Волны гасят ветер

В Википедии есть статья

Волны гасят ветер

«Во́лны га́сят ве́тер» — фантастическая повесть Аркадия и Бориса Стругацких, завершившая цикл про Мир Полудня. Написана в 1984 году и опубликована в следующем. Прототип люденов описан в рассказе «Скатерть-самобранка». Процитирована в «канонической» редакции^[1].

Цитаты

Понять — значит упростить.[К 1] — автоэпиграф

По какому бы поводу я ни вспоминал о тех днях и что бы я о тех днях ни вспомнил, в памяти моей тотчас встаёт Тойво Глумов — я вижу его худощавое, всегда серьёзное молодое лицо, вечно приспущенные над серыми прозрачными глазами белые его, длинные ресницы, слышу его как бы нарочито медлительную речь, вновь ощущаю исходящий от него безмолвный, беспомощный, но неумолимый напор, словно беззвучный крик: «Ну что же ты? Почему бездействуешь? Приказывай!» И наоборот, стоит мне вспомнить его по какому-либо поводу, и тотчас же, словно их разбудили грубым пинком, просыпаются «злобные псы воспоминаний»[3] — весь ужас тех дней, все отчаяние тех дней, все бессилие тех дней — ужас, отчаяние, бессилие, которые испытывал я тогда один, потому что мне не с кем было ими поделиться.[4] — Введение

… на конференции космопсихологов в Риге доктор Асмодей Мёбиус сделал сообщение о новом виде космофобии, который он назвал «синдром пингвина». Фобия эта представляла собой неопасное психическое отклонение, выражающееся в навязчивых кошмарах, поражающих больного во время сна. Стоит больному задремать, как он обнаруживает себя висящим в безвоздушном пространстве, абсолютно беспомощным и бессильным, одиноким и всеми забытым, отданным на волю бездушных и неодолимых сил. Он физически ощущает мучительное удушье, чувствует, как тело его прожигают насквозь разрушительные жёсткие излучения, как истончаются и тают его кости, как закипает и начинает испаряться мозг, неслыханное, невероятное по интенсивности отчаяние охватывает его, и он просыпается. — Документ 3

Восстановили наиболее вероятный вид животных. <…> Удивлялись, что не сохранились оболочки эмбриофоров. <…> Необычная технология — это не главное. Главное — это дисперсия реакций. <…> события эти разделили свидетелей на неравные группы.[5] — 6 мая 99 года. Около часа дня

Там, за дверью, умирал Горбовский — умирала эпоха, умирала живая легенда. Звездолётчик. Десантник. Открыватель цивилизаций. Создатель Большого КОМКОНа. Член Всемирного совета. Дедушка Горбовский… Прежде всего — дедушка Горбовский. Именно — дедушка Горбовский. Он был как из сказки: всегда добр и поэтому всегда прав. Такая была его эпоха, что доброта всегда побеждала. «Из всех возможных решений выбирай самое доброе». <…> Он никогда не произносил этих слов, и он очень ехидно прохаживался насчёт тех своих биографов, которые приписывали ему эти слова, и он наверняка никогда не думал этими словами, однако вся суть его жизни — именно в этих словах.[4] — Документ 19

— У нас ещё нет общепринятого самоназвания. Большинство пользуется термином «метагом», так сказать, «за-человек». Кое-кто называет себя «мизитом». Я предпочитаю называть нас люденами. Во-первых, это перекликается с русским словом «люди»; во-вторых, одним из первых люденов был Павел Люденов, это наш Адам. Кроме того, существует полушутливый термин: «хомо луденс»… <…> «Человек играющий». И есть ещё антишутка: «люден» — анаграмма слова «нелюдь». — Документ 19

Например, утверждается, будто период стационарного развития человечества заканчивается, близится эпоха потрясений (биосоциальных и психосоциальных), главная задача люденов в отношении человечества, оказывается, стоять на страже (так сказать, «над пропастью во ржи»). В настоящее время на Земле и в Космосе обитают и играют 432 людена. Мне предлагается стать 433-м, для чего я должен прибыть в Харьков, в Институт Чудаков, послезавтра, 20 мая, к 10.00. — Документ 21

Я ничего не могу сделать. Передо мной расшаркиваются в извинениях, меня уверяют в совершенном уважении и сочувствии, но ничего не меняется. Они уже сделали Тойво «фактом истории». — И последний документ

Документ 1

Любой Разум <…> в процессе эволюции первого порядка проходит путь от состояния максимального разъединения (дикость, взаимная озлобленность, убогость эмоций, недоверие) к состоянию максимально возможного при сохранении индивидуальностей объединения (дружелюбие, высокая культура отношений, альтруизм, пренебрежение достижимым). Этот процесс <…> приводит к вопросу: а что дальше? Оставив в стороне романтические трели теории вертикального прогресса, мы обнаруживаем для Разума лишь две реальные, принципиально различающиеся возможности. Либо остановка, самоуспокоение, замыкание на себя, потеря интереса к физическому миру. Либо вступление на путь эволюции второго порядка, на путь эволюции планируемой и управляемой, на путь к Монокосму. Синтез Разумов неизбежен. Он дарует неисчислимое количество новых граней восприятия мира, а это ведёт к неимоверному увеличению количества и, главное, качества доступной к поглощению информации, что, в свою очередь, приводит к уменьшению страданий до минимума и к увеличению радости до максимума. Понятие «дом» расширяется до масштабов Вселенной. (Наверное, именно поэтому возникло в обиходе это безответственное и поверхностное понятие — Странники.) Возникает новый метаболизм, и, как следствие его, жизнь и здоровье становятся практически вечными <…> — при полном отсутствии накопления психической усталости. Индивид Монокосма не нуждается в творцах. Он сам себе и творец, и потребитель культуры. По капле воды он способен[2] не только воссоздать образ океана, но и весь мир населяющих его существ, в том числе и разумных. И всё это при беспрерывном, неутолимом сенсорном голоде. Каждый новый индивид возникает как произведение синкретического искусства <…>. «Созидай, не разрушая!» — вот лозунг Монокосма. Монокосм не может не считать свой путь развития и свой модус вивенди единственно верным. Боль и отчаяние вызывают у него картины разобщённых Разумов, не дозревших до приобщения к нему. Он вынужден ждать, пока Разум в рамках эволюции первого порядка разовьётся до состояния всепланетного социума. Ибо только после этого можно начинать вмешательство в биоструктуру с целью подготовки носителя Разума к переходу в монокосмический организм Странника. Ибо вмешательство Странников в судьбы разъединённых цивилизаций ничего путного дать не может. — парафраз предшественников

Тагоряне. Цивилизация гипертрофированной предусмотрительности. Три четверти всех мощностей направлено у них на изучение вредных последствий, каковые могут проистечь из открытия, изобретения, нового технологического процесса и так далее. <…> Тормозить прогресс так же увлекательно, как и творить его, — всё зависит от исходной установки и от воспитания.

Резюме: <…> — человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, причём меньшая часть форсированно и навсегда обгонит большую, и это свершится волею и искусством сверхцивилизации, решительно человечеству чуждой.

Документ 2

Тойво Глумов <…> возник передо мною в декабре 94 года, исполненный ледяной готовности вновь и вновь отвечать на вопросы, почему он, такой многообещающий, абсолютно здоровый, всячески поощряемый, бросает вдруг свою работу, своих наставников, своих товарищей, разрушает тщательно разработанные планы, гасит возлагавшиеся на него надежды… <…> Прогрессор, относится к Прогрессорству отрицательно. И там (он показал большим пальцем через плечо) ему пришла в голову очень тривиальная мысль: пока он, потрясая гульфиком и размахивая шпагой, топчется по булыжнику арканарских площадей, здесь (он показал указательным пальцем себе под ноги) какой-нибудь ловкач в модном радужном плащике и с метавизиркой через плечо прохаживается по площадям Свердловска. Насколько он, Тойво Глумов, знает, эта простенькая мысль мало кому приходит в голову, а если и приходит, то в нелепом юмористическом или романтическом обличье. Ему же <…> эта мысль не даёт покоя: никаким богам нельзя позволить вступаться в наши дела, богам нечего делать у нас на Земле, ибо «блага богов — это ветер, он надувает паруса, но и подымает бурю». <…> Невооружённым глазом было видно — передо мною фанатик. <…> Католик, в католичестве своём далеко превосходящий самого папу римского, то есть меня.[4]

… Прогрессора может одолеть только Прогрессор![4][3]

Большинство вообще считало эти вопросы некорректными. «Как быть, если на винт твоей моторки намотало бороду водяного? Распутывать? Беспощадно резать? Хватать водяного за бока?»[4][3]

Отдел ЧП, рабочая комната «Д». 8 мая 99 года. Вечер

Щадить меня не надо. Это мне вредно.[5][3] — 8 мая 99 года. Вечер

— А что у тебя там, в программе? — спросил Гриша. «У меня там», — написал Тойво на листке бумаги и сказал: — У меня там киты. У меня там птицы. У меня там лемминги, крысы, полёвки. У меня там много малых сих. <…> Они у меня гибнут. Или бегут. Они умирают, выбрасываясь на берег, топятся, улетают с мест, где жили веками.

Всё, что мы не умеем объяснить, может иметь отношение к Странникам. <…> А может и не иметь.[5]

— Где ты достаёшь такие красивые вещицы? Казалось бы — стило. <…> подари ты его мне. А я подарю его Асе. Я хочу её порадовать. Хоть чем-то. — А я хоть чем-то порадую тебя. <…> Бери, — сказал Гриша. — Владей. Дари, преподноси, соври что-нибудь. Дескать, сам спроектировал для любимой, ночами мастерил. <…> Но имей в виду! <…> Здесь за углом, на улице Красных Клёнов, стоит автомат от мастерской некоего Ф. Морана и печёт такие вот стилья со скоростью спроса.

— … всё это уже бывало, бывало и бывало. Теряемся в догадках, грешим на Странников, мозги себе вывихиваем, а потом глянем — ба! а кто это там такой знакомый маячит на горизонте событий? Кто это там такой изящный, с горделивой улыбкой господа бога вечером шестого дня творения? Чья это там такая знакомая белоснежная эспаньолка? Мистер Флеминг, сэр! Откуда вы здесь взялись, сэр? А не соизволите ли проследовать на ковёр, сэр? Во Всемирный совет, в Чрезвычайный трибунал! <…> Я от этого весь отталкиваюсь. Это же не личное дело: я-де верю, а вы все — как вам угодно. Если я в это поверил, я обязан бросить всё, пожертвовать всем, что у меня есть, от всего прочего отказаться… Постриг принять, чёрт подери! Но жизнь-то наша многовариантна! Каково это — вколотить её целиком во что-нибудь одно… Хотя, конечно, иногда мне становится стыдно и страшно, и тогда я смотрю на тебя с особенным восхищением… А иногда — как сейчас, например, — зло берёт на тебя глядеть… <…> И тогда хочется острить, издеваться хочется над тобою, отшучиваться от всего, что ты перед нами громоздишь…

Тойво Глумов дома. 8 мая 99 года. Поздний вечер

Закваска Пашковского, доставлявшаяся на деликатесный комбинат прямиком с Пандоры (в живых мешках биоконтейнеров, покрытых терракотовой изморозью, ощетиненных роговыми крючьями испарителей, по шесть килограммов драгоценной закваски в каждом мешке), закваска эта опять взбунтовалась. Вкусовой запах её самопроизвольно перешёл в класс «сигма», а горькость достигла последнего допустимого градуса. Совет экспертов раскололся. Магистр потребовал впредь до выяснения прекратить производство прославленных на всю планету «алапайчиков»…

Мир прекрасен, как цветочек. Счастьем обеспечены пять сердец, и девять почек, и четыре печени…[5][К 2]

— Не хочется же тебе шутить, не до шуток тебе, и вот это особенно в вас раздражает! Вы построили вокруг себя угрюмый, мрачный мир, мир угроз, мир страха и подозрительности… <…> Откуда у вас эта космическая мизантропия? <…> Может быть, потому, что все ваши необъяснённые ЧП — это трагедии? Но ведь ЧП — всегда трагедия! Загадочное оно или всем понятное, ведь на то оно и ЧП! Верно? — Неверно, — сказал Тойво. — Что — есть ЧП другие, счастливые? — Бывают. <…> — Нет уж, ты мне, пожалуйста, приведи пример счастливого, радостного, жизнеутверждающего чрезвычайного происшествия. <…> — Тебе имя Гужон знакомо? <…> А Содди? — <…> всем известно, что Гужон — замечательный композитор, а Содди — великий исповедник… А по-твоему? — А по-моему, замечательны они совсем другим, — сказал Тойво. — Альберт Гужон до пятидесяти лет был неплохим, но не более того, агрофизиком без всяких способностей к музыке. А Барталомью Содди сорок лет занимался теневыми функциями и был сухим, педантичным, нелюдимым человеком. Вот чем эти люди более всего замечательны, по-моему. — <…> Что ты в этом нашёл такого уж замечательного? Люди скрытого таланта, долго и упорно работали… а потом количество перешло в качество… — Не было количества, Ася, вот ведь в чём дело. Одно лишь качество переменилось вдруг. Радикально. В одночасье. Как взрыв. <…> — Так что же это, по-твоему, Странники их вдохновили, так?

— Вы все совершенно неправильно понимаете нашу установку, — сказал Тойво, уже злясь. — Никто не считает, будто Странники стремятся причинить землянам зло. Это действительно чрезвычайно маловероятно. Другого мы боимся, другого! Мы боимся, что они начнут творить здесь добро, как они его понимают![К 3] — Добро всегда добро! — сказала Ася с напором. — Ты прекрасно знаешь, что это не так. <…> Я был Прогрессором всего три года, я нёс добро, только добро, ничего, кроме добра, и, господи, как же они ненавидели меня, эти люди! И они были в своём праве. Потому что боги пришли, не спрашивая разрешения. Никто их не звал, а они вперлись и принялись творить добро. То самое добро, которое всегда добро. И делали они это тайно, потому что заведомо знали, что смертные их целей не поймут, а если поймут, то не примут… Вот какова морально-этическая структура этой чёртовой ситуации! Феодальный раб в Арканаре не поймёт, что такое коммунизм, а умный буржуа триста лет спустя поймёт и с ужасом от него отшатнётся… Это азы, которые мы, однако, не умеем применить к себе. Почему? Да потому, что мы не представляем себе, что могут предложить нам Странники. Аналогия не вытанцовывается! Но я знаю две вещи. Они пришли без спроса — это раз. Они пришли тайно — это два. А раз так, то, значит, подразумевается, что они лучше нас знают, что нам надо, — это раз, и они заведомо уверены, что мы либо не поймём, либо не примем их целей, — это два. <…> а я не хочу этого. Не хо-чу! И всё! — сказал он решительно. — И хватит. Я усталый, недобрый, озабоченный человек, взваливший на себя груз неописуемой ответственности. У меня синдром Сикорски, я психопат и всех подозреваю. Я никого не люблю, я урод, я страдалец, я мономан, меня надо беречь, проникнуться ко мне сочувствием… Ходить вокруг меня на цыпочках, целовать в плечико, услаждать анекдотами… И чаю. Боже мой, неужели мне так и не дадут сегодня чаю?

О повести

	Содержание повести выражено в заглавии повести: какие бы волны ни колебали человечество, эти же волны всё равно погасят ветер, который их вызывает. Человечество уничтожить невозможно.[6]
	— Аркадий Стругацкий, «Думать не развлечение, а обязанность…»

	— Скажите пожалуйста, случайно или намеренно оказалось так, что в ВГВ все упоминающиеся инициированные людены — мужчины. Да и самоназвания люден, метагом — не допускают «удобозвучащего» женского рода. — Это хороший вопрос, и я не знаю, как на него ответить. Могу, в защиту АБС, заметить только, что столетняя балерина из Малой Пеши (помните?) — несомненный кандидат в метагомы.
	— Борис Стругацкий, Off-line интервью, 8 марта 2003

На протяжении семидесятых и первой половины восьмидесятых в творчестве братьев Стругацких — на космическом, разумеется, материале — исподволь нарастала (в духе гегелевского «всё действительное разумно») мысль о мудром, хотя порой и болезненном для человека всевластии КГБ (повести «Волны гасят ветер» и др.). Разумеется, это не было проявлением сервилизма, но серьёзная резиньяция (то есть признание собственного и своих единомышленников поражения) здесь прочитывалась.[7]

— Виктор Топоров, «Братья по разуму»

Полдень уходит. Медленно умирая вместе со своим тотемным воплощением — Леонидом Андреевичем Горбовским. <…> Рай уходит незаметно, без вреда для обитателей Земли. Как замирающая мелодия. Источник молодой веры исчерпан. И даже для великого Горбовского в нём почти ничего не осталось… Впрочем, ощущение обречённости лишь обостряет вкус счастья, в полном соответствии с законом контраста. <…> Роль богов, призванных стоять над пропастью и оберегать этот большой детский сад, сыграна до конца. На земле остаётся огромная масса людей, большинство. При всём разнообразии все они хорошие, не то что в XX веке. Но что́ они делают?.. Ведь уже в «Беспокойстве» был дан первый яркий образ искателя новизны и силы — отжатого на периферию, не востребованного, не вписавшегося в новый спокойный мир. А теперь вот нет и космической экспансии — и где они, эти люди?.. Творчество? Удел единиц. Ну, пусть тысяч… <…> А что же для большинства? Сфера обслуживания? Не нужна, вроде… Идея исчерпала себя до последней капли. Буря иссякла, паруса опали. Штиль. Дальше Стругацкие будут писать только по-другому и о другом. Как бы ни была велика и мощна эйфория молодости, но и её запаса <…> нечем подпитывать; ни внутренний источник, ни окружающий мир ничего для этого не дают.

— Леонид Филиппов, «От звёзд — к терновому венку», 2001

… отношение людей мира Полудня к люденам — однозначно-враждебное даже ещё до того, как сущность люденов стала ясна. Идеальные коммунисты должны альтруистически порадоваться за братьев, достигших более высокого уровня развития, чем они; для фашистов же узнать, что высшей расой являются вовсе не они — это тяжелейший, катастрофический шок. Забавно наблюдать метания комконовца, который только что пылал праведным гневом в адрес люденов, а затем обнаружил, что сам люден. Точь-в-точь рьяный гестаповец, узнавший о своих еврейских корнях…

— Юрий Нестеренко, «Слепящий свет полудня, или Фашизм братьев Стругацких», 2005—2010

Комментарии

1. ↑ Парафраз афоризма Теренция «всё понять — всё простить» («Самоистязатель»)^[2].
2. ↑ Куплет из песни, сочинённой Борисом Стругацким с друзьями во время автомобильного путешествия в конце 1970-х — начале 1980-х годов^[3].
3. ↑ Параллель с фрагментом главы «Мёртвый хочет жить» романа «Дорога на Океан» Л. Леонова^[2].

Примечания

1. ↑ Аркадий и Борис Стругацкие. Собрание сочинений в 11 томах. Т. 8. 1979-1984 / под ред. С. Бондаренко. — Изд. 2-е, исправленное. — Донецк: Сталкер, 2004. — С. 531-690.
2. 1 2 3 В. Курильский. Комментарии // Аркадий и Борис Стругацкие. Обитаемый остров. — СПб.: Terra Fantastica, М.: Эксмо, 2006. — С. 667-8. — (Отцы основатели: Аркадий и Борис Стругацкие).
3. 1 2 3 4 5 Псевдоквазии. Мнимые цитаты, стилизации, подражания // Русская Фантастика, 1997—2009.
4. 1 2 3 4 5 Мысли и реплики Максима Каммерера.
5. 1 2 3 4 Мысли и реплики Тойво Глумова.
6. ↑ Книжное обозрение. — 1987. — 27 февраля. — С. 3.
7. ↑ Смена (СПб.). — 1993. — 8 апреля (№ 85). — С. 6.

Цитаты из книг и экранизаций братьев Стругацких
Мир Полудня:	«Полдень, XXII век» (1961)  · «Попытка к бегству» (1963)  · «Далёкая Радуга» (1963)  · «Трудно быть богом» (1964)  · «Беспокойство» (1965/1990)  · «Обитаемый остров» (1968)  · «Малыш» (1970)  · «Парень из преисподней» (1974)  · «Жук в муравейнике» (1979)  · «Волны гасят ветер» (1984)
Другие повести и романы:	«Забытый эксперимент» (1959)  · «Страна багровых туч» (1959)  · «Извне» (1960)  · «Путь на Амальтею» (1960)  · «Стажёры» (1962)  · «Понедельник начинается в субботу» (1964)  · «Хищные вещи века» (1965)  · «Улитка на склоне» (1966/1968)  · «Гадкие лебеди» (1967/1987)  · «Второе нашествие марсиан» (1967)  · «Сказка о Тройке» (1967)  · «Отель «У Погибшего Альпиниста»» (1969)  · «Пикник на обочине» (1971)  · «Град обреченный» (1972/1987)  · «За миллиард лет до конца света» (1976)  · «Повесть о дружбе и недружбе» (1980)  · «Хромая судьба» (1982/1986)  · «Отягощённые злом, или Сорок лет спустя» (1988)
Драматургия:	«Туча» (1986)  · «Пять ложек эликсира» (1987)  · «Жиды города Питера, или Невесёлые беседы при свечах» (1990)
С. Ярославцев:	«Четвёртое царство»  · «Дни Кракена»  · «Экспедиция в преисподнюю»  · «Дьявол среди людей»
С. Витицкий:	«Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики»  · «Бессильные мира сего»
Экранизации:	«Отель «У погибшего альпиниста» (1979)  · «Сталкер» (1979)  · «Чародеи» (1982)  · «Дни затмения» (1988)  · «Трудно быть богом» (1989)  · «Искушение Б.» (1990)  · «Гадкие лебеди» (2006)  · «Обитаемый остров» (2008–9)  · «Трудно быть богом» (2013)