Используя темы из традиционного устного народного творчества и письменных исторических хроник, Низами своими поэмами объединил доисламский и исламскийИран[3]. Героико-романтическая поэзия Низами на протяжении последующих веков продолжала оказывать воздействие на весь персоговорящий мир и вдохновляла пытавшихся подражать ему молодых поэтов, писателей и драматургов на протяжении многих последующих поколений не только в самой Персии, но и по всему региону, включая культуры таких современных стран, как Азербайджан, Армения, Афганистан, Грузия, Индия, Иран, Пакистан, Таджикистан, Турция, Туркменистан, Узбекистан. Его творчество оказало влияние на таких великих поэтов, как Хафиз Ширази, Джалаладдин Руми и Саади. Его пятьмаснави (больших поэм) («Хамсе») раскрывают и исследуют разнообразные темы из различных областей знаний и снискали огромную славу, на что указывает большое число сохранившихся списков его произведений. Герои его поэм — Хосров и Ширин, Лейли и Маджнун, Искандер — до сих пор остаются общеизвестными как во всём исламском мире, так и в других странах.
1991 год был объявлен ЮНЕСКО годом Низами в честь 850-летия поэта[4].
Ко времени рождения Низами прошло уже столетие с момента вторжения в Иран и Закавказье тюрок-сельджуков. По мнению французского историка Рене Груссе, сельджукские султаны, сами будучи туркоманами, став султанами Персии, не подвергли тюркизации Персию, а наоборот, они «добровольно стали персами и подобно древним великим сасанидским царям защищали иранское население» от набегов кочевников и спасли иранскую культуру от туркоманской угрозы[8].
В последней четверти XII века, когда Низами начинал работать над поэмами, которые вошли в книгу «Хамсе» («Пятерица»), верховная власть сельджуков переживала упадок, а политические волнения и социальное беспокойство нарастали. Тем не менее, персидская культура переживала расцвет именно тогда, когда политическая власть была скорее рассеяна, чем централизована, a персидский язык оставался основным языком. Это относилось и к Гяндже, кавказскому городу — отдалённому персидскому аванпосту[9], где жил Низами, городу, который в то время имел преимущественно иранское население[10], о чём свидетельствует также современник Низами армянский историк Киракос Гандзакеци (около 1200—1271)[11], который также как и Низами Гянджеви (Низами из Гянджи) был жителем Гянджи. В Средние века армяне всех ираноязычных называли «парсик» — персами, что отражено в переводе того же отрывка на английский язык[12]. Анонимный хронист начала XIII века среди населения города упоминает две группы — «христиане» и «персы»[13]. При жизни Низами Гянджа была одним из центров иранской культуры, о чём свидетельствуют собранные только в одной антологии персидской поэзии XIII века «Нузхат аль-Маджалис» стихотворения 24 персидских поэтов, живших и творивших в Гяндже в XI—XII веках[14]. Среди ираноязычного населения Гянджи XI—XII веков были также и курды, значительному присутствию которых в городе и его окрестностях способствовало правление представителей династии Шеддадидов, имеющей курдское происхождение. Именно привилегированным положением курдов в Гяндже некоторые исследователи объясняют переезд отца Низами из Кума и поселение родителей Низами в Гяндже, так как мать Низами была курдянкой[15][16].
Персидский историк Хамдаллах Казвини, живший примерно через сто лет после Низами, описал «полную сокровищ» Гянджу в Арране, как один из самых богатых и процветающих городов Ирана[17].
Азербайджан, Арран и Ширван явились тогда новым центром персидской культуры после Хорасана. В «хорасанском» стиле персидской поэзии специалисты выделяют западную — «азербайджанскую» школу, которую иначе называют «тебризской» или «ширванской»[18], как склонную к усложнённой метафоричности и философичности, к использованию образов, взятых из христианской традиции. Низами считается одним из виднейших представителей этой западной школы персидской поэзии[19].
О жизни Низами известно мало, единственным источником информации о нём являются его произведения, в которых также не содержится достаточного количества надёжной информации о его личной жизни[20], в результате чего его имя окружено множеством легенд, которые ещё более украсили его последующие биографы[21].
Имя и литературный псевдоним
Личное имя поэта — Ильяс, его отца звали Юсуф, деда Заки; после рождения сына Мухаммада имя последнего также вошло в полное имя поэта, которое таким образом стало звучать: Абу Мухаммад Ильяс ибн Юсуф ибн Заки Муайяд[10], а в качестве литературного псевдонима («лакаб») он выбрал имя «Низами»[22], которое некоторые авторы средневековых «тазкират» (тадхират, тадкират), то есть «биографий», объясняют тем, что ремесло вышивания было делом его семьи, от которого Низами отказался, чтобы писать поэтические произведения, над которыми он трудился с терпеливостью вышивальщика[23]. Его официальное имя — Низам ад-Дин Абу Мухаммад Ильяс ибн Юсуф ибн Заки ибн Муайяд[24]. Ян Рыпка приводит ещё одну форму его официального имени Хаким Джамал ад-Дин Абу Мухаммад Ильяс ибн Юсуф ибн Заки ибн Муайяд Низами[25].
Точная дата рождения Низами неизвестна. Известно только, что Низами родился между 1140—1146 (535—540) годами[27]. Биографы Низами и некоторые современные исследователи расходятся на шесть лет относительно точной даты его рождения (535-40/1141-6)[28]. По сложившейся традиции, годом рождения Низами принято считать 1141 год, который официально признан ЮНЕСКО[4]. На этот год указывает сам Низами в поэме «Хосров и Ширин», где в главе «В оправдание сочинения этой книги» говорится:
Мой знаешь гороскоп? В нём — лев, но я сын персти[29], И если я и лев, я только лев из шерсти, И мне ли на врага, его губя, идти? Я лев, который смог лишь на себя идти! (пер. К. Липскерова)
Из этих строк следует, что поэт родился «под знаком» Льва. В той же главе он указывает, что в начале работы над поэмой ему было сорок лет, а он начал её в 575 году хиджры. Получается, что Низами родился в 535 году хиджры (то есть в 1141 году). В тот год солнце находилось в созвездии Льва с 17 по 22 августа, из чего следует, что Низами Гянджеви родился между 17 и 22 августа 1141 года[30].
Вопрос о месте рождения поэта долгое время вызывал споры. Хаджи Лютф Али Бей в биографическом сочинении «Атешкида» (XVIII век) таковым называет Кум в Центральном Иране, ссылаясь на стихи Низами из «Искандер-намэ»:
Хотя я затерян в море Гянджи, словно жемчужина, Но я из Кухистана[31] В Тафрише есть деревня, и свою славу[32] Низами стал искать оттуда.
Большинство средневековых биографов Низами (Ауфи Садид-ад-дин в XIII в., Доулатшах Самарканди в XV в. и другие) указывают как место рождения Низами Гянджу — город, в котором он жил и умер. Академик Е. Э. Бертельс отметил, что в лучшей и старейшей из известных ему рукописей Низами также не упоминается про Кум[33]. В настоящее время существует устоявшееся мнение, принятое академическими авторами, согласно которому отец Низами происходил из Кума[34], тогда как сам Низами родился в Гяндже, и упоминание в некоторых его произведениях о том, что он появился на свет в Куме — результат искажения текста[10]. В период жизни Низами Гянджа находилась в составе Сельджукской империи[35], просуществовавшей с 1077 по 1307 год. Тафриш, упомянутый в вышеприведённом отрывке из «Искандер-намэ», являлся крупным центром зороастрийской религии и находится в 222 км от Тегерана, Центральный Иран.
Низами родился в городе[36], и вся его жизнь прошла в условиях городской среды, притом в атмосфере господства персидской культуры, так как его родная Гянджа в то время имела ещё иранское население[10], и, хотя о его жизни известно мало, считается, что всю жизнь он провёл, не покидая Закавказья[10]. Скудные данные о его жизни можно найти только в его произведениях[37].
Родители и родственники
Могилы родителей Низами в мавзолее недалеко от мавзолея поэта в Гяндже
Отец Низами, Юсуф ибн Заки, мигрировавший в Гянджу из Кума (Центральный Иран, как указывает Дж. Мейсами), возможно был чиновником[38]. Мать, Ра’иса, имела иранское происхождение[39], по словам самого Низами, была курдянкой[40][41], вероятно, дочерью вождя курдского племени[42], и, по некоторым предположениям, была связана с курдской династией Шеддадидов, правившей Гянджой до атабеков.
Родители поэта рано умерли[43]. После смерти отца Ильяса воспитывала мать, а после смерти последней — брат матери Ходжа Умар[44].
Доулатшах Самарканди (1438—1491) в своем трактате «Тазкират ош-шоара» («Записке о стихотворцах») (окончен в 1487 году) упоминает брата Низами по имени Кивами Мутарризи, который также был поэтом.
Хотя Низами часто называют «Хаким» (мудрец)[51], он не был философом, как Аль-Фараби, Авиценна и Сухраварди, или толкователем теории суфизма, как Ибн Араби или Абдурраззак аль-Кашани. Тем не менее, его считают философом и гностиком, хорошо владевшим различными областями исламской философской мысли, которые он объединял и обобщал образом, напоминающим традиции более поздних мудрецов, таких как Кутбуддин аш-Ширази и Баба Афзал Кашани, которые будучи специалистами в различных областях знаний, предприняли попытку объединить различные традиции в философии, гносисе и теологии[52].
О жизни Низами сохранилось мало информации, но точно известно, что он не был придворным поэтом, так как опасался, что в такой роли утратит честность, и хотел прежде всего свободы творчества[53]. Вместе с тем, следуя традиции, свои произведения Низами посвящал правителям из различных династий. Так, поэму «Лейли и Меджнун» Низами посвятил Ширваншахам, а поэму «Семь красавиц» — сопернику Ильдегизидов — одному из атабеков Мараги (Ахмадилидов) Ала ал-Дину[54].
Низами, как указывалось, жил в Гяндже. Он был женат трижды[55]. Первая и любимая жена, рабыня-половчанка Афак (которой он посвятил много стихов), «величавая обликом, прекрасная, разумная», была подарена ему правителем Дербента Дара Музаффарр ад-Дином примерно в 1170 году. Низами, освободив Афак, женился на ней. Около 1174 г. у них родился сын, которого назвали Мухаммед. В 1178 или 1179 году, когда Низами заканчивал поэму «Хосров и Ширин», его жена Афак умерла. Две другие жены Низами также умерли преждевременно, притом, что смерть каждой из жён совпадала с завершением Низами новой эпической поэмы, в связи с чем поэт сказал:
Боже, почему за каждую поэму я должен пожертвовать женой![56][57]
Низами жил в эпоху политической нестабильности и интенсивной интеллектуальной активности, что отражено в его поэмах и стихах. Ничего не известно о его взаимоотношениях с его покровителями, как и не известны точные даты, когда были написаны его отдельные произведения, так как многое является плодом фантазий его биографов, которые жили позже него[58]. При жизни Низами удостаивался почестей и пользовался уважением. Сохранилось предание о том, что атабек тщетно приглашал Низами ко двору, но получил отказ, однако считая поэта святым человеком, подарил Низами пять тысяч динаров, а позже передал ему во владение 14 деревень[59].
Сведения о дате его смерти так же противоречивы, как и свидетельства о дате его рождения. Средневековые биографы указывают различные данные, расходясь в определении года смерти Низами примерно на 37 лет (575—613/1180—1217). Сейчас точно известно лишь то, что Низами умер в XIII веке[60]. Датировка смерти Низами 605 годом хиджры (1208/1209 год) основана на арабской надписи из Гянджи, опубликованной Бертельсом[61]. Другое мнение основано на тексте поэмы «Искандер-наме». Кто-то из близких Низами лиц, возможно, его сын, описал смерть поэта и включил эти строки во вторую книгу об Искандере, в главу, посвящённую смерти античных философов — Платона, Сократа, Аристотеля. В этом описании указан возраст автора по мусульманскому календарю, что соответствует дате смерти в 598 году хиджры (1201/1202 годы)[62]:
Шестьдесят было лет и три года ему,
И шесть месяцев сверх, — и ушёл он во тьму,
Всё сказав о мужах, озарявших своими
Поученьями всех, он ушёл вслед за ними[63]. (пер. К. Липскерова)
Культура Персии эпохи Низами знаменита благодаря традиции, имеющей глубокие корни, великолепию и роскоши. В доисламские времена она развила чрезвычайно богатые и безошибочные средства выражения в музыке, архитектуре и в литературе, хотя Иран, её центр, был постоянно подвержен набегам вторгавшихся армий и иммигрантов, эта традиция была в состоянии вобрать в себя, трансформировать и полностью преодолеть проникновение инородного элемента. Александр Великий был только одним из многих завоевателей, кто был пленён персидским образом жизни[64]. Низами был типичным продуктом иранской культуры. Он создал мост между исламским и доисламским Ираном, а также между Ираном и всем древним миром[65]. Хотя Низами Гянджеви жил на Кавказе — на периферии Персии, в своем творчестве он продемонстрировал центростремительную тенденцию, которая проявляется во всей персидской литературе, как с точки зрения единства её языка и содержания, так и в смысле гражданского единства, и в поэме «Семь красавиц» написал, что Иран — «сердце мира» (в русском переводе «душа мира»)[66][67][68][69][70]:
По мнению профессора Челковского, «любимым занятием Низами было чтение монументального эпоса ФирдоусиШахнаме („Книга царей“)»[72]. Хотя на творчество Низами влияние оказали и другие персидские поэты, такие как Катран Тебризи, Санаи, Фахраддин Гургани и историк Ат-Табари, творчество Фирдоуси для Низами было источником вдохновения и материалом для создания поэмы «Искандер-наме». Низами постоянно ссылается на «Шахнаме» в своих произведениях, особенно в прологе «Искандер-наме». Можно считать, что он всегда восхищался произведением Фирдоуси и, поставив себе в жизни цель — написать героический эпос, равный поэме Фирдоуси «Шахнаме», использовал поэму «Шахнаме», как источник для создания трёх эпических поэм — «Семь красавиц», «Хосров и Ширин» и «Искандер-наме»[73]. Низами назвал Фирдоуси «хакимом» — «мудрецом», «даанаа» — «знающим» и большим мастером ораторского искусства, «который украсил слова, подобно новобрачной». Он советовал сыну Ширваншаха прочесть «Шахнаме» и запомнить значимые высказывания мудреца[74]. Однако, согласно Е. Э. Бертельсу, «Низами считает свои стихи выше творений Фирдоуси», «Он собирается „палас“ переделать в „шёлк“, „серебро“ превратить в „золото“»[75].
Большое влияние на Низами оказало творчество персидского поэта XI века Фахраддина Гургани. Позаимствовав большинство своих сюжетов у другого великого персидского поэта Фирдоуси, основу для своего искусства написания поэзии, образность речи и композиционную технику Низами взял у Гургани. Это заметно в поэме «Хосров и Ширин», и особенно в сцене спора влюблённых, которая имитирует главную сцену из поэмы Гургани «Вис и Рамин». Кроме того, поэма Низами написана тем же метром (хазадж), которым написана поэма Гургани. Влиянием Гургани на Низами можно также объяснить увлеченность последнего астрологией[76].
Своё первое монументальное произведение Низами написал под воздействием поэмы персидского поэта Санаи «Сад истин» («Хадикат аль-Хакикат»)[77][78].
Стиль и мировоззрение
Низами писал поэтические произведения, но они отличаются драматичностью. Сюжет его романтических поэм тщательно построен так, чтобы усилить психологическую сложность повествования. Его герои живут под давлением действия и должны срочно принимать решения, чтобы познать самих себя и других[79]. Он рисует психологические портреты своих героев, раскрывая богатство и сложность человеческой души, когда они сталкиваются с сильной и несокрушимой любовью[80].
С одинаковым мастерством и глубиной Низами изобразил как простых людей, так и царственных особ. С особым теплом Низами изобразил ремесленников и мастеровых. Низами нарисовал образы художников, скульпторов, архитекторов и музыкантов, которые часто становились ключевыми образами в его поэмах[81]. Низами был мастером жанра романтического эпоса. В своих чувственно-эротических стихах Низами объясняет, что заставляет человеческие существа вести себя так, как они, раскрывая их безрассудность и величие, их борьбу, страсти и трагедии[82]. Для Низами правда составляла суть поэзии. На основании такого подхода Низами обрушивал свой гнев на придворных поэтов, которые продавали свой талант за земное вознаграждение. В творчестве Низами искал вселенской справедливости и пытался защитить бедных и смиренных людей, а также исследовать невоздержанность и произвол сильных мира сего. Низами предупреждал людей о преходящей природе жизни[83]. Размышляя о судьбе людей и будучи гуманистом, Низами в поэме «Искандер-наме» предпринял попытку изобразить совершенное общество — утопию[84].
Низами был поэтом-мистиком, однако в творчестве Низами невозможно отделить мистическое от эротики, духовное от светского[85]. Его мистицизм с характерным для того символизмом основывается на сути суфийскойконцепции[86]. Вместе с тем, известно, что официально Низами не был принят в какой-либо суфийский орден[87]. Более вероятно, что Низами представлял аскетический мистицизм, схожий с мистицизмом Газали и Аттара, к которому склонность поэта к независимым суждениям и поступкам добавила более различимые особенности[88].
В поэзии Низами отразились суфийские традиции, символы и образы. Так, в поэме «Сокровищница тайн» Низами, чьё творческое наследие является общепризнанным хранилищем иранских мифов и легенд, проиллюстрировал то, как образ розы (гол или гул[89]) воспринимался в представлениях людей средневековой Персии[48]. В исламской традиции роза ассоциируется с Пророком Мухаммедом, что выражается множеством способов в религиозных текстах и художественном творчестве[90]. Для распространения в Иране этой традиции существовали предпосылки в доисламской культуре и религии, в которой с каждым божеством ассоциировался определённый цветок. Культура цветов в Иране всегда была тесно связана с культивацией персидского сада. Средневековый персидский сад в форме четырёхчастного архитектурного сада (чагарбаг) был прямым производным древнеперсидского «райского сада» (парадаиза) Ахеменидских царей, который составлял часть имперской дворцовой системы. Даже распространение ислама в Иране не оказало негативного влияния на культуру персидского сада[91]. Розы, которые выращивались в Иране с древности[92], являлись обязательной составляющей средневекового персидского сада. В средневековой персо-исламской культуре, и в поэзии в частности, которая является самым тонким выражением персидского творческого гения, образ розы применялся как средство передачи различных идей. Роза считалась царственным цветком и символом красоты. Символизм розы в персидской культуре уходит своими корнями в доисламскую эпоху, когда цветок розы ассоциировался с зороастрийскимбожествомДаэной, одним из женских язатов[англ.][93]. Роза стала особенно сильным символом в мистической традиции, начиная с XII в., пропитав персидскую религиозную мысль и литературную культуру[94]. Как и многие персидские поэты-мистики (Руми, Аттаром, Саади) Низами использовал образ розы, как символическое описание божественности[95]. В образном строе персидской поэзии любовь соловья к розе символизировала стремление души мистика к божественному[96]. Так, Руми утверждал, что аромат розы является намеком на тайну божественной действительности, которая лежит в основе всех вещей[97], и убеждал мистиков отказаться от своей плотской сущности, чтобы стать подобным аромату розы и направлять других в божественный Розовый сад[98]. Руми объясняет аромат розы, как символизирующий «дыхание разума и здравомыслия»[99]. Следуя этой традиции, Низами раскрыл мистический символизм розы в состязании двух придворных врачей в поэме «Сокровищница тайн». Хотя рассказанная Низами притча указывает на силу психологического внушения, мистическая природа аромата розы служит в качестве метафоры, как в поэме Низами, так и в классических текстах средневековой персидской поэзии[100].
Низами хорошо знал исламскую космологию, и эти знания он претворил в своей поэзии. Согласно исламской космологии[источникне указан 4267 дней]Земля располагалась в центре в окружении семи планет: Луны, Меркурия, Венеры, Солнца, Марса, Юпитера и Сатурна, считавшихся представителями Бога, которые своим движением воздействуют на живых существ и события на Земле[источникне указан 4267 дней]. Так, описывая рождение Бахрама и построение его гороскопа мудрецами и звездочетами в поэме «Семь красавиц», Низами, который хорошо разбирался в астрологии, предрек черты характера и судьбу Бахрама:
Поднялась в ту ночь к Плеядам месяца глава,
Апогей звезды Бахрама был в созвездье Льва.
Утарид блеснул под утро в знаке Близнецов,
А Кейван от Водолея отогнал врагов.
(пер. Вл. Державина)
Низами был твёрдо уверен, что единство мира можно воспринять посредством арифметики, геометрии и музыки. Он также знал нумерологию и считал, что числа являются ключом от взаимосвязанной вселенной, так как посредством чисел множество становится единством, а диссонанс — гармонией[102]. В поэме «Лейли и Меджнун» он приводит абджадию (нумерологическое значение) своего имени — Низами (перс.نظامی = 50+900+1+40+10), называя число 1001:
Мне «Низами» прозвание дано,
Имен в нем тыща и ещё одно.
Обозначенье этих букв благих
Надежней стен гранитных крепостных.
(Перевод Т. Стрешневой)
Язык поэм и стихов Низами отличается необычностью. Низами писал на персидском языке, подняв его на новую высоту благодаря использованию аллегорий, притч и многозначных слов[104]. Он ввёл новые и прозрачные развёрнутыеметафоры и образы, создал неологизмы[105]. Низами использует различные стилистические фигуры (гипербола, анафора), повторы (мукаррар), аллюзию, сложные слова и образы, которые объединяет с различными элементами повествования для увеличения силы их воздействия[106]. Стиль Низами также отличается тем, что он избегает употребления обычных слов для описания действий, эмоций и поведения своих героев[107]. Другой особенностью Низами является создание афоризмов. Так, в поэме «Лейли и Меджнун» Низами создал стиль, который отдельные авторы назвали «стилем эпиграмм», а многие из созданных Низами афоризмов стали пословицами[108]. Низами использует в своей поэзии разговорную речь. Его язык богат идиомами, стилистически прост, особенно в диалогах и монологах[109]. Сам Низами назвал свой стиль «гариб», что переводится, как «редкий, новый». Себя же он называл «волшебником слов» и «зеркалом незримого»[110].
Знамя Исхака им вознесено, если у него и есть противник, то это — исмаилит.
Произведения
До наших дней сохранилась только небольшая часть лирической поэзии Низами, в основном это касыды (оды) и газели (лирические стихи). Сохранившийся лирический «Диван» Низами составляет 6 касыд, 116 газелей, 2 кит’а и 30 рубаи. Однако, по словам средневековых биографов Низами, это лишь небольшая часть его лирики. Небольшое число его рубаи (четверостиший) сохранились в антологии персидской поэзии Нузхат ол-Маджалис, составленной персидским поэтом XIII в. Джамалом ал-Дином Халилом Ширвани[112], однако впервые описанной только в 1932 г[113].
Основными произведениями Низами являются пять поэм, объединённых общим названием «Пандж Гандж», что переводится с персидского как «Пять драгоценностей», более известных как «Пятерица» (от «хамсе» — персидского произношения арабского слова «хамиса» — «пять»).
Поэма «Семь красавиц» («Хафт пейкар», перс. هفت پیکر ) написана в 1197 году и посвящена правителю Мараги Аладдину Курп-Арслану[116].
Поэма «Искандер-наме» (перс. اسکندرنامه ), название которой переводится как «Книга Александра», написана между 1194 и 1202 гг. и посвящена малеку Ахара Носрат-ал-Дин Бискин бин Мохаммаду[117] из династии Пишкинидов[англ.] (1155—1231) грузинского происхождения, которые были вассаламиШеддадидовАррана[115].
Все пять поэм написаны в стихотворной форме маснави (двустиший), а общее количество двустиший составляет 30 000[118]. Поэма «Сокровищница тайн» состоит из 2260 маснави, написанных в метре «сари» (- ᴗ ᴗ — / — ᴗ ᴗ — / — ᴗ -). Поэма «Хосров и Ширин» состоит из примерно 6500 маснави, написанных в метре «хазадж» (ᴗ — — -). Поэма «Лейли и Меджнун» состоит из 4600 маснави в метре «хазадж». «Семь красавиц» насчитывает около 5130 маснави в метре «кафиф» (-ᴗ--/ᴗ-ᴗ-/ᴗᴗ-). «Искандер-наме», состоящая из двух частей, в общей сложности содержит около 10 500 маснави в метре «мотагареб» (◡ − − / ◡ − − / ◡ − − / ◡ −)[119][120], которым написана поэма Фирдоуси «Шах-намэ»[121].
Первая из поэм — «Сокровищница тайн» — была написана под влиянием монументальной поэмы Санаи (умер в 1131 г.) «Сад правды»[122]. В основе поэм «Хосров и Ширин», «Семь красавиц» и «Искандер-наме» лежат средневековые рыцарские истории. Герои поэм Низами Хосров и Ширин, Бахрам-и Гур и Александр Великий, которые появляются в отдельных эпизодах в поэме «Шахнаме» Фирдоуси, в поэмах Низами помещены в центр сюжета и стали главными героями трёх его поэм. Поэма «Лейли и Меджнун» написана на основе арабских легенд. Во всех пяти поэмах Низами значительно переработал материал использованных источников.
В поэмах Низами содержатся уникальные данные, которые сохранились до наших дней именно благодаря его описаниям. Так, например, одним из предметов очарования «Хамсе» являются детальные описания музыкантов, что сделало поэмы Низами главным источником современных знаний о персидском музыкальном творчестве и музыкальных инструментах XII века[123]. Несмотря на интерес Низами к обычным людям, поэт не отрицал институт монархической формы правления и считал, что он является интегральной, духовной и священной частью персидского образа жизни[124].
Поэма «Сокровищница тайн» раскрывает эзотерические, философские и теологические темы и написана в русле суфийской традиции, в связи с чем служила образцом для всех поэтов, впоследствии писавших в этом жанре. Поэма разделена на двадцать речей-притч, каждая из которых является отдельным трактатом, посвященным религиозным и этическим темам. Каждая глава завершается апострофой (обращением) к самому поэту, содержащей его литературный псевдоним[125]. Содержание стихов указывается в заглавии каждой главы и написано в типичном гомилетическом стиле[125]. Истории, которые обсуждают духовные и практические вопросы, проповедуют справедливость царей, исключение лицемерия, предупреждают о суетности этого мира и необходимости готовиться к жизни после смерти. Низами проповедует идеальный образ жизни, привлекая внимание к своему читателю людей высшего социального положения среди творений Божьих, а также пишет о том, что человек должен думать о своем духовном предназначении[125]. В нескольких главах Низами обращается к обязанностям царей, но в целом он скорее обращается ко всему человечеству[125], чем к своему царственному покровителю. Написанная в высоко риторическом стиле поэма «Сокровищница тайн» не является романтической эпической поэмой, её цель — переступить ограничения придворной светской литературы[125]. Этим произведением Низами продолжил направление, которое открыл в персидской поэзии Санаи и которое было продолжено многими персидскими поэтами, ведущим среди которых является Аттар[125].
Хосров видит купающуюся Ширин. Миниатюра XVI века из Шираза. Художественная галерея Фрира, Вашингтон
Поэма «Хосров и Ширин» — первый шедевр Низами. При её написании Низами испытал влияние поэмы Фахраддина Гургани «Вис и Рамин»[126]. Поэма «Хосров и Ширин» стала поворотной точкой не только для Низами, но и для всей персидской поэзии. Более того, её считают первой поэмой в персидской литературе, достигшей полного структурного и артистического единства[127]. Это также суфийское произведение, аллегорически изображающее стремление души к Богу; но чувства изображены настолько живо, что неподготовленный читатель даже не замечает аллегории, воспринимая поэму как романтическое любовное произведение. В основе сюжета поэмы лежит правдивая история, и герои являются историческими личностями. Низами утверждал, что источником для него послужила рукопись, хранившаяся в Барде[128]. История жизни Хосрова II Парвиза (590—628 гг.) была описана в исторических документах и подробно рассказана в эпико-исторической поэме Фирдоуси «Шахнаме». Однако о событиях, связанных с восхождением на престол Хосрова II Парвиза и годами его правления, Низами упоминает лишь кратко[129]. В своей поэме Низами рассказывает о трагической любви Хосрова, сасанидского царевича, затем шаха Ирана[130], и прекрасной армянской[131][132][133] принцессы Ширин, племянницы (дочь брата) Шемиры (звали Мехин Бану) — могучей правительницы христианского Аррана вплоть до Армении[134], где они проводили лето. За этим сюжетом скрыта история души, погрязшей в грехах, которые не дают ей, при всем желании, соединиться с Богом.
Лейли и Меджнун. Миниатюра неизвестного художника второй половины XVI века
Поэма «Лейли и Меджнун» разрабатывает сюжет старинной арабской легенды о несчастной любви юноши Кайса, прозванного «Меджнун» («Безумец»), к красавице Лейли. Поэма была написана по заказу ширваншахаАхситана I[135][136][137][138]. В поэме 4600 строф. Эта поэма считается самым известным персидским изложением сказания о Лейли и Меджнуне[137]. Эта романтическая поэма относится к жанру «удри» (иначе «одри»). Сюжет поэм этого жанра прост и вращается вокруг безответной любви. Герои удри являются полувымышленными-полуисторическими персонажами, и их поступки похожи на поступки персонажей других романтических поэм этого жанра[139]. Низами персифицировал арабскую-бедуинскую легенду, представив героев в качестве персидских аристократов. Он также перенёс развитие сюжета в городскую среду и добавил несколько персидских мотивов, украсив повествование также описаниями природы[140]. В основе сюжета поэмы легенда о трагической любви поэта Кайса и его двоюродной сестры Лейлы, но существует и общий смысл поэмы — безграничная любовь, находящая выход лишь в высокой поэзии и ведущая к духовному слиянию любящих. Поэма была опубликована в различных странах в различных версиях текста. Однако иранский учёный Хасан Вахид Дастджерди в 1934 г. осуществил публикацию критического издания поэмы, составив её текст из 66 глав и 3657 строф, опустив 1007 куплетов, определив их как более поздние интерполяции, хотя он допускал, что некоторые из них могли быть добавлены самим Низами[141].
Название поэмы «Хафт пейкар» дословно можно перевести как «семь портретов», также возможно перевести как «семь принцесс». Поэма известна и под названием «Хафт гундбад» — «семь куполов»[142], что отображает метафорическое значение названия. Сюжет каждой из семи новелл — любовное переживание, причём, в соответствии с переходом от чёрного цвета к белому, грубая чувственность сменяется духовно просветлённой любовью.
Сюжет поэмы основан на событиях персидской истории и легенде о Бахраме Гуре (Бахрам V), сасанидском шахе, отец которого, Йездигерд I, двадцать лет оставался бездетным и заимел сына только после того, как обратился к Ахура Мазде с мольбами дать ему ребёнка. После долгожданного рождения Бахрама по совету мудрецов его отправляют на воспитание к арабскому царю Номану. По приказу Номана был построен прекрасный новый дворец — Карнак. Однажды в одной из комнат дворца Бахрам находит портреты семи принцесс из семи разных стран, в которых он влюбляется[143]. После смерти отца Бахрам возвращается в Персию и восходит на престол. Став царем, Бахрам предпринимает поиски семи принцесс и, отыскав их, женится на них.
Вторая тематическая линия поэмы — превращение Бахрама Гура из легкомысленного царевича в справедливого и умного правителя, борющегося с произволом и насилием. Пока взошедший на престол Бахрам был занят своими женами, один из его министров захватил власть в стране. Неожиданно Бахрам обнаруживает, что в делах его царства царит беспорядок, казна пуста, а соседние правители собираются на него напасть. Расследовав деяния министра, Бахрам приходит к выводу, что тот виновен в бедах, постигших царство. Он приговаривает злодея-министра к смертной казни и восстанавливает справедливость и порядок в своей стране. После этого Бахрам приказывает превратить семь дворцов своих жён в семь зороастрийских храмов для поклонения Богу, а сам Бахрам отправляется на охоту и исчезает в глубокой пещере. Пытаясь найти дикого осла (gūr), Бахрам находит свою могилу (gūr)[144].
Низами считал поэму «Искандер-наме» итогом своего творчества, по сравнению с другими поэмами «Хамсе» она отличается некоторой философской усложнённостью. Поэма является творческой переработкой Низами различных сюжетов и легенд об Искандере — Александре Македонском, образ которого Низами расположил в центре поэмы. С самого начала Александр Македонский выступает как идеальный государь, воюющий только во имя защиты справедливости. Поэма состоит из двух формально независимых частей, написанных рифмованными куплетами и согласно метру «мотакареб» (аруз), которым написана поэма «Шахнаме»: «Шараф-наме» («Книга славы») и «Икбал-наме» или иначе «Кераб-наме» («Книга судьбы»). «Шараф-наме» описывает (на основе восточных легенд) жизнь и подвиги Искандера. «Икбал-наме» композиционно делится на два больших раздела, которые можно озаглавить как «Искандер-мудрец» и «Искандер-пророк»[145].
Долгое время вызывало сомнения время создания поэмы и очерёдность её расположения внутри сборника «Хамсе». Однако в начале «Шараф-наме» Низами сказал, что ко времени написания тех строк уже он создал «три жемчужины» перед тем, как начать «новый орнамент», что подтвердило время создания. Кроме того, Низами оплакивает смерть Ширваншаха Аксатана, которому Низами посвятил поэму «Лейли и Маджнун», и адресует свои наставления его преемнику. Ко времени завершения поэмы власть династии Ширваншахов в Гяндже ослабла, поэтому Низами посвятил поэму малеку Ахара Носрат-аль-Дин Бискин бин Мохаммаду, которого Низами упоминает во введении к «Шараф-наме»[146].
Основные эпизоды легенды об Александре, которые известны в мусульманской традиции, собраны в «Шараф-наме»[147][148]. В «Икбал-наме» Александр — бесспорный властитель мира, показан уже не как воин, но как мудрец и пророк[149]. Не менее существенную часть составляют притчи, не имеющие прямого отношения к истории Александра. В завершение Низами рассказывает о конце жизни Александра и обстоятельствах смерти каждого из семи мудрецов. В этой части добавлена интерполяция о смерти самого Низами[150]. В то время как «Шараф-наме» относится к традиции персидской эпической поэзии, в «Икбал-наме» Низами продемонстрировал свои таланты дидактического поэта, рассказчика анекдотов и миниатюриста[151].
Доулатшах Самарканди назвал Низами самым изысканным писателем эпохи, в которую он жил. А Хафиз Ширази посвятил ему строки, в которых пишет о том, что «все сокровища прошедших дней не могут сравниться со сладостью песен Низами»[152].
Труды Низами оказали громадное влияние на дальнейшее развитие восточной и мировой литературы вплоть до XX века. Известны десятки назире (поэтических «ответов») и подражаний поэмам Низами, создававшихся начиная с XIII века и принадлежащих в том числе Алишеру Навои, индоперсидскому поэту Амиру Хосрову Дехлеви и др. Многие поэты в последующие века имитировали творчество Низами, даже если они не могли сравнятся с ним и, конечно, не смогли превзойти его, — персы, турки, индусы, если назвать только наиболее важных. Персидский учёный Хекмет перечислил не менее сорока персидских и тридцати турецких версий поэмы «Лейли и Маджнун»[153].
Творчество Низами оказало большое влияние на дальнейшее развитие персидской литературы. Не только каждая из его поэм, но и в целом все пять поэм Хамсе как единое целое стали образцом, которому подражали и с которым соперничали персидские поэты в последующие века[154].
Поэмы Низами предоставили персидскому искусству миниатюры обилие творческого материала, вместе с поэмой Фирдоуси «Шахнаме» став наиболее иллюстрированными среди произведений персидской литературы[155].
С сюжетами произведений Низами тюркоязычные читатели ознакомились ещё в средние века по подражаниям его поэмам и своеобразным поэтическим ответам тюркоязычных поэтов. Творчество Низами Гянджеви оказывало влияние и на творчество классиков азербайджанской литературы.
Первые переводы произведений Низами на западноевропейские языки стали осуществляться, начиная с XIX века. В 1920-30-х годах русские переводчики и исследователи перевели отдельные фрагменты из поэм «Семь красавиц», «Лейли и Меджнун» и «Хосров и Ширин». Перевод всех сочинений Низами с персидского на азербайджанский осуществлен в Азербайджане.
Первую попытку критического издания поэм Низами предпринял Хасан Вахид Дастджерди, осуществив издание поэм в Тегеране в 1934—1939 гг[156]. Одним из лучших изданий произведений Низами является издание поэмы «Семь красавиц», которое было осуществлено Хельмутом Риттером и Яном Рыпкой в 1934 г. (Prague, printed Istanbul, 1934) на основании пятнадцати рукописей с текстами поэмы и изданной в Бомбее в 1265 г. литографии[157]. Это одно из немногих изданий классического персидского текста, в котором применена строгая текстово-критическая методология[158].
С ноября 2022 года Центром Низами Гянджеви при Оксфордском университете совместно с Центром Большой исламской энциклопедии Ирана и Институтом рукописей НАН Азербайджана осуществляется проект по созданию каталога копий произведений Низами Гянджеви, изданных за 600 лет. На 2024 год существует около 4 000 изданий произведений в библиотеках стран Ближнего Востока, Южной и Средней Азии, Кавказа и Запада, частных коллекциях. Кодификация призвана устранить ошибки в изданиях. Каталог будет издан на азербайджанском, персидском и английском языках и размещён в архиве исследований Оксфордского университета[159].
И. В. Гёте создал свой «Западно-восточный диван» под влиянием персидской поэзии. В «Комментариях и эссе относительно Западно-восточного дивана» («Noten und Abhandlungen zum West-östlichen Divan») Гёте отдал дань уважения Низами в числе таких персидских поэтов, как Фирдоуси, Анвари, Руми, Саади и Джами, однако наибольшее влияние на Гёте при создании «Западно-восточного дивана» оказала поэзия Хафиза[160] и его «Диван»[161][162]. В самом же сборнике «Западно-восточный диван» Гёте обращается к Низами и упоминает героев его поэм[163][164]:
Мука любви без любовных отрад, — Это Ширин и Ферхад. В мир друг для друга пришли, — Это Меджнун и Лейли.
В «Истории Государства Российского» Н. М. Карамзина Низами назван «персидским стихотворцем XII века», о нём упоминается в связи с рассказом о походе руссов в поэме «Искандер-наме»[165]. «Одним из славнейших эпических поэтов Персии» называет Низами в труде «О древних походах руссов на Восток» историк-востоковед В. В. Григорьев. По его мнению, Низами «был учёнейшим и славнейшим мужем своего времени»[166]. Г. Спасский-Автономов, командированный в Тегеран для изучения персидского языка, свидетельствует, что «между поэтов персидские критики выше всех славят Низами». Г. Спасский-Автономов пишет, что Низами «был суфа — то есть мистик». Свой особый интерес к творчеству Низами он объясняет тем, что в Персии поэтов Саади, Фирдоуси и Анвари называют пророками, а Низами — богом среди поэтов[167].
По мнению авторов «The Encyclopedia Americana», хотя в начале XX в. имя и творчество Низами не было широко известно на Западе, в Персии он считается одним из классиков персидской литературы, среди которых он, возможно, второй после Фирдоуси[168][169][170]. В начале XX в. Низами в Персии почитался одним из семи великих персидских поэтов[171].
В Иране творчество Низами до сих пор пользуется большой популярностью. У иранцев с древности существует традиция декламации поэтических произведений, что можно регулярно услышать по радио, наблюдать по телевидению, в литературных обществах, даже в чайных и в повседневной речи. Существует специальный конкурс по декламации поэзии, который называется «Муша-арех». Творчество Низами, его живое слово служит источником и символом этой древней традиции[172].
Сюжет поэмы «Семь красавиц» («Хафт пейкар») Низами послужил основой для написания оперы Джакомо Пуччини «Турандот», первое представление которой состоялось 25 апреля 1926 года в Милане (Италия), что является иллюстрацией длительной известности Низами, проникающей за пределы персидской литературы[173].
Азербайджанские композиторы неоднократно обращались к творчеству и к образу Низами, как, например, Узеир Гаджибеков (вокальные миниатюры на слова Низами «Сенсиз» («Без тебя») и «Севгили джанан» («Возлюбленная»)), Ниязи (камерная опера «Хосров и Ширин», 1942), Фикрет Амиров (симфония «Низами», 1947),
Афрасияб Бадалбейли (опера «Низами», 1948). Советский композитор Кара Караев дважды обращался к сюжету «Семи красавиц»: вначале им была написана одноимённая симфоническая сюита (1949), а потом, в 1952 году — балет «Семь красавиц», принесший композитору мировую славу. Художественный фильм Азербайджанской студии «Лейли и Меджнун» был снят (1961) на основе одноимённых произведений Низами и Физули. Пять фильмов азербайджанских кинематографистов были посвящены Низами, в их числе художественный фильм «Низами» (1982) с Муслимом Магомаевым в главной роли. В 1940 году[174]Мехти Гусейн написал пьесу «Низами», впервые поставленную 16 августа1942 года на сцене Азербайджанского драматического театра в Баку по случаю 800-летия Низами Гянджеви. Режиссёром-постановщиком спектакля был Адиль Искендеров, композитор — Сеид Рустамов, постановщик танцев — Лейла Бадирбейли. Роль Низами играл Рза Афганлы[175]. В 1943 году спектакль был показан в различных постановках театрами Гянджи (в то время Кировабад), Нахичевани и Шеки[175].
Культурная идентичность Низами стала предметом разногласий с 40-х годов XX века, когда в СССР произошёл идеологически и политически мотивированный пересмотр национально-культурной принадлежности поэта, приуроченный к празднованию 800-летия со дня его рождения.
Виктор Шнирельман отмечает, что до 40-х годов XX века культурная идентичность Низами не дискутировалась — его признавали персидским поэтом[176][177][178][179][180][181][182][183]; однако после 1940 года на территории СССР Низами стал на официальном уровне считаться азербайджанским поэтом[184].
В результате политической кампании ряд советских исследователей в конце 1930-х заявили об азербайджанской идентичности Низами. В статье БСЭ1939 года под редакцией Агафангела Крымского Низами представлен как азербайджанский поэт и мыслитель[185]. Аналогичного мнения о национальности Низами придерживался также известный советский востоковед Евгений Бертельс[186][187]. «Окончательный вердикт» в решении вопроса о национальной идентичности Низами вынес в СССР Иосиф Сталин, заявив о несомненной принадлежности поэта к азербайджанцам. После 1940 года все советские исследователи и энциклопедии уже единодушно признавали Низами азербайджанским поэтом[188][189][190][191][192][193][194][195][196]. После распада СССР часть постсоветских источников остаются на той же позиции[197][198], однако некоторые российские учёные вновь говорят о персидской идентичности Низами[199][200][201].
Азербайджанские исследователи Низами полагают, что в стихах поэта присутствуют примеры тюркского самосознания[203][204][205]. Азербайджанский автор Рамазан Кафарлы полагает, что Низами писал не по-тюркски, а по-персидски, так как «на Востоке можно было бы скорее прославиться и распространить свои воззрения в различных странах посредством персидского и арабского языков»[203]. Турецкая «Исламская энциклопедия» отмечая принадлежность персидской литературе, по этническому же происхождению считает тюрком по отцу и курдом по матери[206].
В свою очередь, иранские исследователи приводят аналогичные примеры персидского самосознания в стихах Низами и отмечают, что в его стихах «тюрк» или «индус» не национальности, а поэтические символы[207].
Ряд американских специалистов по новейшей истории считает, что Низами — пример синтеза тюркской и персидской культур и пример вклада Азербайджана в такой синтез[232][233], эта точка зрения подвергается критике как следующая советским идеологическим воззрениям[234][235].
В 1981 и 1991 годах в СССР были выпущены юбилейные почтовые марки с символическим изображением Низами и надписью, гласящей, что Низами — «азербайджанский поэт и мыслитель».
Специалист по персидской литературе Ребекка Гулд отмечает, что в большинстве книг о персидской литературе, опубликованных в Азербайджане, значение персидских поэтов, родившихся на территории Кавказа, в том числе Низами Гянджеви, сводится к проекту повышения этнического престижа. «Национализация» классических персидских поэтов в ряде республик СССР, вписывающаяся в советское время в общую политику национального строительства, в постсоветских государствах стала предметом псевдонауки, уделяющей внимание исключительно этническим корням средневековых деятелей, и политических спекуляций[241].
Юбилейная монета СССР, посвящённая 850-летию Низами Гянджеви, 1991 год
ЮНЕСКО, признав годом рождения Низами 1141 год, 1991 год объявила годом Низами в честь 850-летия поэта. В честь 850-летия со дня рождения Низами в 1991 году международные конгрессы, посвященные Низами, прошли в Вашингтоне, Лос-Анджелесе, Лондоне и Табризе[242].
В 1940 году азербайджанский писатель Мехти Гусейн написал пьесу «Низами», где воссоздал образ великого поэта Востока.
В тяжелые дни блокады в октябре 1941 г. в осажденном Ленинграде, в Эрмитаже отмечали 800-летие поэта. Мероприятие открыл академик, директор Эрмитажа И. А. Орбели.[244]
В 1947 году в Гяндже был воздвигнут мавзолей поэта (на месте древнего, к тому времени разрушенного).
В 1993 году Банк Азербайджанской Республики выпустил банкноту достоинством 500 манат с символическим портретом Низами Гянджеви.
В Гяндже (1946[245]) и Баку (1949, скульптор обоих монументов — Фуад Абдурахманов)[245] и других городах Азербайджана есть многочисленные памятники Низами, его именем названы улицы, районы, населённые пункты, учебные заведения и др.:
В начале декабря 2012 года по случаю 20-летия установления дипломатических отношений между Китаем и Азербайджаном памятник Низами Гянджеви был установлен в одном из центральных парков Пекина — Чаойан. Скульптор — Юань Сикунь[250][251].
13 марта 2014 г. в Государственном Эрмитаже состоялся вечер памяти о научной конференции, посвященной 800-летию Низами, проведенной Эрмитажем в блокадном Ленинграде в октябре 1941 года[258].
16 мая 2014 года Милли Меджлис Азербайджана на пленарном заседании внес изменения в Закон Азербайджанской Республики «Об учреждении орденов и медалей Азербайджанской Республики», предусматривающие учреждение Золотой медали имени Низами Гянджеви[259].
«Nizami’s strong character, his social sensibility, and his poetic genius fused with his rich Persian cultural heritage to create a new standard of literary achievement. Using themes from the oral tradition and written historical records, his poems unite pre-Islamic and Islamic Iran»
K. A. Luther.ATĀBAKĀN-E ĀḎARBĀYJĀN(англ.).Encyclopedia.Iranica(15 декабря 1987).Дата обращения: 2 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
ATĀBAKĀN-E ĀḎARBĀYJĀN, an influential family of military slave origin, also called Ildegozids, ruled parts of Arrān and Azerbaijan from about 530/1135-36 to 622/1225; as «Great Atābaks» (atābakān-e aʿẓam) of the Saljuq sultans of Persian Iraq (western Iran), they effectively controlled the sultans from 555/1160 to 587/1181; in their third phase they were again local rulers in Arrān and Azerbaijan until the territories which had not already been lost to the Georgians, were seized by Jalāl-al-dīn Ḵᵛārazmšāh in 622/1225.
K. A. Luther.ATĀBAKĀN-E ĀḎARBĀYJĀN(англ.).Encyclopedia.Iranica(15 декабря 1987).Дата обращения: 2 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
Īldegoz… He also sought to secure his position on the edges of the declining Saljuq empire by gaining control over parts of Azerbaijan; he probably gained clear control over it only after the death of Masʿūd’s last favorite, Ḵāṣṣ Beg Arslān b. Palangarī in 548/1153, who had been given a position in that area as well.
We can also discern the progressive Persianisation of this originally Arab family (a process parallel to and contemporary with that of the Kurdicisation of the Rawwadids [q.v.] in Adharbaydjan). After the Shah Yazid b. Ahmad (381—418/991-1028), Arab names give way to Persian ones like Manuchihr, Kubadh, Faridun, etc., very likely as a reflection of marriage links with local families, and possibly with that of the ancient rulers in Shabaran, the former capital, and the Yazidids now began to claim a nasab going back to Bahrain Gur or to Khusraw Anushirwan.
«It is to be noted that the Seljuks, those Turkomans who became sultans of Persia, did not Turkify Persia — no doubt because they did not wish to do so. On the contrary, it was they who voluntarily became Persians and who, in the manner of the great old Sassanid kings, strove to protect the Iranian populations from the plundering of Ghuzz bands and save Iranian culture from the Turkoman menace.»
Nizami Ganja’i, whose personal name was Ilyas, is the most celebrated native poet of the Persians after Firdausi… His nisbah designates him as a native of Ganja (Elizavetpol, Kirovabad) in Azerbaijan, then still a country with an Iranian population, and he spent the whole of his life in Transcaucasia; the verse in some of his poetic works which makes him a native of the hinterland of Qom is a spurious interpolation.
The most significant merit of Nozhat al-majāles, as regards the history of Persian literature, is that it embraces the works of some 115 poets from the northwestern Iran (Arrān, Šarvān, Azerbaijan; including 24 poets from Ganja alone), where, due to the change of language, the heritage of Persian literature in that region has almost entirely vanished.
V. Minorsky.review of G. H. Darab translation of Makhzan al-Asrar.— BSOAS, 1948.— С.5.— 441с.
«…Nizami’s mother was of Kurdish origin, and this might point to Ganja where the Kurdish dynasty of Shaddad ruled down to AH. 468; even now Kurds are found to the south of Ganja».
«The author of the collection of documents relating to Arran Mas’ud b. Namdar (c. 1100) claims Kurdish nationality. The mother of the poet Nizami of Ganja was Kurdish (see autobiographical digression in the introduction of Layli wa Majnun). In the 16th century there was a group of 24 septs of Kurds in Qarabagh, see Sharaf-nama, I, 323. Even now the Kurds of the USSR are chiefly grouped south of Ganja. Many place-names composed with Kurd are found on both banks of the Kur»
Ḥamd-Allāh Mustawfī of Qazwīn.The Geographical Part of the NUZHAT-AL-QULŪB(англ.).Persian Literature in Translation.The Packard Humanities Institute.Дата обращения: 22 января 2011.Архивировано из оригинала 28 августа 2011 года.
Several cities in Īrān are more opulent than many others, Richer and more productive, by reason of climate and soil, [<Arabic>] Of these is Ganjah, so full of treasure, in Arrān, Isfahān in `Irāq, In Khurāsān Marv and Ṭus, in Rūm (Asia Minor) Āq Sarāy.
«The three main literary styles which follow each other consecutively are known as: Khurasani, Iraqi, and Hindi. The time spans of each style are equally flexible. Within these broad geographical divisions we then come across certain „literary schools“ which reflect regional peculiarities and idiosyncrasies and are identified with smaller entities like provinces or towns. For example, there are: the Azerbayjani school, the Tabriz school, or the Shirvan school.»
Rypka, Jan.Poets and Prose Writers of the Late Saljuq and Mongol Periods//The Cambridge History of Iran.— January 1968.— Т.5 — The Saljuq and Mongol Periods.— С.578.
Hakim Jamal al-din Abu Muhammad Ilyas b. Yusuf b. Zaki b. Mu’ayyad Nizami a native of Ganja in Azarbaijan… Little is known of his life, the only source being his own works, which in many cases provided no reliable information.
«Abû Muhammad Ilyas ibn Yusuf ibn Zaki Mu’ayyad, known by his pen-name of Nizami… He lived in an age of both political instability and intense intellectual activity, which his poems reflect; but little is known about his life, his relations with his patrons, or the precise dates of his works, as the accounts of later biographers are colored by the many legends built up around the poet.»
«Abû Muhammad Ilyas ibn Yusuf ibn Zaki Mu’ayyad, known by his pen-name of Nizami, was born around 1141 in Ganja, the capital of Arran in Transcaucasian Azerbaijan, where he remained until his death in about 1209.»
Abdolhossein Zarrinkoob.Nizami, a life-long quest for a utopia//Colloquio sul poeta persiano Nizami e la leggenda iranica di Alessandro magno (ROMA, 25-26 MARZO 1975)/G. Bardi.— Roma: deH'Accademia Nazionale dei Lincei, 1977.— P.7.
The generous gifts of these royal patrons, which included a Turkish slave-maid with one or two pieces of land, offered a good opportunity for the poet to work on his poetical craft with the patience of a skillful embroiderer. In fact, some writers of Tadhkiras have stated(4) that embroidering was the inherited profession of the poet’s family and that, he himself had renounced it for the sake of poetry, although there is nothing in the poet’s work that might assure us of this point. … But in all these facts, there is nothing to assure us about the poet’s craft.
«Abû Muhammad Ilyas ibn Yusuf ibn Zaki Mu’ayyad, known by his pen-name of Nizami, was born around 1141 in Ganja, the capital of Arran in Transcaucasian Azerbaijan, where he remained until his death in about 1209. His father, who had migrated to Ganja from Qom in north central Iran, may have been a civil servant; his mother was a daughter of a Kurdish chieftain; having lost both parents early in his life, Nizami was brought up by an uncle. He was married three times, and in his poems laments the death of each of his wives, as well as proferring advice to his son Muhammad. He lived in an age of both political instability and intense intellectual activity, which his poems reflect; but little is known about his life, his relations with his patrons, or the precise dates of his works, as the accounts of later biographers are colored by the many legends built up around the poet.»
Rypka, Jan, "Poets and Prose Writers of the Late Saljuq and Mongol Periods".The Cambridge History of Iran/William Bayne Fisher, Ilya Gershevitch, Ehsan Yarshater.— Cambridge: Cambridge University Press, 1993.— Т.5 - The Saljuq and Mongol Periods.— С.578.— 771с.— ISBN 052106936X, 9780521069366.
As the scene of the greatest flowering of the panegyrical qasida, southern Caucasia occupies a prominent place in New Persian literary history. But this region also gave to the world Persia’s finest creator of romantic epics. Hakim Jamal al-din Abu Muhammad Ilyas b. Yusuf b. Zaki b. Mu’ayyad Nizami a native of Ganja in Azarbaijan, is an unrivaled master of thoughts and words, a poet whose freshness and vigor all the succeeding centuries have been unable to dull.
Rypka, Jan.Poets and Prose Writers of the Late Saljuq and Mongol Periods’, in The Cambridge History of Iran, Volume 5, The Saljuq and Mongol Periods.— January 1968.— С.578.
«We can only deduce that he was born between 535 and 540 (1140-46) …»
Бертельс Е. Э. Великий азербайджанский поэт Низами. — Баку: издательство АзФАН, 1940. — стр. 26:
«В лучшей и старейшей из известных мне рукописей Низами, принадлежащей Национальной библиотеке в Париже и датированной 763 г. (1360 г. н. э.), этой строки не имеется.»
«Abû Muhammad Ilyas ibn Yusuf ibn Zaki Mu’ayyad, known by his pen-name of Nizami, was born around 1141 in Ganja, the capital of Arran in Transcaucasian Azerbaijan, where he remained until his death in about 1209. His father, who had migrated to Ganja from Qom in north central Iran…»
Neẓāmī, in full Elyās Yūsof Neẓāmī Ganjavī, Neẓāmī also spelled Niẓāmī (b. c. 1141, Ganja, Seljuq empire [now Ganca, Azerbaijan]—d. 1209, Ganja), greatest romantic epic poet in Persian literature, who brought a colloquial and realistic style to the Persian epic.
Rypka, Jan.Poets and Prose Writers of the Late Saljuq and Mongol Periods’, in The Cambridge History of Iran, Volume 5, The Saljuq and Mongol Periods.— January 1968.— С.578.
We can only deduce that he was born between 535 and 540 (1140-46) and that his background was urban.
Rypka, Jan.Poets and Prose Writers of the Late Saljuq and Mongol Periods’, in The Cambridge History of Iran, Volume 5, The Saljuq and Mongol Periods.— January 1968.— С.578.
«Little is known of his life, the only source being his own works, which in many cases provided no reliable information.»
«Abû Muhammad Ilyas ibn Yusuf ibn Zaki Mu’ayyad, known by his pen-name of Nizami, was born around 1141 in Ganja, the capital of Arran in Transcaucasian Azerbaijan, where he remained until his death in about 1209. His father, who had migrated to Ganja from Qom in north central Iran, may have been a civil servant; his mother was a daughter of a Kurdish chieftain; having lost both parents early in his life, Nizami was brought up by an uncle.»
Rypka, Jan.Poets and Prose Writers of the Late Saljuq and Mongol Periods’, in The Cambridge History of Iran, Volume 5, The Saljuq and Mongol Periods.— January 1968.— С.578.
«At all events his mother was of Iranian origin, the poet himself calling her Ra’isa and describing her as Kurdish.»
Rypka, Jan.Poets and Prose Writers of the Late Saljuq and Mongol Periods’, in The Cambridge History of Iran, Volume 5, The Saljuq and Mongol Periods.— January 1968.— С.578.
«At all events his mother was of Iranian origin, the poet himself calling her Ra’isa and describing her as Kurdish.»
«Abû Muhammad Ilyas ibn Yusuf ibn Zaki Mu’ayyad, known by his pen-name of Nizami, was born around 1141 in Ganja, the capital of Arran in Transcaucasian Azerbaijan, where he remained until his death in about 1209. His father, who had migrated to Ganja from Qom in north central Iran, may have been a civil servant; his mother was a daughter of a Kurdish chieftain; having lost both parents early in his life, Nizami was brought up by an uncle.»
«The Poetry of Nizami Ganjavi: Knowledge, Love, and Rhetortics», Edited by Kamran Talattof and Jerome W. Clinton, Palgrave Macmillan, New York, 2001, ISBN 978-0-312-22810-1, ISBN 0-312-22810-4. pg 210:
«His father, Yusuf and mother, Rai’sa, died while he was still relatively young, but maternal uncle, Umar, assumed responsibility for him»
When Nizami, who was an unusual gifter child, began his formal education, he encountered a vast ocean of Islamic sciences. He studied the religious sciences as his work reflect and mastered the art of quaranic interpretation and Hadith which are the fundamental and foundational bases of the Islamic sciences.
Nizami.The Story of Layla and Majnun, by Nizami/Translated Dr. Rudolf. Gelpke in collaboration with E. Mattin and G. Hill.— Omega Publications, 1966.— ISBN #0-930872-52-5.
"As a learned Iranian poet, Niẓami, who demonstrates his eclecticism in the information he gives (he says, «I have taken from everything just what suited me and I have borrowed from recent histories, Christian, Pahlavi and Jewish … and of them I have made a whole»), locates the story of his hero principally in Iran.
In a highly evocative tale he relates in the Makhzan al-Asrar («Treasury of Secrets»), the twelfth-century Persian poet, Nizami whose oeuvre is an acknowledged repository of Iranian myths and legends, illustrates the way in which the rose was perceived in the Medieval Persian imagination.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
From his poetry, it is evident that he was learned not only in mathematics, astronomy, medicine, jurisprudence, history, and philosophy but also in music and the arts.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
In recognition of his vast knowledge and brilliant mind, the honorific title of ḥakīm, "learned doctor, " was bestowed upon him by scholars.
Nizami was not a philosopher like Farabi, ibn Sina and Suhrawardi or the expositor of theoretical Sufism like Ibn 'Arabi and 'Abd al-Razzaq Kashani. However he should be regarded as philosopher and a gnostic who had who had mastered various fields of Islamic thought which he synthesized in a way to bring to mind the tradition of the Hakims who were to come after him such as Qutb al-Din Shirazi and Baba Afdal Kashani, who, while being masters of various school of knowledge, attempted to synthesize different traditions of philosophy, gnosis and theology.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
«Usually, there is more precise biographical information about the Persian court poets, but Nizāmī was not a court poet; he feared loss of integrity in this role and craved primarily for the freedom of artistic creation.»
K. A. Luther.ATĀBAKĀN-E MARĀḠA(англ.).Iranica(15 декабря 1987).Дата обращения: 2 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
«Alāʾ-al-dīn of Marāḡa… He seems to have been a man of pronounced literary interests, since at his request the poet Neẓāmī Ganǰavī composed the Haft peykar».
«… Nizami was brought up by an uncle. He was married three times, and in his poems laments the death of each of his wives, as well as proferring advice to his son Muhammad. He lived in an age of both political instability and intense intellectual activity, which his poems reflect; but little is known about his life, his relations with his patrons, or the precise dates of his works, as the accounts of later biographers are colored by the many legends built up around the poet.»
«… Nizami … He lived in an age of both political instability and intense intellectual activity, which his poems reflect; but little is known about his life, his relations with his patrons, or the precise dates of his works, as the accounts of later biographers are colored by the many legends built up around the poet.»
PREFACE(англ.).Lailî and Majnûn — Persian Literature in Translation.The Packard Humanities Institute(2000).Дата обращения: 31 января 2011.Архивировано 28 августа 2011 года.
In honour of Nizámi, it is related that Ata Beg was desirous of forming and cultivating an acquaintance with him, and with that view ordered one of his courtiers to request his attendance. But it was replied, that Nizámi, being an austere recluse, studiously avoided all intercourse with princes. Ata Beg, on hearing this, and suspecting that the extreme piety and abstinence of Nizámi were affected, waited upon him in great pomp for the purpose of tempting and seducing him from his obscure retreat; but the result was highly favourable to the poet; and the prince ever afterwards looked upon him as a truly holy man, frequently visiting him, and treating him with the most profound respect and veneration. Nizámi also received many substantial proofs of the admiration in which his genius and learning were held. On one occasion, five thousand dinars were sent to him, and on another he was presented with an estate consisting of fourteen villages.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
The traditional biographers, and some modern researchers, differ by six years about the exact date of his birth (535-40/1141-6), and as much as thirty-seven years about the date of his death (575—613/1180-1217). Now there is no doubt, however, that he died in the 7th/13th century, and the earlier dates must be discarded as erroneous.
The culture of Nizami’s Persia is renowned for its deep-rooted tradition and splendor. In pre-Islamic times, it had developed extraordinarily rich and exact means of expression in music, architecture, and daily life as well as in writing, although Iran, its center--or, as the poets believed, its heart--was continually overrun by invading armies and immigrants, this tradition was able to absorb, transform, and ultimately overcome foreign intrusion. Alexander the Great was only one of many conquerors, to be seduced by the Persian way of life.
Peter J. Chelkowski.Nezami's Iskandarnameh, Colloquio sul poeta persiano Nizami e la leggenda iranica di Alessandro magno.— Roma, 1977.— С.13.
Nizami was a typical product of the Iranian culture. He created a bridge between Islamic Iran and pre-Islamic Iran and also between Iran and the whole ancient world.
The centripetal tendency is evident in the unity of Persian literature from the points of view of language and content and also in the sense of civic unity. Even the Caucasian Nizami, although living on the far-flung periphery, does not manifest a different spirit and apostrophizes Iran as the Heart of the World.
Pepe Escobar.Globalistan: How the Globalized World is Dissolving into Liquid War.— Nimble Books, 2007.— С.10.— 368с.— ISBN 0978813820, 9780978813826.
… the great 12th century Persian poet Nezami, who in the famous Haft Peykar («The Seven Portraits») wrote that «The world is the body and Iran is its heart».
NIZĀMĪ OF GANJA (Editor and translator - C. E. Wilson).THE HAFT PAIKAR (THE SEVEN BEAUTIES)(англ.).Persian Literature in Translation.The Packard Humanities Institute (London)(1924).Дата обращения: 4 октября 2010.Архивировано из оригинала 28 августа 2011 года.
The world entire is body, Persia, heart,
the writer shames not at this parallel;
For since that land’s the heart of (all) the earth
the heart is better than the body, sure*295.
Of these dominions which the rulers have
the best of places to the best accrue.
Сноска:
295. The sense is apparently, «since Persia is the heart of the earth, Persia is the best part of the earth, because it is certain that the heart is better than the body.»
Chelkowski, P."Nezami's Iskandarnameh:"in Colloquio sul poeta persiano Nizami e la leggenda iranica di Alessandro magno.— Roma, 1977.
«However, it was not Tabari directly, but Ferdowsi who was Nizami’s source of inspiration and material in composing Iskandarnameh. Nizami constantly alludes to the Shahnameh in his writing, especially in the prologue to the Iskandarnameh. It seems that he was always fascinated by the work of Firdawsi and made it a goal of his life to write an heroic epic of the same stature.»
Dick Davis.VIS O RĀMIN(англ.).Iranica(20 июля 2005).Дата обращения: 4 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
The poem had an immense influence on Neẓāmi, who takes the bases for most of his plots from Ferdowsi but the basis for his rhetoric from Gorgāni. This is especially noticeable in his Ḵosrow o Širin, which imitates a major scene (that of the lovers arguing in the snow) from Vis o Rāmin, as well as being in the same meter (hazaj) as Gorgāni’s poem. Nezami’s concern with astrology also has a precedent in an elaborate astrological description of the night sky in Vis o Rāmin. Given Nezami’s own paramount influence on the romance tradition, Gorgāni can be said to have initiated much of the distinctive rhetoric and poetic atmosphere of this tradition, with the exception of its Sufi preoccupations, which are quite absent from his poem.
The Ḥadiqat al-ḥaqiqa is not only one of the first of a long line of Persian didactical maṯnawis, it is also one of the most popular works of its kind as the great number of copies made throughout the centuries attest. Its great impact on Persian literature is evidenced by the numerous citations from the poem occurring in mystical as well as profane works. It has been taken as a model by several other poets, including Neẓāmi, ʿAṭṭār, Rumi, Awḥadi, and Jāmi.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
Though he did not write for the stage, he could be called a master dramatist. The plot in his romantic stories is carefully constructed to enhance the stories' psychological complexities. The characters work and grow under the stress of action to discover things about themselves and others and to make swift decisions.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
Niẓāmī's originality lies in his psychological portrayal of the richness and complexity of the human soul when confronted with intense and abiding love.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
He delineated simple people with as much insight and compassion as the princely heroes in his mat̲h̲nawīs. Artisans were particularly dear to him. Painters, sculptors, architects and musicians are carefully portrayed and often play crucial roles.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
Niẓāmī was a master in the genre of the romantic epic. In erotic sensuous verse, he explains what makes human beings behave as they do, revealing their follies and their glories, all their struggles, unbridled passions and tragedies.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
To Niẓāmī, truth was the very essence of poetry. On this principle, he attacks the court poets who sell their integrity and talents for earthly returns. The Islamic law served as the loom on which the philosophy of his Mak̲h̲zan al-asrār was woven in intricate patterns. He was looking for universal justice, and is trying to protect the poor and humble people and to put under scrutiny the excesses of the powerful of the world. The guidelines for people in the poem are accompanied by warnings of the transitory nature of life.
Abdolhossein Zarrinkoob.Nizami, a life-long quest for a utopia//Colloquio sul poeta persiano Nizami e la leggenda iranica di Alessandro magno (ROMA, 25-26 MARZO 1975)/G. Bardi.— Roma: deH'Accademia Nazionale dei Lincei, 1977.— P.5.
… the poet Nizami has attempted to picture a perfect society—a utopia.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
It is virtually impossible to draw a clear line in Niẓāmī's poetry between the mystical and the erotic, the sacred and the profane.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
Although some scholars consider Mak̲h̲zan al-asrār a mystical poem, the mysticism with its symbolism is apparent only in the introduction, which is infused with the essence of Ṣūfī thought.
Abdolhossein Zarrinkoob.Nizami, a life-long quest for a utopia//Colloquio sul poeta persiano Nizami e la leggenda iranica di Alessandro magno (ROMA, 25-26 MARZO 1975)/G. Bardi.— Roma: deH'Accademia Nazionale dei Lincei, 1977.— P.6.
… As a matter of fact, contrary to what the usually inaccurate Dawlatshah has maintained, our poet was never received formally in a Sufi order.
Abdolhossein Zarrinkoob.Nizami, a life-long quest for a utopia//Colloquio sul poeta persiano Nizami e la leggenda iranica di Alessandro magno (ROMA, 25-26 MARZO 1975)/G. Bardi.— Roma: deH'Accademia Nazionale dei Lincei, 1977.— P.7.
It seems, however, more likely that Nizami, might represent an ascetic mysticism, similar to that of Ghazali and '՝ Attar, to which the individualist tendencies of the poet have added more decernable features.
The culture of flowers in Iran was always closely linked with the cultivation of the Persian garden… The medieval Persian garden, in the form of the quadripartite architectural garden (chaharbagh), was the direct descendent of the ancient Persian «paradise» (paridaiza) of the Achemenid kings, which had formed an intrinsic part of the imperial palace institution. Even the advent of Islam to Iran did not exert a negative impact on Persian garden culture.
In medival Perso-Islamic culture, and in poetry in particular, which is the finest expression of the Persian creative genious, the image of the rose was employed as a vehicle for a variety of concepts. It became an especially powerful symbol in the mystical trend that, from the twelfth century onwards, permeated Persian religious thought and literary culture.
… he (Rumi) exhorts the mystic to abandon his carnal self in order that he might himself become like the scent of the rose that guids others to the divine Rose Garden.
Although the tale points primarily to the power of psychological suggestion, what is of significance for our topic is that it is the mysterious nature of scent, and of the scent of the rose in particular, that serves as the metaphorical vehicle in this classic text of medival Persian poetic narrative.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
In Islamic cosmology, the earth was placed in the centre of the seven planets: the moon, Mercury, Venus, the sun, Mars, Jupiter and Saturn. These were considered agents of God, and in their motion influenced beings and events on earth. Niẓāmī firmly believed as well that the unity of the world could be perceived through arithmetical, geometrical, and musical relations. Numbers were the key to the one interconnected universe; for through numbers multiplicity becomes unity and discordance, harmony.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
Niẓāmī's use of allegories, parables and words with double meaning raised the Persian language to a new height.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
The language of Niẓāmī is unconventional. He introduces new and lucid metaphors and images as well as coining new words.
A. A. Seyed-Gohrab.Layli and Majnun: Love, Madness and Mystic Longing in Nezāmi’s Epic Romance.— Leiden / Boston: E.J. Brill, 2003.— С.31—40.— 395с.— ISBN 9004129421.
… the compounds and images are welded together with various elements of the narrative to enhance its force.
A. A. Seyed-Gohrab.Layli and Majnun: Love, Madness and Mystic Longing in Nezāmi’s Epic Romance.— Leiden / Boston: E.J. Brill, 2003.— С.34.— 395с.— ISBN 9004129421.
Another remarkable feature of Nizaml’s style is his avoidance of every-day words for human occupations, emotions and behaviour.
A. A. Seyed-Gohrab.Layli and Majnun: Love, Madness and Mystic Longing in Nezāmi’s Epic Romance.— Leiden / Boston: E.J. Brill, 2003.— С.34.— 395с.— ISBN 9004129421.
Another salient feature of Nizamfs style is the introduction of aphorisms. Long passages of Layll and Majnun are composed in epigrammatic style, and many of the poem’s maxims have become proverbs.
A. A. Seyed-Gohrab.Layli and Majnun: Love, Madness and Mystic Longing in Nezāmi’s Epic Romance.— Leiden / Boston: E.J. Brill, 2003.— С.33.— 395с.— ISBN 9004129421.
… the use of concise and pithy expressions but also in the insertion of colloquial speech. The poet’s language is idiomatically rich but stylistically deceptively relaxed and simple, especially in dialogues and monologues.
A. A. Seyed-Gohrab.Layli and Majnun: Love, Madness and Mystic Longing in Nezāmi’s Epic Romance.— Leiden / Boston: E.J. Brill, 2003.— С.31.— 395с.— ISBN 9004129421.
Nizami describes his own style as gharib, meaning 'rare,' 'unique,' 'strange,' or nau, 'new,' 'novel.' He refers to himself as the magician of words whose name is "the mirror of the invisible.
NOZHAT AL-MAJĀLES, an anthology of some 4,000 quatrains (robāʿi; a total of 4,139 quatrains, 54 of which have been repeated in the text) by some 300 poets of the 5th to 7th/11th-13th centuries, compiled around the middle of the 7th/13th century by the Persian poet Jamāl-al-Din Ḵalil Šarvāni.
Sharvānī, Jamāl Khalīl, fl. 13 cent., Nuzhat al-majālis / Jamāl Khalīl Sharvānī; tāʼlīf shudah dar nīmah-ʼi avval-i qarn-i haftum, tashih va muqaddimah va sharh-i hal-i gūyandigān va tawzīḥāt va fihristhā az Muḥammad Amīn Riyāḥī. Tehran]: Intishārāt-i Zuvvār, 1366 [1987]. 764 страницы (Полная публикация книги на персидском языке). Цифровая версия Архивная копия от 30 ноября 2010 на Wayback Machine
Paola Orsatti.ḴOSROW O ŠIRIN(англ.).Iranica(15 августа 2006).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
Ḵosrow o Širin… The poem was composed over a period of about 16 lunar years, between 571/1175-6 and 587/1191 (cf. de Blois, pp. 440, 446; Zarrinkub, p. 25ff.). It contains eulogies to the Seljuq sultan Ṭöḡrol III b. Arsalān (571 /1175-6-590/1194), to his nominal vassal but actual master, the atābak (q.v.) of Azerbaijan Abu Jaʿfar Moḥammad b. Ildegez Jahān-Pahlavān (571/1175-6-582/1186-7), and to the latter’s brother and successor Qezel Arsalān (582/1186-7 to 587/1191).
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
François de Blois.HAFT PEYKAR(англ.).Iranica(15 декабря 2002).Дата обращения: 9 февраля 2011.Архивировано 28 августа 2011 года.
But the manuscripts of the ‘a’ recension have altered (or miscopied?) the name of the dedicatee to Qïzïl Arslān, retained the verse giving the day, month and hour of completion, but altered the year to «after ṯā (variant: tā) and ṣād and ḥē» i.e., either «after 498» (which is much too early) or «after 598/1202.»
This suggests that Neẓāmī originally planned to dedicate the Eskandar-nāma, like Leylī o Majnūn, to one of the kings of Šarvān. But that dynasty evidently lost power over Ganja by the time the poems were completed, and in their final form they are dedicated to the malek of Ahar, Noṣrat-al-Dīn Bīškīn b. Moḥammad. This ruler is mentioned in the introduction to Šaraf-nāma, chap. 10, vv. 11-12, where the poet makes a pun on his name Bīškīn («whose hatred is more»), though some of the manuscripts have a superscription claiming (wrongly) that the verses evoke Bīškīn’s overlord, the atabeg Noṣrat-al-Dīn Abū Bakr.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
The five epic poems represent a total of close to 30,000 couplets …
Domenico Parrello.ḴAMSA OF NEẒĀMI(англ.).Encyclopædia Iranica(10 ноября 2010).Дата обращения: 5 февраля 2011.Архивировано 28 августа 2011 года.
It contains the didactic poem Maḵzan al-asrār in around 2,260 couplets in sariʿ meter; three epic romances: Ḵosrow o Širin (q.v.) in around 6,500 couplets in hazaj meter, Leyli o Majnun (q.v.) in around 4,600 couplets in hazaj meter, and Haft peykar (q.v.) in about 5130 couplets in ḵafif meter; and the Eskandar-nāma (q.v.), which can be regarded as an epic interlaced with didactic observations and consists of two formally separate parts, in all about 10,500 couplets in motaqāreb meter.
Zahra TAHERI.A selection of classical Persian Poetry Meters(англ.).Electronic Resources for Hindi and Other South Asian Languages.Department of Hindi, School of Foreign Studies, Osaka University(27 февраля 2009).Дата обращения: 4 февраля 2011.Архивировано 28 августа 2011 года.
The first of his five (see below) ‘Treasures’ was influenced by Sanāʾi of Ghazna’s (d. 1131) monumental Garden of Truth (Ḥadiqa al-ḥadiq wa šariʿa al-ṭariqa; q.v.).
The details with which Nizami describes musicians are one of the delights of the Khamseh and make it a principal source of our present knowledge of the twelfth-century Persian musical composition and instruments.
However, in spite of his interest in commoners, Nizami did not reject the institution of kingship; he always believed it was an integral and sacred part of the Persian way of life.
«Khosrow and Shirin» proved to be a literary turning point not only for Nizami but for all of Persian poetry. Furthermore it was the first poem in Persian literature to achieve complete structural and artistic unity
The poem relates a love affair that takes place in a historical setting: the deposition, imprisonment, and blinding of the Sasanian king Hormoz (579—590 CE), during an insurrection led by two maternal uncles of prince Ḵosrow, designated to become king and probably party to the rebellion; the accession of Ḵosrow to his father’s throne (590 CE); the uprising of the army commander Bahrām Čubin against the new king; and Ḵosrow’s flight to the Byzantine empire to seek help from the qeyṣar, emperor Maurice (582—602 CE). These events, documented in the historical sources (Christensen, pp. 436-90), and narrated in detail in Ferdowsi’s Šāh-nāma, are only briefly referred to by Neẓāmi, who focuses his attention on the love relationship between Ḵosrow and Širin.
Paola Orsatti.ḴOSROW O ŠIRIN(англ.).Iranica(15 августа 2006).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
Ḵosrow o Širin, the second poem of Neẓāmi’s Ḵamsa, recounts the amorous relationship between the Sasanian king Ḵosrow II Parviz (590—628 CE), and the beautiful princess Širin.
Paola Orsatti.ḴOSROW O ŠIRIN(англ.).Iranica(15 августа 2006).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
Ḵosrow o Širin… … Širin, an Armenian princess, is of the same proud and aristocratic mettle as Vis, both ardently faithful to their declared love and daring enough to force the hand of Fate, a Destiny that plays, in the case of Širin, upon the weaknesses and youthful foibles of her lover, Ḵosrow Parviz, grandson of Ḵosrow I.
Heshmat Moayyad.FARHĀD (1)(англ.).Iranica(15 декабря 1999).Дата обращения: 7 февраля 2011.Архивировано 28 августа 2011 года.
FARHĀD, a romantic figure in Persian legend and literature, best known from the poetry of Neẓāmī Ganjavī (q.v.) as a rival with the Sasanian king Ḵosrow II Parvēz (r. 591—628) for the love of the beautiful Armenian princess Šīrīn.
2) «Хосров и Ширина», напис. в 1180 г. Любовь сасанидского царя Первиза к армянской княжне Ширине должна аллегорически изображать стремление души человеческой к Богу; но эта поэма (как и последующие) так живо рисует человеческие характеры и страсти, что не предупреждённый читатель не может даже подозревать здесь аллегории. Изд. в Тебризе (без года), в Лагоре (1871); нем. пер. Гаммера (Лпц., 1809).
[yanko.lib.ru/books/lit/zar-lit-old-8l.pdf Пересказ содержания «Хосров и Ширин»]
Друг Хосрова Шапур, изъездивший мир от Магриба до Лахора, соперник Мани в живописи и победитель Евклида в черчении, повествует о чудесах, увиденных на берегу Дербентского моря. Там правит грозная царица Шемира, именуемая также Мехин Бану. Она повелевает Арраном вплоть до Армении, а лязг оружия её войска слышен в Исфахане.
Хосров, восхищенный рассказом друга, лишается сна, думает лишь о неведомой пери. Наконец он посылает Шапура в Армению за Ширин. Шапур мчится в армянских горах, где лазурные скалы облачены в желтые и красные одежды цветов.
Низами Гянджеви. Лейли и Меджнун. К 840-летию Низами Гянджеви. Перевод с фарси, предисловие и комментарии Рустама Алиева/Редактор А. В. Старостин.— Б.: Элм, 1981.— С.8.— 388с.— 4000 экз.
Сара Ашурбейли.Государство Ширваншахов (VI-XVI вв.).— Б.: Элм, 1983.— С.143—144.— 341с.
В это же время большую известность на всем Ближнем Востоке получил другой гениальный поэт Низами, написавший в 1188 г. по заказу Ахситана поэму «Лейли и Меджнун».
Yuriko Yamanaka.The Desert as a Realm of Unbound Passion: Love and Madness in the Tale of Layla and Majnun// Cultural change in the Arab world / Edited by Tetsuo Nishio.— Kokuritsu Minzokugaku Hakubutsukan (National Ethnology Museum), 2001.— № 55.— С. 149.
The most famous Persian rendering of this tale is the epic romance Layla va Majnun by Nizami Ganjavi (1141—1209 A.D.). His Layla and Majnun (1188 A.D.) is the third work in his Khamza (Quintet, a collection of five great epic poems), and was written by the order of Akhsatan, a king of the Shirvan-shah dynasty.
Michiko Suzuki.Oral Tradition of Epic and Folktales.— Music culture in West Asia.— National Museum of Ethnology, 1980.— С.103.— 155с.
Its popularization was accelerated by Layli Majnun, a romantic epic of about 4,000 verses, composed in 1188 by Nizami, at the request of Akhsatan I of Azerbaijan.
A. A. Seyed-Gohrab.LEYLI O MAJNUN(англ.).Iranica(15 июля 2009).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
LEYLI O MAJNUN … The romance belongs to the ʿUḏri (ʿOḏri) genre. The plot ofʿUḏri stories is simple and revolves around unrequited love; the characters are semi-historical and their actions are similar to, and easily interchangeable with, those of characters from otherʿUḏri romances.
A. A. Seyed-Gohrab.LEYLI O MAJNUN(англ.).Iranica(15 июля 2009).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
LEYLI O MAJNUN … Persian verse romances are commonly about princes, and characters are usually related to courtly circles. Likewise, Neẓāmi portrays the lovers as aristocrats. He also urbanizes the Bedouin legend: Majnun does not meet Leyli in the desert amongst the camels, but at school with other children. Other Persian motifs added to the story are the childless king, who desires an heir; nature poetry, especially about gardens in spring and autumn, and sunset and sunrise; the story of an ascetic living in a cave; the account of the king of Marv and his dogs; the Zeyd and Zeynab episode; Majnun’s supplication to the heavenly bodies and God; his kingship over animals, and his didactic conversations with several characters.
A. A. Seyed-Gohrab.LEYLI O MAJNUN(англ.).Iranica(15 июля 2009).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
LEYLI O MAJNUN. There are numerous editions of the romance from many countries, in a variety of forms. An enormous body of lithographed publications appeared in India, and these need to be examined not only for their texts but also for their illustrations. Critical editions of the romance appeared at the beginning of the twentieth century in Persia. The Persian scholar Waḥid Dastgerdi made a critical edition containing 66 chapters and 3,657 lines: he omits 1,007 couplets as interpolations, but he admits that some of these are by Neẓāmi. According to Dastgerdi, the interpolations must have taken place between 780/1349 and 800/1398. Under the supervision of Evgeniĭ E`duardovich Bertel’s, A. A. Alizada prepared another edition (Moscow, 1965) which consists of 66 chapters and 4,559 couplets. Behruz Ṯarvatiān’s edition has 63 chapters and 4, 553 verses, while the most recent critical edition of the poem, edited by Barāt Zanjāni, has 67 chapters and 4,583 verses.
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
… the title of the story can be translated as the «Seven Portraits», the «Seven Effigies», as well as the «Seven Princesses». The poem is also known as the Haft gunbad or «Seven Domes».
François de Blois.HAFT PEYKAR(англ.).Iranica(15 декабря 2002).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
After the customary long introductory sections, the poet gives an account of the birth of Bahrām, the often-told story of his upbringing at the court of the Arab king Noʿmān (here, as often, mislocated in the Yemen instead of al-Ḥira) and the construction of Noʿmān’s fabled palace, Ḵᵛarnaq. Reared in the desert, Bahrām becomes a formidable huntsman. Wandering through the palace, Bahrām discovers a locked room containing the portraits of seven princesses, one from each of the seven climes, with whom he immediately falls in love.
François de Blois.HAFT PEYKAR(англ.).Iranica(15 декабря 2002).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
Years pass. While the king is busy with his wives an evil minister seizes power in the realm. Eventually Bahrām discovers that the affairs of the kingdom are in disarray, the treasury is empty and the neighboring rulers poised for invasion. To clear his mind, he goes hunting in the steppe. Returning from the hunt he comes across a herdsman who has suspended his dog from a tree. He asks him why. The shepherd tells the story of how the once faithful watchdog had betrayed his flock to a she-wolf in return for sexual favors. The king realizes that his own watchdog (the evil minister) is the cause of his misfortune. He investigates the minister. From the multitude of complainants he selects seven, who tell him of the injustices that they have suffered (the stories of the seven victims are the somber counterweight to the stories of the seven princesses). The minister is put to death. The king restores justice, and orders the seven pleasure-domes to be converted into fire temples for the worship of God. Bahrām goes hunting one last time and disappears mysteriously into a cavern. He seeks the wild ass (gūr) but finds his tomb (gūr).
François de Blois.ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ(англ.).Iranica(15 декабря 1998).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ, the poetical version of the life of Alexander by the great 12th century narrative poet Neẓāmī Ganjavī (535—605/1141-1209). It consists of two formally independent works, both in rhymed couplets and in the motaqāreb meter (see ʿARŪŻ) of the Šāh-nāma. The first part is generally known as Šaraf-nāma, the second as Eqbāl-nāma or Ḵerad-nāma, but there is no strong evidence that the author used these names to distinguish the two parts, and in quite a few manuscripts the name Šaraf-nāma is in fact applied to the second of the two poems. In India they are also known as Eskandar-(or Sekandar-) nāma-ye barrī and baḥrī respectively. Together they form one of the five constituent parts of the Ḵamsa, the posthumous collection of Neẓāmī’s major poems, and in most, though not all, of the manuscripts they are the last constituent.
François de Blois.ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ(англ.).Iranica(15 декабря 1998).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ… But earlier in the same poem (Šaraf-nāma, chap. 9, vv. 49-51) Neẓāmī says that he has already created «three pearls» before undertaking this "new ornament, " strengthening the suspicion that the mention of a fourth title in chapter 13 is an interpolation. Moreover, in Šaraf-nāma, chap. 41, vv. 3-23, the author laments the death of the Šarvānšāh Aḵsatān (the dedicatee of Leylī o Majnūn) and addresses words of advice to his (unnamed) successor. This suggests that Neẓāmī originally planned to dedicate the Eskandar-nāma, like Leylī o Majnūn, to one of the kings of Šarvān. But that dynasty evidently lost power over Ganja by the time the poems were completed, and in their final form they are dedicated to the malek of Ahar, Noṣrat-al-Dīn Bīškīn b. Moḥammad. This ruler is mentioned in the introduction to Šaraf-nāma, chap. 10, vv. 11-12, where the poet makes a pun on his name Bīškīn («whose hatred is more»), though some of the manuscripts have a superscription claiming (wrongly) that the verses evoke Bīškīn’s overlord, the atabeg Noṣrat-al-Dīn Abū Bakr.
François de Blois.ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ(англ.).Iranica(15 декабря 1998).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ… The principal episodes of the legend of Alexander, as known to the Muslim tradition, are elaborated in the Šaraf-nāma: the birth of Alexander, his succession to the Macedonian throne, his war against the Negroes who had invaded Egypt, the war with the Persians, ending with the defeat and death of Dārā (see DARIUS III) and Alexander’s marriage to Dārā’s daughter, his pilgrimage to Mecca.
François de Blois.ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ(англ.).Iranica(15 декабря 1998).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ… Neẓāmī then dwells at some length on Alexander’s stay in the Caucasus and his visit to Queen Nūšāba of Bardaʿa (q.v.; in the immediate neighborhood of Neẓāmī’s home town, Ganja) and her court of Amazons; this lady takes over the role of Candace in earlier versions of the Alexander saga. Alexander then goes to India and China. During his absence the Rūs (i.e., the Russian Vikings) invade the Caucasus and capture Bardaʿa (as they in fact did some two centuries before Neẓāmī’s time) and take Nūšāba prisoner.
François de Blois.ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ(англ.).Iranica(15 декабря 1998).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ… In the Eqbāl-nāma Alexander, the undisputed ruler of the world, is depicted no longer as a warrior, but as a sage and a prophet. He debates with Greek and Indian philosophers, and a sizeable part of the text is occupied by the discourses in which the seven Greek sages elaborate their ideas about the creation.
François de Blois.ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ(англ.).Iranica(15 декабря 1998).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ… But we find also a number of extended parables, of only tangential connection with the Alexander story but exceptionally well told. The poet then tells of Alexander’s end and adds an account of the circumstances of the death of each of the seven sages. It is at this point that an interpolator has added the already mentioned account of Neẓāmī’s own death.
François de Blois.ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ(англ.).Iranica(15 декабря 1998).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
ESKANDAR-NĀMA OF NEŻĀMĪ… Whereas the Šaraf-nāma clearly belongs to the tradition of Persian epic poetry — though Neẓāmī makes no attempt to emulate the style and manner of the Šāh-nāma — in the Eqbāl-nāma he shows his talents as a didactic poet, an anecdotist and a miniaturist.
PREFACE(англ.).Lailî and Majnûn - Persian Literature in Translation.The Packard Humanities Institute(2000).Дата обращения: 31 января 2011.Архивировано 28 августа 2011 года.
In honour of Nizámi, … The brief notice in Dowlat Shah’s account of the Poets of Persia represents him as the finest writer of the age in which he lived. Hafiz thus speaks of him:— Not all the treasured store of ancient days Can boast the sweetness of Nizami’s lays.
Rudolf Gelpke.The Story of Layla and Majnun, by Nizami/Translated Dr. Rudolf Gelpke in collaboration with E. Mattin and G. Hill.— Omega Publications, 1966.— ISBN 0-930872-52-5.
Many later poets have imitated Nizami’s work, even if they could not equal and certainly not surpass it; Persians, Turks, Indians, to name only the most important ones. The Persian scholar Hekmat has listed not less than forty Persians and thirteen Turkish versions of Layli and Majnun
Domenico Parrello.ḴAMSA OF NEẒĀMI(англ.).Encyclopædia Iranica(10 ноября 2010).Дата обращения: 9 февраля 2011.Архивировано 28 августа 2011 года.
The influence of Neẓāmi’s work on the subsequent development of Persian literature has been enormous. Not only each of his poems, but also the Ḵamsa as a whole became a pattern that was emulated in later Persian poetry (and also in other Islamic literatures).
Domenico Parrello.ḴAMSA OF NEẒĀMI(англ.).Encyclopædia Iranica(10 ноября 2010).Дата обращения: 5 февраля 2011.Архивировано 28 августа 2011 года.
The stories in Neẓāmi’s poems have provided the Persian art of the miniature with an abundance of subject matter: his Ḵamsa, together with Ferdowsi’s Šāh-nāma, were the most frequently illustrated literary works.
François de Blois.HAFT PEYKAR(англ.).Iranica(15 декабря 2002).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
The Haft peykar has come down to us as part of the Ḵamsa, the posthumous collection of Nezami’s narrative poems. A critical edition of the Haft peykar was produced by Helmut Ritter and Jan Rypka (Prague, printed Istanbul, 1934) on the basis of fifteen Ḵamsa manuscripts and the Bombay lithograph of 1265.
François de Blois.HAFT PEYKAR(англ.).Iranica(15 декабря 2002).Дата обращения: 16 сентября 2010.Архивировано 28 августа 2011 года.
This is one of the very few editions of a classical Persian text that uses a strict text-critical methodology: the editors divided the principal manuscripts into two families (called ‘a’ and ‘b’). Only those verses shared by both families are regarded as authentic. The ‘b’ family is taken as the main basis for the edition, with those verses missing in the ‘a’ family printed in square brackets.
In his Noten und Abhandlungen Goethe paid tribute to several other Persian poets: Ferdowsi, Anwari, Neẓāmi, Rumi, Saʿdi, and Jāmi (Goethe, 1998a, pp. 153-60). But Ḥāfeẓ was the only one to whom he devoted an entire book.
… but it was Joseph Hammer-Purgstall’s 1812 translation of the fourteenth-century poet Hafiz, master of the Ghazel, that inspired Goethe’s West-ostlicher Divan.
Frederick Converse Beach, George Edwin Rines/Alexander Hopkins McDonnald.Nizami(англ.).The Encyclopedia Americana.Google Books.Дата обращения: 23 января 2011.Архивировано 23 марта 2017 года.
Nizami is not so familiar to western nations as Firdausi, Hafiz, or Sa’di; but in Persia he is among the foremost classics, and, in his peculiar field, may be placed second to Firdausi.
Frederick Converse Beach, George Edwin Rines.Nizami.— The Encyclopedia Americana.— The Americana company, 1904.— Vol.11.
Nizami is not so familiar to western nations as Firdausi, Hafiz, or Sa’di; but in Persia he is among the foremost classics, and, in his peculiar field, may be placed second to Firdausi.
Alexander Hopkins McDonnald.Nizami.— The Encyclopedia Americana.— Americana Corp., 1951.— Vol.20.
Nizami is not so familiar to western nations as Firdausi, Hafiz, or Sa’di; but in Persia he is among the foremost classics, and, in his peculiar field, may be placed second to Firdausi.
Niẓāmī Ganjavī, Jalāl al-Dīn Rūmī (Maulana), Firdawsī, Tusī Asadī (the elder), Saʻdī, Omar Khayyam, Ḥāfiẓ, Jāmī (в переводах James Atkinson, Edward A. Johnson, Edward Henry Whinfield, Reynold Alleyne Nicholson, Louisa Stuart Costello, Edward Backhouse Eastwick, Sir William Jones, Ralph Thomas Hotchkin Griffith).Flowers from Persian poets/Nathan Haskell Dole, Belle Maude Walker.— Thomas Y. Crowell & co., 1901.— Т.1.— С.xxii.
There are hundreds of them, but the sacred number seven enumerates those that the Persians themselves and critics generally consider the greatest. These, beside Firdausi, are Anvari, Nizami, Jalal ud-Din Rumi, Sa’di, Hafiz, and Jami.
The memorization and recitation of their literary heritage has alway beens vital to Iranians, whose attitude towards the power of the written and spoken word is revential. Even today the national passion for poetry is constantly expressed over radio and television, in teahouses, in literary socities, in daily conversation, and in the Musha’areh, the poetry recitation contest. Nizami’s work serves as a vehicle and a symbol of this tradition.
The UNESCO declaration that 1991 was the year of Niẓāmī in honor of the 850th anniversary of the poet’s birth as well as Giacomo Puccini’s use of a story from Haft Paykar for the basis of his opera Turandot exemplify Niẓāmī’s lasting eminence beyond the realm of Persian literature.
Wilhelm Bacher, Samuel Robinson.(недоступная ссылка) Memoir of the Life and Writings of the Persian Poet Nizami, and Analysis of the Second Part of His Alexander-book. Williams & Norgate, 1873
The New international encyclopaedia. Daniel Coit Gilman, Harry Thurston Peck, Frank Moore Colby. Dodd, Mead and Company, 1903. «NIZAMI (1141—1203) BY AV WILLIAMS JACKSON name as a Persian poet»
BritannicaАрхивная копия от 9 июля 2008 на Wayback Machine 1902 года, автор статьи Hermann Ethé, Ph.D., M.A., Professor of German and Oriental Languages, University College, Aberystwyth. «NIZAMI (1141—1203). Shaikh Nizami or Nizam-uddin Abu Mohammed Ilyas Yusuf, the unrivalled master of the romantic epopee in Persia»
Характеристику Низами как персидского поэта Крымский повторяет в работе «Персия и её литература» 1900 года, втором издании 1906 года и третьем 1912 года
Бартольд. Сочинения. Том 2, часть 2. Москва, 1963. Статья «Могила поэта Низами»: «… другого персидского поэта, умершего в самом начале XIII века, Низами …»
Бертельс, «Очерки истории персидской литературы», 1928. «Психологический анализ — отличительная черта Низами, отделяющая его от всех других поэтов Персии и сближающая его с европейской литературой»
Шнирельман В. А.Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье/Рецензент: Л. Б. Алаев.— М.: Академкнига, 2003.— 592с.— 2000 экз.— ISBN 5-94628-118-6.: «К этому времени отмеченные иранский и армянский факторы способствовали быстрой азербайджанизации исторических героев и исторических политических образований на территории Азербайджана. В частности, в 1938 г. Низами в связи с его 800-летним юбилеем был объявлен гениальным азербайджанским поэтом (История, 1939. С. 88-91). На самом деле он был персидским поэтом, что и неудивительно, так как городское население в те годы было представлено персами (Дьяконов, 1995. С. 731). В своё время это признавалось всеми энциклопедическими словарями, выходившими в России, и лишь Большая Советская Энциклопедия впервые в 1939 г. объявила Низами „великим азербайджанским поэтом“ (Ср. Брокгауз и Ефрон, 1897. С. 58; Грант, 1917. С. 195; БСЭ, 1939. С. 94).»
[bse.sci-lib.com/article081658.html БСЭ. Низами]: ""Низами Гянджеви Абу Мухаммед Ильяс ибн Юсуф (около 1141, г. Гянджа, Азербайджан, — около 1209, там же), азербайджанский поэт и мыслитель. Писал на персидском языке.Бертельс
Azadă Ru̇stămova. Nizami Ganjavi. «Elm» Publishers[азерб.], 1981. «The immortal woman images which have been so masterfully portrayed by the Azerbaijan poet Nizami»
Иран. Автор раздела И. С. Брагинский. «Вершиной развития гуманистической литературы на языке фарси явилось творчество Омара Хайяма (около 1048 — после 1122) и азербайджанского поэта Низами (1141—1209), особенно его „Пятерица“ („Хамсе“).»
Антокольский П. Г. Поэты и время. Статьи. Москва, «Советский писатель», стр. 287—298. «… у великого уроженца Гянджи, великого сына азербайджанского народа, выдалось счастливое утро.»
Марр Ю. Н.(востоковед, сын академика Марра Н. Ю.): Статьи и сообщения, Собр. соч. т. II, стр. 266. «Неизменный образ „тюрчанки“, как поэтический символ женской красоты; многочисленные афористические выражения, языковые обороты, характерные именно для тюркского (азербайджанского) фольклора, народного языка (на что часто указывают специалисты), многие прямые указания и намеки самого поэта, — все это обличает в Низами азербайджанского поэта, говорит о глубоких народных корнях его творчества. Недаром представители персидской интеллигенции, филологи признают, что „Незами — не персидский поэт, он жил и работал в азербайджанской среде, и стихи его непонятны персу“»
Фадеев А. А.. За тридцать лет. Москва, «Советский писатель», 1959. «Низами — великий гений азербайджанского народа…Несчастье старого проклятого времени состояло в том, что азербайджанский народ не знал своего Низами.»
Николай Тихонов. Собрание сочинений в 7 томах, том 4. Москва, «Художественная литература», 1975. «Великого азербайджанского поэта звали Низами. Полное имя его звучало пышно и торжественно: Шейх Низами од-дин Абу Мохаммед Ильяс ибн-Юсуф Гянджеви, но он был скромный и простой человек. Он родился восемьсот лет назад на берегах Ганджа-чая, в древнем городе Гандже.»
Брагинский, Владимир Иосифович, д. филол. н. The Comparative Study of Traditional Asian Literatures: From Reflective Traditionalism to Neo-Traditionalism. Routledge, 2001. ISBN 0-7007-1240-2. Стр. 119: «…great Persian poet Nizami…»
Стеблин-Каменский, Иван Михайлович (заведующий Кафедрой иранской филологии, декан Восточного факультета Санкт-Петербургского государственного университета). Восточный факультет давно готов сотрудничать с ЗападомАрхивная копия от 25 февраля 2007 на Wayback Machine. «Мы готовили таких специалистов <в „новообразованных государствах“>, но, как показывает наше с ними общение, там очень много националистических тенденций, научных фальсификаций. (…). В их трудах присутствует националистическое начало, нет объективного взгляда, научного понимания проблем, хода исторического развития. Подчас — откровенная фальсификация. Например, Низами, памятник которому воздвигнут на Каменноостровском проспекте, объявляется великим азербайджанским поэтом. Хотя он по-азербайджански даже не говорил. А обосновывают это тем, что он жил на территории нынешнего Азербайджана — но ведь Низами писал свои стихи и поэмы на персидском языке!»
И. М. Дьяконов. Книга воспоминаний. Глава последняя. «Незадолго перед тем началась серия юбилеев великих поэтов народов СССР. Перед войной отгремел юбилей армянского эпоса Давида Сасунского (дата которого вообще-то неизвестна) — хвостик этого я захватил в 1939 г. во время экспедиции на раскопки Кармир-блура. А сейчас <в 1947 г.> в Азербайджане готовился юбилей великого поэта Низами. С Низами была некоторая небольшая неловкость: во-первых, он был не азербайджанский, а персидский (иранский) поэт, хотя жил он в ныне азербайджанском городе Гяндже, которая, как и большинство здешних городов, имела в Средние века иранское население.»
Рамазан Кафарлы. Философия любви на древнем Востоке и Низами. Санкт-Петербург, Лейла, 2001, сс. 93—100. «…если бы в XII столетии „язык не имел значения“, то Ахситан не подчеркивал бы особо, чтобы его заказ-поэма „Лейли и Меджнун“ — был выполнен именно на фарси, то есть не опасался бы широкого распространения тюркского языка в ущерб персидскому и арабскому языкам. Тем самым он косвенно указывал, что население Ширвана, которым он правил, говорило на тюркском (под „тюрко-подобными словами“ шах имел в виду простонародную речи хотел продемонстрировать, что эта речь „не подобает их шахскому роду“), а Низами создавал произведения и на родном языке. Выраженные на родном языке чувства и мысли поэта, вскормленные материнскими колыбельными и родными баяты, звучали бы ещё более вдохновенно, правдиво и обстоятельно. Не следует вместе с тем игнорировать тот факт, что Низами на Востоке можно было бы скорее прославиться и распространить свои воззрения в различных странах посредством персидского и арабского языков. Только по этой причине великий художник слова был связан, так сказать, по рукам и ногам. Для того, чтобы созданные им творения не затерялись, он был вынужден следовать требованиям литературного письменного языка своей эпохи.»
Мамед Эмин Расулзаде. Азербайджанский поэт Низами. Баку, 1991, с. 31. «…кто смеет сказать „он не тюрк“ поэту, который называет а) красивого и великого — тюрком, б) красоту и величие — тюркизмом, в) красивое и великое слово — тюркским, г) страну красоты и величия — Туркестаном. В эпоху, когда жил Низами, язык, как таковой, не имел значения, с точки зрения же чувств, души, патриотических аргументов, доказывающих тюркское происхождение, поэта, не одно, а тысячи»
Dr. Ali Doostzadeh. Politicization of the background of Nizami Ganjavi: Attempted de-Iranization of a historical Iranian figure by the USSRАрхивная копия от 6 августа 2023 на Wayback Machine. «Thus Nizami Ganjavi considers Iran the best land, and the most precious heart of the world and he has no shame in making such a proclamation. Alexander, Shirin or Layli and the usage of „Turk“ for them or the term „Hindu“ for one of Khusraw Parviz’s messenger are all imageries used by Nizami. As described, Turk, Hindu, Zangi/Habash, Rum are used for descriptions and symbols of slavery, rulership, slave (Hindu), ruler (Turk), trees, birds, flowers, stars, climes, complexions, colors (yellow, white, black), animals (the eye, face), planets, day (Rum, Turk) and night (Hindu, Habash/Zang), languages, tears, hair, face, various moods and feelings without taking any ethnic. »
Dr. Lalita Sinha (Universiti Sains Malaysia, Senior Lecturer in Comparative Literature and Comparative Religion). Garden of Love. World Wisdom, Inc, 2008. ISBN 1-933316-63-2. Стр. 24. «Hailed by scholars of Persian literature as the greatest exponent of romantic epic poetry in Persian literature (Levy 1969, XI), Nizami is also referred….»
History of Muslim Philosophy, M. M. SHARIF[англ.], Director of the Institute of Islamic Culture, Lahore Pakistan. Глава 54: «The most important classical poet of this period is Shaikhi. His version of IChusrau we Shirin of the Persian poet Nizami is more than a mere translation»
Mirror of the Invisible World: Tales from the Khamseh of Nizami, Peter J. Chelkowski, Metropolitan Museum of Art, 1975, ISBN 0-87099-142-6, 9780870991424: «Nizami of Ganja (ca. 1150—1214), the great master of the masnawi genre in Iran, based his romance Haft Paykar on folk tales»
A History of Literary Criticism in Iran, 1866—1951: Literary Criticism in the Works of Enlightened Thinkers of Iran--Akhundzadeh, Kermani, Malkom, Talebof, Maragheʼi, Kasravi, and Hedayat, Iraj Parsinejad (Tokio University of Foreigh Studies), Ibex Publishers, Inc., 2003, ISBN 1-58814-016-4, Стр. 225: «This is a critique of a new edition of Persian poet Nezami…»
Kamran Talattof (Associate Professor, Near Eastern Studies at the University of Arizona, Tucson), Jerome W. Clinton (professor emeritus of Near Eastern studies and a scholar of Iranian culture and society), K. Allin Luthe. The Poetry of Nizami Ganjavi: Knowledge, Love, and Rhetoric. Palgrave, 2001 ISBN 0-312-22810-4. Стр.2: "…and blameless character in a degree unequaled by any other Persian poet… "
Ronald Grigor Suny (редактор), Kennan Institute for Advanced Russian Studies, American Association for the Advancement of Slavic Studies. Nationalism and Social Change: Essays in the History of Armenia, Azerbaijan, and Georgia. University of Michigan Press, 1996. ISBN 0-472-09617-6. Стр. 20. «…the great Persian poet Nizam ud-Dih Abu Muhammad Ilyas…»
Christine van Ruymbeke (University of Cambridge, Doctorat en Iranologie, Université Libre de Bruxelles, Belgium). Science and Poetry in Medieval Persia: The Botany of Nizami’s Khamsa. Cambridge University Press, 2007. ISBN 0-521-87364-9. Стр. 8. «Nizami is one of the main representatives of Persian poetry at the time»
Gülru Necipoğlu Julia Bailey. Muqarnas: An Annual on the Visual Culture of the Islamic World. BRILL, 2005, ISBN 90-04-14702-0. Глава написана Aysin Yoltar-Yildirim (Ph.D. in Art History and Archeology). Стр. 99. «Trying to emulate another great Persian poet, Nizami, Hatifi attempted to write…»
Walter G. Andrews, Mehmet Kalpakli. The Age of Beloveds: Love and the Beloved in Early-modern Ottoman and European Culture and Society. Duke University Press, 2005, ISBN 0-8223-3424-0. Стр. 59. «the fourth in a series of five mesnevi poems (a hamse or „pentad“) intended to match the famed thirteenth-century hamse of the Persian poet Nizami of Ganja.»
Britannica (Persian literature)Архивная копия от 4 мая 2015 на Wayback Machine. Classical poetry " Court poetry " The proliferation of court patronage. Автор статьи J.T.P. de Bruijn (Assistant Professor of of Persian Studies at Leiden University). «The second outstanding poet to emerge in western Iran during the 12th century was Neẓāmī, who displayed in his poetic style a mannerism similar to Khāqānī’s.»
BrockhausАрхивная копия от 23 февраля 2017 на Wayback Machine. «Nisami, Nezami, eigentlich Abu Mohammed Iljas Ibn Jusuf, persischer Dichter, * vermutlich Gäncä (Aserbaidschan) 1141,»
larousseАрхивная копия от 20 февраля 2015 на Wayback Machine: «Ilyas ibn Yusuf Nezami ou Ilyas ibn Yusuf Nizami — Poète persan (Gandja, vers 1140-Gandja, vers 1209)»
ROBINSON, SamuelАрхивная копия от 8 декабря 2010 на Wayback Machine,: «Memoir of the Life and Writings of the Persian Poet Nizami, and analysis of the second part of his Alexander Book, London and Manchester, 1873.»
The Arabian Nights Encyclopedia, Ulrich Marzolph (Akademie der Wissenschaften, Göttingen), Richard van Leeuwen, Hassan Wassouf, ABC-CLIO, 2004, ISBN 1-57607-204-5, Стр. 225: «Persian poet Nezami (d. 1209)»
Encyclopedia of Arabic Literature, Julie Scott Meisami (Lecturer in Persian, University of Oxford, Oriental Institute, Editor «The Journal of Middle Eastern Literatures»), Paul Starkey. Автор статьи Gregor Schoeler (Базельский университет). Стр. 69:
«Persian poet Nizami»
The Oxford Dictionary of Islam, John L. Esposito, Oxford University Press US, 2003, ISBN 0-19-512559-2, Стр. 235: «Nizami, Jamal al-Din Abu Muhammad II- yas ibn Yusuf ibn Zaki Muayyad (d. ca. 1209) Persian poet. Author of the Khamsa»
Encyclopedia of Asian History: Vols 1-4. Ainslie Thomas Embree (Professor Emeritus of History Columbia University), Robin Jeanne Lewis, Asia Society, Richard W. Bulliet. Scribner, 1988. Стр.55: «.five historical idylls (1299—1302) as a rejoinder to the Khamsa of the Persian poet Nizami…»
International Encyclopaedia of Islamic Dynasties: A Continuing Series. Nagendra Kr. Singh (Patna University & California University), Kr.Singh Nagendra. Anmol Publications PVT. LTD., 2000. ISBN 81-261-0403-1. Стр. 894: «… in the fashion of the famous Persian poet Nizami [qv], with his Khamsa, two well-known poets can be mentioned here. …»
New Encyclopedia of Islam: A Revised Edition of the Concise Encyclopedia of Islam. Cyril Glasse (Columbia university), Huston Smith[англ.]. Rowman Altamira, 2003. ISBN 0-7591-0190-6. «NizamI (Abu Yusuf Muhammad Ilyas ibn Yusuf Nizam ad-Dîn) (535-598l\1141—1202). A Persian poet and mystic, he was born in Ganja in Azerbaijan.»
Tadeusz Swietochowski and Brian C. Collins/ Historical Dictionary of Azerbaijan. The Scarecrow Press, Inc. Lanham, Maryland, & London, 1999, p. 93. «Nizami Ganjevi, one of Iran`s greatest poets, today he is recognized as an example of the amalgamation of Turkic and Iranian culture, and of Azerbaijan`s contribution to it.»
Nizami Ganjevi, because of his wide fame and enormous contributions to Persian-language literature, is seen as an example of the interconnections between Turkish and Persian cultural strands and of Azerbaijan’s place in Turco-Persian culture.
Beatrice Forbes Manz[англ.]. Reviewed work(s): The Azerbaijani Turks: Power and Identity under Russian Rule by Audrey Altstadt. Russian Review, Vol. 53, No. 3 (Jul., 1994), pp. 453—455. «A clear discussion of existing controversies and of the ideological constraints behind the Soviet account of Azerbaijani history would have been a great help here. As it is, the reader is not certain whether Altstadt is presenting her own view of Azerbaijani history or that of Soviet Azerbaijani scholars»
Shireen Hunter[англ.]. Iran and Transcaucasia in the Post-Soviet Era // Central Asia meets the Middle East / David Menashri. — Routledge, 1998. «The problem is that Western scholars are accepting and legitimating these distortions. For instance, Alstadt refers to 'Azerbaijani Turkish literature from Nizami to Saeb Tabrizi'. Yet Nizami wrote in Persian and on Persian themes. Saeb Tabrizi was born and lived all his life in Isfahan, even if his forefathers had fled from Tabriz. It is amazing that any serious scholar can call Nizami’s works 'Azerbaijani Turkish literature»
Stalinism: New Directions. Rewriting Histories. Sheila Fitzpatrick. Routledge, 2000. ISBN 0-415-15233-X. Автор главы Yuri Slezkine (professor of Russian history and Director of the Institute of Slavic, East European, and Eurasian Studies at the University of California, Berkeley) Стр.335. «The Azerbaijani delegate insisted that the Persian poet Nizami was actually a classic of Azerbaijani literature because he was a „Turk from Gandzha“, and that Mirza Fath Ali Akundov was not a gentry writer, as some proletarian critics has charget but….»
PAN-TURANIANISM TAKES AIM AT AZERBAIJAN: A Geopolitical AgendaАрхивная копия от 6 октября 2008 на Wayback Machine. Kaveh Farrokh(PhD. 2008 Persian Golden Lioness Award from The World Academy of Arts, Literature, and Media in London in the category of «Best History Work»). «This was a brilliant geopolitical move, as it now allowed for Russia, like the Ottoman Turks before them, to eventually make a grab for Iranian Azerbaijan. It is very likely that Joseph (Iosef) Stalin (born Djugashvilii — his mother was Ossetian) (see photo below) was complicit in this action. Stalin deliberately and repeatedly referred to many famous Iranian literary figures (such as Nizami, Ganji, Shabestari, etc.) as „great national Azerbaijani literary figures“, with no mention of their association and origins in Rersia.»
Willem van Schendel (PhD, Professor of Modern Asian History at the University of Amsterdam), Erik Jan Zürcher (PhD. held the chair of Turkish Studies in the University of Leiden). Identity Politics in Central Asia and the Muslim World: Nationalism, Ethnicity and Labour in the Twentieth Century. I.B.Tauris, 2001. ISBN 1-86064-261-6. Глава «‘Soviet Nationalism’: An Ideological Legacy to the Independent Republics of Central Asia’», автор Prof. Dr. Bert G. Fragner[англ.] (Austrian Academy of Sciences (Vienna): Executive Director (Institute of Iranian Studies)). Стр. 20 «It was up to the central power to solve these kinds of contradiction by arbitrary decisions. This makes clear that Soviet nationalism was embedded into the political structure of what used to be called ‘Democratic Centralism’. The territorial principle was extended to all aspects of national histories, not only in space but also in time: ‘Urartu was the oldest manifestation of a state not only on Armenian soil but throughout the whole Union (and, therefore, implicitly the earliest forerunner of the Soviet state)’, ‘Nezami from Ganja is an Azerbaijani Poet’, and so on.»
Russia and Her Colonies. Walter Kolarz. Archon Books, 1967. стр. 245. «The attempt to „annex“ an important part of Persian literature and to transform it into „Azerbaidzhani literature“ can be best exemplified by the way in which the memory of the Persian poet Nizami (1141—1203) is exploited in the Soviet Union.» (Попытка «аннексировать» важную часть персидской литературы и преобразовать её в «азербайджанскую литературу» может лучше всего иллюстрироваться способом, которым память о персидском поэте Низами (1141—1203) эксплуатируется в Советском Союзе)
Chelkowski, P. "Niẓāmī Gand̲j̲awī, Ḏj̲amal al-Dīn Abū Muḥammad Ilyās b. Yūsuf b. Zakī Muʾayyad". In P.J. Bearman, Th. Bianquis, К. Эд. Босворт, E. van Donzel and W.P. Heinrichs (ed.). Энциклопедия ислама Online. Brill Academic Publishers. ISSN 15733912.{{cite encyclopedia}}: Википедия:Обслуживание CS1 (множественные имена: editors list) (ссылка)
UNESCO recognised the 1141 date as his birth date and declared 1991 the year of Niẓāmī. To honour the 850th anniversary of his birth, there were international
Niẓāmī congresses held in 1991 in Washington, Los Angeles, London and Tabrīz.
Низами Ҝәнҹәви / Под ред. Дж. Кулиева.— Азербайджанская советская энциклопедия: Главная редакция Азербайджанской советской энциклопедии, 1983.— Т. VII.— С. 244.
Низами Гянджеви: Собрание сочинений: В 5 т.: Пер. с фарси / Низами Гянджеви; Редкол.: Р. Алиев и др.; Сост., науч. подгот. текстов, коммент. и слов. Р. Алиева; Вступ. ст. М. Ибрагимова. — М.: «Художественная литература», 1985.
Крымский А. Е. Низами и его современники. — Баку: «Элм», 1981.
Крымский А. Е. История Персии, её литературы и дервишеской философии. — М., 1909
См. также изречения Низами в книге ИСТИНЫ: Изречения персидского и таджикского народов, их поэтов и мудрецов. / Перевод Наума Гребнева. Примечания Н. Османова. — М.: «Наука», главная редакция восточной литературы, 1968
Вульфсон Э. Персы в их прошлом и настоящем. — М., 1909
История персидской и таджикской литературы. / Под ред. Яна Рипка. — М., 1970
Jan Rypka, History of Iranian Literature. Reidel Publishing Company. 1968 OCLC 460598. ISBN 90-277-0143-1
Peter J. Chelkowski, «Mirror of the Invisible World». — New York: Metropolitan Museum of Art, 1975
«Colloquio sul poeta persiano Nizami e la leggenda iranica di Alessandro magno» (ROMA, 25-26 MARZO 1975) / G. Bardi. — Roma: deH’Accademia Nazionale dei Lincei, 1977
«The Poetry of Nizami Ganjavi: Knowledge, Love, and Rhetortics», Edited by Kamran Talattof and Jerome W. Clinton, Palgrave Macmillan, New York, 2001, ISBN 978-0-312-22810-1, ISBN 0-312-22810-4
Christine van Ruymbeke, «From culinary recipe to pharmacological secret for a successful wedding night: the scientific background of two images related to fruit in the Xamse of Nezâmi Ganjavi», Festschrift in honour of Professor J.T.P. de Bruijn, Persica, Annual of the Dutch-Iranian Society, (Leiden), 2002,
Subtelny, Maria, Visionary Rose: Metaphorical Application of Horticultural Practice in Persian Culture, «Botanical progress, horticultural information and cultural changes» / Michel Conan and W. John Kress. — USA: Dumbarton Oaks, 2007. — Т. 2004, ISBN 0-88402-327-3, ISBN 978-0-88402-327-2
A.A. Seyed-Gohrab, «Layli and Majnun: Love, Madness and Mystic Longing in Nezāmi’s Epic Romance», Leiden / Boston: E.J. Brill, 2003, ISBN 90-04-12942-1
Christine van Ruymbeke, «Science and Poetry in Medieval Persia: The Botany of Nizami’s Khamsa», University of Cambridge Press, 2008, ISBN 978-0-521-87364-2, ISBN 0-521-87364-9
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе
Цитаты в Викицитатнике
![Thumb](#/media/Файл:Nizami_Gəncəvinin_Xəmsəsindən_"Yeddi_Gözəl"_poemasına_çəkilmiş_minyatür,_Behzad_məktəbi,_1479.jpg)
.jpg)
.jpg)
