Игорь Миронович Губерман (род. в 1936) — русский советский и израильский прозаик, поэт, получивший широкую известность благодаря своим афористичным и сатирическим четверостишиям, «гарикам».
Данная страница или раздел содержит ненормативную лексику.
Свой собственный мир я устроил
усилием собственных рук,
и всюду, где запись в герои,
хожу стороной и вокруг.
Счастье семьи опирается на благоразумие хотя бы одного из супругов.
У самого кромешного предела
и даже за него теснимый веком,
я делал историческое дело —
упрямо оставался человеком.
Угрюмо думал я сегодня,
что в нашей тьме, грызне, предательстве
вся милость высшая Господня —
в его безликом невмешательстве.
Я бы мог, на зависть многих,
сесть, не глянув, на ежа —
опекает Бог убогих,
у кого душа свежа.
Я в гостевальные меню
бывал включён как угощение…
Свирепые бои добра со злом
Текут на нескончаемом погосте,
Истории мельчайший перелом
Ломает человеческие кости.
«Гарики на каждый день», 1992
Авторский сборник из 1155 четверостиший. Некоторые примеры:
Том I
Мне Маркса жаль: его наследство
свалилось в русскую купель;
здесь цель оправдывала средство
и средства обосрали цель. — глава I. Как просто отнять у народа свободу: ее надо просто доверить народу
Любую можно кашу моровую
затеять с молодёжью горлопанской,
которая Вторую Мировую
уже немного путает с Троянской. — I
Когда кругом кишит бездарность,
кладя на жизнь своё клише,
в изгойстве скрыта элитарность,
весьма полезная душе. — глава II. Среди немыслимых побед цивилизации мы одиноки, как карась в канализации
Не прыгая с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в говне
совместно с веком. — II
Гляжу, не жалуясь, как осенью
повеял век на пряди белые,
и вижу с прежним удовольствием
фортуны ягодицы спелые. — II
Между слухов, сказок, мифов,
просто лжи, легенд и мнений
мы враждуем жарче скифов
за несходство заблуждений. — II
… мне страшно, что сытые свиньи
страшней, чем голодные волки. — II
Блуд мировых переустройств
и бред слияния в экстазе —
имеют много общих свойств
со смерчем смыва в унитазе. — глава III. В борьбе за народное дело я был инородное тело
Куда по смерти душу примут,
я с Богом торга не веду.
в раю намного мягче климат,
но лучше общество в аду. — III
Мне моя брезгливость дорога,
мной руководящая давно:
даже чтобы плюнуть во врага,
я не набираю в рот говно. — III
Я не стыжусь, что ярый скептик
и на душе не свет, а тьма;
сомненье — лучший антисептик
от загнивания ума. — III
Я потому люблю лежать
и в потолок плюю,
что не хочу судьбе мешать
вершить судьбу мою. — III
Вполне владеть своей женой
и управлять своим семейством –
куда труднее, чем страной,
хотя и мельче по злодействам. — глава IV. Семья от бога нам дана, замена счастию она
Живи, покуда жив. Среди потопа,
которому вот-вот наступит срок,
поверь — наверняка всплывёт и жопа,
которую напрасно ты берёг. — глава V. Если жизнь излишне деловая, функция слабеет половая
Сколь часто тот, чей разум выше,
то прозябал, то просто чах,
имея звук намного тише,
чем если жопа на плечах. — глава VI. Кто томим духовной жаждой, тот не жди любви сограждан
В стихах моих не музыка живёт,
а шутка, запечённая в банальности,
ложащаяся грелкой на живот,
болящий несварением реальности. — VI
В прошлом были те же соль и мыло,
хлеб, вино и запах тополей;
в прошлом только будущее было
радужней, надёжней и светлей. — глава VII. Увы, но истина — блудница, ни с кем ей долго не лежится
На собственном горбу и на чужом
я вынянчил понятие простое:
бессмысленно идти на танк с ножом,
но если очень хочется, то стоит. — VII
Нашей творческой мысли затеи
неразрывны с дыханьем расплаты;
сотворяют огонь — прометеи,
применяют огонь — геростраты. — VII
Власть и деньги, успех, революция,
слава, месть и любви осязаемость —
все мечты обо что-нибудь бьются,
и больнее всего — о сбываемость. — VII
Дымись, покуда не погас,
и пусть волнуются придурки —
когда судьба докурит нас,
куда швырнёт она окурки. — глава VIII. Счастливые потом всегда рыдают, что вовремя часов не наблюдают
Анахорет и нелюдим
и боязливец неудачи
приходит цел и невредим
к покойной старости собачей. — VIII
Совсем на жизнь я не в обиде,
ничуть свой жребий не кляну;
как все, в дерьме по шею сидя,
усердно делаю волну. — глава IX. Увы, но улучшить бюджет нельзя, не запачкав манджет
Когда я раньше был моложе
и знал, что жить я буду вечно,
годилось мне любое ложе
и в каждой даме было нечто. — глава Х. Живу я более, чем умеренно, страстей не более, чем у мерина
Том II
Душа болит, свербит и мается,
и глухо в теле канителится,
если никто не покушается
на целомудрие владелицы. — глава I. Вот женщина: она грустит, что зеркало ее толстит
Должно быть, зрелые блудницы
огонь и пыл, слова и позы
воспринимают как страницы
пустой предшествующей прозы. — I
Живя в загадочной отчизне,
из ночи в день десятки лет
мы пьём за русский образ жизни,
где образ есть, а жизни нет. — глава II. Не стесняйся, пьяница, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного
Напрасно мы стучимся лбом о стену,
пытаясь осветить свои потемки;
в безумии режимов есть система,
которую увидят лишь потомки. — глава III. Вожди дороже нам вдвойне, когда они уже в стене
У писателей ушки в мерлушке
и остатки еды на бровях,
возле дуба им строят кормушки,
чтоб не вздумали рыться в корнях. — глава IV. Сколь пылки и разговоры о Голгофе за рюмкой коньяка и чашкой кофе
Без отчётливых ран и контузий
ныне всюду страдают без меры
инвалиды высоких иллюзий,
погорельцы надежды и веры. — глава V. Причудливее нет на свете повести, чем повесть о причудах русской совести
По ночам начальство чахнет и звереет,
дикий сон морозит царственные яйца:
что китайцы вдруг воюют, как евреи,
а евреи расплодились, как китайцы. — глава VI. Господь лихую шутку учинил, когда сюжет еврея сочинил
Мир столько всякого познал
с тех пор, как плотью стала глина,
что чем крикливей новизна,
тем гуще запах нафталина. — глава VII. Во тьме домой летят автомобили и все, кого уже употребили
У тех, кто пылкой головой
предался поприщам различным,
первичный признак половой
слегка становится вторичным. — VII
Что значат слёзы и слова,
когда приходит искушение?
Чем безутешнее вдова,
тем сладострастней утешение. — глава VIII. Любовь — спектакль, где антракты немаловажнее, чем акты
Я государство вижу статуей:
мужчина в бронзе, полный властности,
под фиговым листочком спрятан
огромный орган безопасности. — глава IX. Давно пора, ебёна мать, умом Россию понимать
Растёт лосось в саду на грядке;
потек вином заглохший пруд;
в российской жизни всё в порядке; два педераста дочку ждут. — IX
Боюсь, как дьявольской напасти,
освободительных забот:
когда рабы приходят к власти,
они куда страшней господ. — IX
В годы, обагрённые закатом,
неопровержимее всего
делает еврея виноватым
факт существования его. — глава Х. Как Соломон о розе
Не золото растить, сажая медь,
не выдумки выщелкивать с пера,
а в гибельном пространстве уцелеть —
извечная еврейская игра. — Х
Его непоседливый и неукротимый характер, полное отсутствие способности хотя бы в чем-то пойти на компромисс и с чем-то примириться рано или поздно неизменно приводили к очередной безработице. К примеру, работу в одной из ведущих русскоязычных газет он потерял после того, как, выступая по радио, прочел стихи, в которых высмеивались религиозные ортодоксы. Дело в том, что, в соответствии с системой религиозных запретов, правоверный еврей не может держать на одном столе мясные и молочные продукты. Более того ― для мытья посуды из-под молока и из-под мяса в религиозных домах на кухне существуют две отдельные раковины, ― не дай Бог перепутать! Неистребимый остроумец Губерман не нашел ничего лучше, чем прочитать по иерусалимскому радио такие стихи: Еврею нужна не простая квартира. Еврею нужна для жилья непорочного Квартира, в которой два разных сортира: Один ― для мясного, другой ― для молочного.
Теперь Игорь Губерман полностью стал свободным. Он издает свои книги, выезжает с гастролями за рубеж, главным образом в США и в Россию, и иногда сотрудничает вместе со своим другом Александром Окунем на русском радио. Надо сказать, что в России, где книги Губермана выходят теперь многотысячными тиражами, его выступления проходят в переполненных залах, а его принимают восторженно, как национального героя. Юмор его все так же неизменен. Когда в первый приезд в Израиль я пожаловался ему на желудок, он немедленно среагировал: «Старик, все очень просто. Твой советский желудок отторгает непривычные для него свежие продукты».[2]
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе
