные стихи Анне Керн, которую в письмах именовал «вавилонской блудницей», а Гарсиа Лорка, будучи гомосексуалистом, сочинял любовные романсы про дам.[14]
	— Максим Кантор, «Медленные челюсти демократии», 2008

В публицистике, критике и литературоведении

Одно из лучших и самых популярных стихотворений нашего поэта говорит о женщине, которая в «чудное мгновение» первого знакомства поразила его «как мимолетное виденье, как гений чистой красоты»; затем время разлуки с нею было для него томительным рядом пустых и темных дней, и лишь с новым свиданием воскресли для души «и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь». Давно было известно лицо, к которому относилось это стихотворение, и читатель Пушкина имел прежде полное основание представлять себе если не эту даму, то, во всяком случае, отношение к ней поэта, в самом возвышенном, идеальном освещении. Но теперь, после появления в печати некоторых писем о ней, оказывается, что ее образ в стихотворении «Я помню чудное мгновенье» есть даже не то, что в гегельянской эстетике называется Schein der Idee, а скорее подходит к тому, что на юридическом языке обозначается как «сообщение заведомо неверных сведений». В одном интимном письме, писанном приблизительно в то же время, как и стихотворение, Пушкин откровенно говорит об этой самой даме, но тут уже вместо гения чистой красоты, пробуждающего душу и воскрешающего в ней божество, является «наша вавилонская блудница, Анна Петровна». Спешу предупредить возможное недоразумение. Никому нет дела до того, какова была в действительности дама, прославленная Пушкиным. Хотя я совершенно уверен, что он сильно преувеличивал и что апокалиптический образ нисколько не характеристичен для этой доброй женщины, но дело не в этом. Если бы оказалось, что действительное чудовище безнравственности было искренно принято каким-нибудь поэтом за гения чистой красоты и воспето в таком смысле, то от этого поэтическое произведение ничего не потеряло бы не только с точки зрения поэзии, но и с точки зрения личного и жизненного достоинства самого поэта. Ошибка в фальшь не ставится. Но в настоящем случае нельзя не видеть именно некоторой фальши, хотя, конечно, не в грубом смысле этого слова. Представляя обыкновенную женщину как высшее неземное существо, Пушкин сейчас сам ясно замечал и резко высказывал, что это неправда, и даже преувеличивал свою неправду. Знакомая поэта, конечно, не была ни гением чистой красоты, ни вавилонскою блудницею, а была «просто приятною дамою» или даже, может быть, «дамою приятною во всех отношениях».

— Владимир Соловьёв, «Судьба Пушкина», 1897

	Нельзя, в самом деле, не пожалеть о глубоком несчастии этой женщины: у нее остался только один друг и заступник от «жестоких осуждений», — да и тот называл её вавилонскою блудницей! Каковы же были осуждения!
	— Владимир Соловьёв, «Судьба Пушкина», 1897

Такой практический идеализм одинаково применим и обязателен как для общественных, так и для частных, и даже самых интимных отношений. Если бы вместо того, чтобы тешиться преувеличенным контрастом между «гением чистой красоты» и «вавилонскою блудницей», поэт остановился на тех действительных зачатках высшего достоинства, которые должны же были заключаться в существе, внушившем ему хоть бы на одно мгновение такие чистые образы и чувства, если бы он не отрекся в повседневной жизни от того, что видел и ощущал в минуту вдохновения, а решился сохранить и умножить эти залоги лучшего и на них основать свои отношения к этой женщине, тогда, конечно, вышло бы совсем другое и для него, и для нее, и вдохновенное его стихотворение имело бы не поэтическое только, но и жизненное значение. А теперь, хотя художественная красота этих стихов остается при них, но нельзя, однако, находить совершенно безразличным при их оценке то обстоятельство, что в реальном историческом смысле они, с точки зрения самого Пушкина, дают только лишнее подтверждение Аристотелевых слов, что «поэты и лгут много».

— Владимир Соловьёв, «Судьба Пушкина», 1897

Ещё два слова о занимающей нас статье: г. Вл. Соловьев собирает документы лживости Пушкина и везде ошибается в психологическом их анализе. «Как Пушкин мог, — спрашивает он, — почти в одно время написать о том же лице и известное стихотворение „Я помню чудное мгновенье“ и назвать это лицо в частном письме — „наша вавилонская блудница, Анна Петровна“?» (стр. 137). — Друг или «приятель» Достоевского и, вероятно, знаток его сочинений, г. Вл. Соловьев мог бы быть проницательнее в отношении именно этих тем. Красота телесная есть страшная и могущественная, и не только физическая, но духовная вещь; и каково бы ни было содержимое «сосуда» — он значущ и в себе, в себе духовен и может пробудить духовное же — напр., данное стихотворение, которое вовсе не будет «предъявлением заведомо ложных сведений», как это показалось не очень проницательному «философу».

— Василий Розанов, «Христианство пассивно или активно?», 1897

Два года спустя, она приходит в сильное смущение от замечания, мимоходом брошенного по ее адресу молодым человеком: «elle est charmante» <она очаровательна>, а еще через год ее очень огорчает поступок тетушки Анны Ивановны Вульф, которая «окромсала» ей волосы, чтобы девочка «не кокетничала ими». Так постепенно складывался характер Анны Петровны, — будущей «вавилонской блудницы», как назвал её Пушкин в одном письме к ее двоюродному брату А. Н. Вульфу.[3]

— Борис Модзалевский, «Анна Петровна Керн», 1909

«А. Керн вам велит сказать, что она бескорыстно радуется Вашему благополучию и любит искренно и без зависти», — пишет поэту А. Н. Вульф 16-го сентября. Отношения Пушкина и Керн, — по крайней мере ещё некоторое время, — поддерживались и перепискою: «Что делает Вавилонская блудница Анна Петровна? — спрашивал поэт Алексея Вульфа 7-го мая 1826 г. — Говорят, что Болтин очень счастливо метал против почтенного Ермолая Федоровича. Моё дело — сторона, но что скажете вы? Я писал ей: „Вы пристроили ваших детей, — это очень хорошо; но пристроили ли вы вашего мужа? Последнее гораздо более затруднительно“...»[3]

— Борис Модзалевский, «Анна Петровна Керн», 1909

...в одном из писем своих к С. А. Соболевскому (от конца марта 1828 г.) Пушкин, с присущей ему способностью писать корреспондентам своим в тоне их собственных писем и в соответствии с их характерами, сообщал — в крайне циничной форме, — что он добился, наконец, полного расположения Анны Петровны и одержал над нею победу… Соболевский и сам в это время ухаживал за Анной Петровной; однако наиболее близким к ней в эту эпоху человеком, — и притом близким физически, был ее кузен Алексей Вульф, оставивший в замечательном Дневнике своем немало рассказов об отношениях своих к молодой, красивой и пламенной Анне Петровне, которую, как мы видели, еще в 1826 году Пушкин, в письме к тому же Вульфу, — и, по-видимому, не без оснований, — назвал «вавилонской блудницей». Пылкость её сердца и чувств толкали ее навстречу новым и новым увлечениям, — она была женщина с горячими страстями, предававшаяся своим чувствам сознательно и почти открыто. Недаром она в цитированном уже нами месте своего дневника записала изречение, где-то ею вычитанное: «Течение жизни нашей есть только скучный и унылый переход, если не дышишь в нем сладким воздухом любви». Близость её с Вульфом относится к 1828—1832 гг. В конце октября 1828 г. Вульф, например, записывал в своем Дневнике: «Анна Петровна сказала мне, что вчера поутру у ней было сильное беспокойство; ей казалося чувствовать последствия нашей дружбы. Мне это было неприятно и вместе радостно: неприятно ради её, потому что тем бы она опять приведена была в затруднительное положение, а мне радостно, как удостоверение в моих способностях физических. Но, кажется, она обманулась». Разлука на время прервала личное общение любовников, но тогда велась откровенная переписка, — Анна Петровна сообщала своему ветреному кузену о новых своих увлечениях, например, в июле 1830 г., когда она страстно влюбилась в одного молодого человека и была им также любима и — счастлива… «Вот завидные чувства, — восклицает по этому поводу Вульф, — которые никогда не стареют; после столь многих опытностей я не предполагал, что ещё возможно ей себя обманывать. Посмотрим, долго ли эта страсть продолжится и чем она кончится». А Анна Петровна, между тем, была ещё долго «в любовном бреду, — и до того, что хотела бы обвенчаться с своим любовником». Через месяц, вдохновленная все тою же страстью, она велит Вульфу «благоговеть пред святынею любви. Сердце человеческое не старится, — прибавляет скептик Вульф, — оно всегда готово обманываться. Я не стану разуверять ее, ибо слишком легко тут сделаться пророком». Удивляясь силе её чувства, он пишет далее: «Ее страсть чрезвычайно замечательна, — не столько потому, что она уже не в летах пламенных восторгов <Анне Петровне было, впрочем, всего 30 лет>, сколько по многолетней её опытности и числу предметов ее любви. Про сердце женщин после этого можно сказать, что оно свойства непромокаемого, — опытность скользит по ним. Пятнадцать лет почти беспрерывных несчастий, уничижения, потеря всего, чем в обществе ценят женщины, не могли разочаровать это сердце или воображение, — по сю пору оно как бы в первый раз вспыхнуло!»[3]

— Борис Модзалевский, «Анна Петровна Керн», 1909

Сохранились свидетельства необычайного возбуждения всего организма, которое пережил поэт во время этой встречи с Керн в Тригорском. По словам биографа Керн Б. Л. Модзалевского, «мгновенный порыв страсти был чрезвычайно силен, ярок, и доходил до экстаза, до бешенства, переливаясь всеми оттенками чувства — от нежной сентиментальности до кипучей страсти». Стихотворение написано в зените чувства: любовь к Керн и самый ее образ вознесены до высот недосягаемых. Но чувство не могло удержаться на этих высотах, и обыденная жизнь вступила в свои права, когда началась борьба за обладание. Неоцененные еще, как должно, письма Пушкина к А. П. Керн 1825 г, — памятник этой борьбы. Небесный образ Керн теряет свою прозрачность, и проступает образ земной, по-земному очаровательный и притягательный. Уже в 1826 г. из-под пера Пушкина срывается в письме к Вульфу эпитет: «наша вавилонская блудница Анна Петровна». Эпитет брошен в шутку, ибо Пушкин относился всегда с большой любовью к А. П. Керн и ее разностороннюю сердечную отзывчивость не ставил ей в вину. «Хотите ли знать, что такое г-жа Керн? — писал Пушкин, — У неё гибкий ум; она понимает всей она легко огорчается и утешается точно так же; она застенчива в приемах, смела в поступках, но чрезвычайно как привлекательна».[5]

— Павел Щёголев, «Любовный быт пушкинской эпохи», 1923

В июле 1825 года Пушкин виделся в Тригорском с Анной Петровной Керн. Это была веселая барынька, не весьма строгих нравов. И до этой встречи, в письмах к ее сожителю Родзянке, Пушкин отзывался о г-же Керн весьма игриво, и после встречи писал ей письма самого домогательно-страстного характера, и в письмах к друзьям называл ее «вавилонскою блудницею». А во время этой встречи Пушкин вручил ей знаменитое стихотворение «Я помню чудное мгновенье...», где эту самую «вавилонскую блудницу» восторженно величал «гением чистой красоты».[6]

— Викентий Вересаев, «На повороте», 1929

Припадок влюблённости, пережитый Пушкиным во время пребывания Керн в Тригорском, не нашел физиологического разрешения и дал поразительный эффект только в творчестве (стихотворение: „Я помню чудное мгновенье“). И только года через три, когда праздник встречи, праздник пробуждения души и упоительного биения сердца стал далекими буднями, и гению чистой красоты был дан эпитет вавилонской блудницы, инстинкт вступил в свои права, и где-то как-то вышел случай, и Пушкин на момент овладел Анной Петровной… «с божьей помощью». Прежде всего, Анна Петровна Керн вовсе не была «res publica», которою всякий мог овладеть, стоило ему только пожелать. Она любила многих, но каждый раз в любовь свою уходила всею душою, страстно и нераздельно. В дневнике своем уже в 1830 г. Алексей Вульф, когда-то счастливый обладатель Анны Петровны, пишет по поводу очередного ее увлечения: «Анна Петровна, вдохновленная своею страстью, велит мне благоговеть перед святынею любви!.. Сердце человеческое не стареется, оно всегда готово обманываться… Страсть ее чрезвычайно замечательна не столько потому, что она уже не в летах пламенных восторгов, сколько по многолетней ее опытности и числу предметов ее любви. Пятнадцать лет почти беспрерывных нещастий, унижения, потеря всего, чем в обществе ценят женщины, не могли разочаровать это сердце или воображение, — по сю пору оно как бы в первый раз вспыхнуло» <...>, Так не пишут об «общественной собственности», всем доступной «вавилонской блуднице».[6]

— Викентий Вересаев, «Крепостной роман Пушкина», 1929

В письме к А. Н. Вульфу, которого он притворно ревновал к А. П. Керн, Пушкин принимает совсем другой, искусственно грубый тон, характерный для «мужской» переписки тех лет, именуя Керн «Вавилонской блудницей». Даже в одном и том же письме к Керн он предлагает ей на выбор два варианта возможной встречи (а встречи он жаждет!): романтический и прозаический. Он пишет: «Если ваш супруг очень вам надоел, бросьте его, но знаете как? Вы оставляете там всё семейство, берете почтовых лошадей на Остров (А. П. Керн находилась в Риге. — Ю. Л.) и приезжаете... куда? в Тригорское? вовсе нет: в Михайловское! Вот великолепный проект, который уже с четверть часа дразнит мое воображение. Вы представляете себе, как я был бы счастлив? Вы скажете: „А огласка, а скандал?“ Чорт возьми! Когда бросают мужа, это уже полный скандал, дальнейшее ничего не значит или значит очень мало. Согласитесь, что мой проект романтичен! — Сходство характеров, ненависть к преградам, сильно развитый орган полёта». В письме Пушкин нашёл более яркую и индивидуальную, чем в стихах, формулу для того, что связывало его с Керн: «Ненависть к преградам, сильно развитый орган полёта». Далее идет уже шутливое развитие романтического сюжета о том, как Керн порвёт с тетушкой, будет тайком встречаться с тригорской кузиной, и проч. Тут же другой, прозаический тон: «Поговорим серьёзно, т. е. хладнокровно: увижу ли я вас снова?»[10]

— Юрий Лотман, «Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя», 1981

В письме Пушкин нашёл более яркую и индивидуальную, чем в стихах, формулу для того, что связывало его с Керн: «Ненависть к преградам, сильно развитый орган полёта». Далее идет уже шутливое развитие романтического сюжета о том, как Керн порвёт с тетушкой, будет тайком встречаться с тригорской кузиной, и проч. Тут же другой, прозаический тон: «Поговорим серьезно, т. е. хладнокровно: увижу ли я вас снова?» Во всем этом много от игры, окрашивающей вообще отношение Пушкина к обитательницам Тригорского. Время простого, свободного от литературности выражения своего чувства к женщине для Пушкина ещё не пришло. Но есть здесь и нечто неизмеримо более серьезное. Пушкинская личность столь богата, что переживания её не могут выразиться только в какой-либо одной жанрово-стилистической плоскости. Он одновременно живёт не одной, а многими жизнями: его Керн — «гений чистой красоты», и «одна прелесть», и «милая, божественная», и «мерзкая», и «вавилонская блудница», и женщина, имеющая «орган полёта», — всё верно и все выражает истинные чувства Пушкина. Такое богатство переживаний могло существовать лишь при взгляде на жизнь, перенесенном из опыта работы над страницей поэтической рукописи. В жизни совершённый поступок отсекает все нереализованные альтернативы: совершив одно, нельзя уже одновременно с ним совершить нечто противоположное. Поступок отнимает свободу выбора.[10]

— Юрий Лотман, «Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя», 1981

...в XIX — начале XX века литературы об этом было мало. Ну, вышел дневник Алексея Вульфа, где кое-что рассказывалось о привлекшей нас округе. Ну, напечатали воспоминания Анны Керн, «гения чистой красоты», в то же время названной в частной переписке Пушкина «вавилонской блудницей». (У него такие полярные оценки женщин, бывает, попадаются: он даже свою красавицу-жену с несколько разбегающимся взглядом, воспевая как мадонну, не боялся иногда оценить как «косую мадонну».)[13]

— Бронислав Холопов, «Старицкие прелюды», 1999

	Всякая критическая статья (и данная статья не исключение) неизбежно переходит в тон личных упрёков. Поэта берут за пуговицу и пеняют: как же вы могли — писали это, а делали то? Однако все поэты поступали не так, как писали. Пушкин писал возвышенные стихи Анне Керн, которую в письмах именовал «вавилонской блудницей», а Гарсиа Лорка, будучи гомосексуалистом, сочинял любовные романсы про дам.[14]
	— Максим Кантор, «Медленные челюсти демократии», 2008

В мемуарах, письмах и дневниковой прозе

	...он <Александр Блок> перешел к тому, что Соловьёв обвинял Пушкина во лжи, потому что тот, несмотря на то что написал «Я помню чудное мгновенье...», в письмах называл Анну Керн «вавилонской блудницей». «Пушкин — художник, а не священник, — без гнева, но упрямо сказал Блок. — Не надо смешивать. Жизнь Пушкина случайна, жизнь художника всегда случайна, иногда до бессмыслия...»[4]
	— Евгения Книпович, «Об Александре Блоке», 1922

Видели ли Вы в трех номерах лондонского «Times» статью о Шекспире (в частности, о Сонетах), написанную историком Елизаветинской эпохи доктором Рауз? В ней много интересного, но шекспироведы, несомненно, примут её в штыки, — слишком уж много у автора апломба. А мне лично очень неприятен его биографический метод расшифровки стихов. (Может ли служить комментарием к «Чудному мгновенью» известное письмо Пушкина об Анне Керн?!)[8]

— Самуил Маршак, из письма К. И. Чуковскому, Ялта, 31 октября 1963 г.

	По письмам виднее, чем по стихам, какой он был умный. «Свобода слова» в Пушкинском понимании чрезвычайная. Он верил <...>, что и «говорить можно всё». Можно под горячую руку назвать Жанну д’Арк «Орлеанской целкой», а А.П. Керн «Вавилонской блудницей» и хвастаться приятелю когда, «наконец, её с божьей помощью…»[11]
	— Николай Работнов, Дневник, 7 апреля 1983

В беллетристике и художественной прозе

О вечная антитеза — поэзия и правда! Анна Петровна Керн, которая в поколениях станет воплощением поэзии, любви и красоты, была для Дельвига просто светской вертихвосткой («Блудница Вавилонская» — называл её полушутливо Пушкин), помогшей совращению его жены. И все же, Дельвиг, признайся: утро любви было прекрасно!.. Да, ибо он сумел крепко закрыть глаза на то, что до него юная Софья Михайловна уже пережила бурный роман с неким Гурьевым и ещё более пылкую любовь с Петром Каховским, будущим декабристом. Они замышляли бегство, но Софья Михайловна вдруг охладела к Пьеру Каховскому.[9]

— Юрий Нагибин, «У Крестовского перевоза», до 1979

В стихах и стихотворных парафразах

А. П. Керн (1840-е)

	С вокзала к паркам легкие кареты, Как с похорон торжественных, спешат, Там дамы! ― в сарафанчиках одеты, И с английским акцентом говорят. Одна из них!.. Как разглашать секреты, Мне этого, наверно, не простят, Попала в вавилонские блудницы, А тёзка мне и лучший друг царицы.[7]
	— Анна Ахматова, Царскосельская поэма «Русский трианон», 1946

Кони гремят по бугристой дороге; Вдруг остановка: подайся назад; Наперерез ― погребальные дроги, Факельщик рваный, ― «четвертый разряд». Две-три старушки, и гробик ― старушкин, Ломкий приют от несчастий и скверн, С тою, которой безумствовал Пушкин, С бедной блудницею ― Анною Керн. Две-три старушки и попик убогий; Восемьдесят измочаленных лет; Нищая старость, и чёрные дроги; Так повстречались Мечта и Поэт.[15]

— Георгий Шенгели, «Встреча», 10 февраля 1948

	Гений чистой красоты… Вавилонская блудница, Мне опять явилась ты ― перси, очи, ягодицы! В обрамленьи этих лет, меж общагой и казармой глупый смазанный портрет засветился лучезарно. На теперешний мой взгляд ― блядовита, полновата. Из знакомых мне девчат были лучшие девчата.[12]
	— Тимур Кибиров, «20 лет спустя» (из книги «Интимная лирика»), 1998

Источники

1. ↑ Возможно, Илья Александрович Болтин (1795—1856), офицер уланского полка, приятель Баратынского и Дельвига.
2. ↑ Пушкин А. С. Письма, 1826 ― 1830. Под ред. и с примеч. Б. Л. Модзалевского. ― М. ― Л.: Гос. изд-во, 1928 г. ― Том 2.
3. 1 2 3 4 5 6 Б. Л. Модзалевский в сборнике: Любовный быт пушкинской эпохи. В 2-х томах. Том 2.(Пушкинская библиотека). — М., «Васанта», 1994 г.
4. 1 2 Книпович Е. Ф.. Воспоминания. Дневники. Комментарии — М. Советский писатель 1987 г. 144 с.
5. 1 2 Щеголев П. Е. в сборнике: Любовный быт пушкинской эпохи. В 2-х томах. Том 1. (Пушкинская библиотека). — М., «Васанта», 1994 г.
6. 1 2 3 4 Вересаев В. В. в сборнике: А. С. Пушкин. Pro et contra. Личность и творчество Александра Пушкина в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология Том I. ― Санкт-Петербург: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 2000 г.
7. 1 2 А.А. Ахматова. Собрание сочинений в 6 томах. — М.: Эллис Лак, 1998 г.
8. 1 2 С. Я. Маршак. Собрание сочинений в 8 томах. Том 8, с. 339. - М.: Художественная литература, 1972 г.
9. 1 2 Ю. М. Нагибин, «Остров любви». Повести. — Кишинев.: Литература артистикэ, 1985 г.
10. 1 2 3 4 Ю. М. Лотман. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. — М.: Азбука, 2024 г. — 288 с.
11. 1 2 Н. С. Работнов. Дневник, записные книжки. ― Прожито, "1966-01-01"&diaries=%5B53%5D 1985 г.
12. 1 2 Т. Кибиров. Кто куда, а я — в Россию. — М.: Время, 2001 г.
13. 1 2 Бронислав Холопов. Старицкие прелюды. — Москва, «Дружба народов», №6, 1999 г.
14. 1 2 М. К. Кантор, Медленные челюсти демократии. — Москва. ООО «Издательство Астрель». 2008 г.
15. ↑ Г. А. Шенгели. Стихотворения и поэмы. Сост., подгот. текста и коммент. В. А. Резвого; биогр. очерк В. Э. Молодякова. — М.: Водолей, 2017 г.

См. также

• «Я помню чудное мгновенье...»
• Гений чистой красоты
• Солнце русской поэзии
• Как хороши, как свежи были розы
• Весенняя гроза
• Молчи, скрывайся и таи
• Вавилонская блудница
• Анна Петровна Керн