Личность не имеет права вообще не считаться с тем, что сообщает ей объективное историческое исследование, но она обязана «вынести за скобки» все эти сообщения при решении вопроса о своём кредо, о своем человеческом предназначении.[9]
Подлинный человек заглядывает в будущее, пытается распознать социально-исторические тенденции не для того, чтобы заполучить жизненные цели (жизненные цели и убеждения уже при нем). Он интересуется лишь тем, какая ситуация его ожидает, в какой обстановке ему придется отстаивать своё личное кредо.[9]
Личность не имеет права вообще не считаться с тем, что сообщает ей объективное историческое исследование, но она обязана «вынести за скобки» все эти сообщения при решении вопроса о своём кредо, о своем человеческом предназначении. Внутренняя убежденность первична по отношению к любой стратегии исторического действия. Только осознав это, человек обретает стойкость, необходимую для того, чтобы воспринять любой, даже самый жуткий исторический прогноз, не впадая в отчаяние и цинизм.[9]
Деятельность, деятельность и еще раз деятельность ― вот кредо Витгенштейна. Для него процесс важнее результата. «Я открываю не результат, а тот путь, которым он достигается». Точнее было бы сказать, что для Витгенштейна результат неотделим от процесса (насколько я понимаю, такая позиция близка к позиции гуссерлианства)...[10]
Теперь у меня на станке вещь, сегодня задуманная ― «Молчи и жди». Это моё литературное credo, протест против холодности нашего общества к изящному. Я твердо уверен, что доживу до реакции, что увижу то время, когда даже Данилевский станет отвергать меценатов, когда фатовство, военщина и модное обезьянство с высших исчезнут, аки воск от лица огня. Я умру, радостно доживши до прекращения клевет на литературу, гонений на литературу.[11]
Мы с Вами стои́м в двух различных областях. Вы нашли и говорите с Августином credo quia absurdum. Если бы он сказал вместо credo ― suo, было бы чепуха. Но credo так же логично, как всякая другая правда. Я же не нашел потому, что мне это не дано. Вы смотрите на меня с сожалением, а я на Вас с завистью и изумлением.[12]
Но эстетов скромных, стыдливых, «для себя», ищущих в эстетике утешения «для души», не удовлетворенной будничным существованием ― безразлично, зубного техника или товарища министра, ― таких эстетов ― множество. Их «тысячи и тысячи», как выразился мой друг поэт Беленький (может быть, читатель «Звена» ещё помнит о нём?). Беленький, конечно, тоже был эстетом. Его «кредо» точно выражено в стихотворении «Грёзы Поэта»: Я красоты везде ищу безумно И часто вижу сон: В тенистой роще, меж колонн, Передо мной стоит красавец ― Аполлон…[13]
Он как будто иронизировал над собой, когда, противополагая себя скептичному Онегину, писал, что тот не имел «высокой страсти». Для звуков жизни не щадить. В действительности под маской иронии здесь высказана самая сокровенная его мысль о существе поэта. Она и повторена им вполне серьёзно, как поэтическое «кредо»: Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв.[14]
Нет, я всегда оставался педагогом, всегда меня интересовали вопросы воспитания, и я пришел к некоторым выводам, которые, может быть, противоречат ходячим теоретическим убеждениям. Я всегда был противником такого взгляда, что педагогика строится на изучении ребенка и на изучении отдельно взятых, абстрактно мыслимых воспитательных методов. Я считаю, что воспитание есть выражение политического кредо педагога, а его знания являются подсобными. Сколько хотите накачивайте меня методическими средствами, а белогвардейца воспитать не сумею. И вы не сумеете. Это смог бы сделать тот, у кого нутро белогвардейское.[5]
Несомненно, в отдельных наших тогдашних суждениях было много незрелого и просто нелепого, но в общем наши тогдашние беседы и споры способствовали выработке нашего кредо. Мы безотчетно как бы готовились к чему-то, и когда много лет спустя настал нужный момент, то мы, наша группа (и как раз всё то же гимназическое ядро ее), оказалась готовой к действию.[15]
Своими взглядами я постепенно заразил своих товарищей. В моей сравнительной зрелости и уверенности находилась и причина моего воздействия на них; я оказался в отношении их в роли какого-то ментора и вождя. Впоследствии и орган нашей группы «Мир искусства» получил определённое отражение именно моего «кредо» ― иначе говоря, самого широкого, но отнюдь не холодного, рассудочного (и еще меньше ― модного) эклектизма.[15]
Человек обнаруживает себя не только в тех случаях, когда он излагает свое кредо или говорит о том, что его более всего в данный момент интересует. Здесь он способен заблуждаться и даже вводить в заблуждение. «Проговаривается» он чаще всего в мелочах. Для того чтобы люди понимали друг друга, им нет необходимости все договаривать до конца.[8]
― Да ведь он же верует в бога.
― Ни на грош. А ты не знал? Да он всем говорит, это сам, то есть не всем, а всем умным людям, которые приезжают. Губернатору Шульцу он прямо отрезал: credo, да не знаю во что.
― Неужто?
― Именно так. Но я его уважаю. Есть в нем что-то мефистофелевское или, лучше, из «Героя нашего времени»… Арбенин али как там… то есть, видишь, он сладострастник: он до того сладострастник, что я бы и теперь за дочь мою побоялся аль за жену, если бы к нему исповедоваться пошла.
...по всей логике идёт от Тертуллиана: кредо, квиа обсурдум есть…
― Credo, quia abcurdum est, ― поправила Наташа. Она будто бы читала брошенную отцом газету, а на самом деле, внутренне помирая со смеху, наблюдала за Струковым, который притворялся, что ему очень интересно.[1]
― Её credo, ― смеясь, сказала Ниночка, ― Kaiser, Kirche, Kinder, Kleider und Kiiche ― дальше этого милую Зорюшку никто ничему не учил. Институт. Папа ― бригадный генерал в глухом богоспасаемом городе Глупове, а муж ― капитан, лихой ротный командир, георгиевский кавалер, слуга царю, отец солдатам.[16]
— Пётр Краснов, «От Двуглавого Орла к красному знамени», 1922
После перемещений с места на место, двигания стульями помощник секретаря спросил нетерпеливо, обращаясь в сторону купцов и мещан, которые никак не могли понять, чего от них требуют: ― Расселись, что ли, там? И, когда сзади ответили, что расселись, он попросил разрешения записать кредо отдельных групп. Но тут посыпалось столько заявлений от желающих высказать своё кредо, независимо от партий, к которым они принадлежали, что Павел Иванович, бесплодно звонивший в колокольчик, оглянулся за помощью на Щербакова.
― Прошу не говорить всех разом. К порядку-у, ― закричал злобно Щербаков, как пристав на пожаре, принявший команду от полицмейстера.[17]
― Писатель должен быть с душой, ― твердил Илья Борисович, ― участлив, отзывчив, справедлив. Я может быть пустяк, ничтожество, но у меня есть своё кредо. Пускай хоть одно мое писательское слово западёт кому-нибудь в душу…[4]
… я, как и любой художник, верю в симметрию. Но также верю и в то, что застывшее совершенство симметрии просто необходимо слегка и обдуманно нарушить асимметрией для придания творению жизненной правды с оттенком легкой загадочности. Полагаю, ты назовёшь меня романтиком. Но таково моё кредо, и я не стыжусь его.
Меж бочонков, блоков и канатов.
Я гляжу на пену, ритму бега вторю, Ветер треплет, треплет волосы, край плэда…
Бесконечному, безжизненному морю
Я твержу безжизненное credo.[2]
— Алексей Лозина-Лозинский, «Край еще горит багряно-нездоровый...» (из книги «Благочестивые путешествия»), 1916
Я хочу быть самим собой.
Если нос у меня ― картофель,
С какой же стати гнусить как гобой
И корчить римский профиль?[20]
Откройте страницу. И сразу четкий ― «Сонет»,
Являющийся программным credo поэта,
Дает афоризм Тютчевского «Silentium»,
Как раз обратно прямому смыслу его:
«Да, ― говорит нам поэт, ― изречение ложь,
Но, ставши стихом, она есть высшая правда».[21]
— Илья Сельвинский, «Кредо» (из сборника «Декларация прав поэта»), 1931
Жить надо во всю прыть ―
Вот наше credo:
Не прозябать, а жить
Без снов, без бреда.
Ты бойся полужизни
До полусмерти: Моллюсковые слизни
Страшней, чем черти.
Ведь жизнь ― коловорот, Шурум-бурум,
А разум ― пусть зайдёт
За ум.[6]
А все ж скажу я: До свиданья! Быть может ― позже, может ― ране, Но я увижусь с Вами там. Потом пойду ко всем чертям…
Вот credo прочное моё.
Итак, «пока» или adieu![7]
— Анна Баркова, «По огородам бродят куры...», 19 сентября 1957
1 2 Эртель А. И. «Волхонская барышня». Повести. — М.: Современник, 1984 г.
↑ А. В. Дружинин. «Полинька Сакс». Дневник. — М.: «Правда», 1989 г.
↑ Афанасий Фет. Собрание сочинений в двух томах. Том 2. — М. Художественная литература, 1982 г.
↑ Иванов Г. Мемуарная проза. — М.: «Захаров», 2001 г.
↑ Ходасевич В.Ф. «Колеблемый треножник: Избранное» / Под общей редакцией Н. А. Богомолова. Сост. и подгот. текста В. Г. Перельмутера. — Москва, «Советский писатель», 1990 г.
1 2 Александр Бенуа. Жизнь художника. Воспоминания. Том II. — Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1955 г.
↑ Краснов П. Н., «От Двуглавого Орла к красному знамени»: В 2 книгах. — Книга 2. — М.: Айрис-пресс, 2005 г. (Белая Россия)
Статья в Википедии
.jpeg){kind=icon}
