Иванькиада

«Иванькиада, или рассказ о вселении писателя Войновича в новую квартиру» — сатирические мемуары Владимира Войновича 1976 года. Составили вторую часть книги «Замысел» 1999 года.

Цитаты

Несколько месяцев я только тем и занимался, что писал письма и заявления, ходил по начальству, звонил по телефону, собирал сторонников, хитрил, злился, выходил из себя, съел несколько пачек седуксена и валидола и только благодаря всё-таки ещё неплохому здоровью вышел из борьбы без инфаркта. <…> Меня спасло то, что на каком-то этапе борьбы я решил, что ко всему надо относиться с юмором, поскольку всякое познание есть благо. Я успокоился, ненависть во мне сменилась любопытством, которое мой противник удовлетворял активно, обнажаясь как на стриптизе. Я уже не боролся, я собирал материал для данного сочинения, а мой противник и его дружки деятельно мне помогали, развивая этот грандиозный сюжет и делая один за другим ходы, которые, может быть, не всегда придумаешь за столом. — Вместо предисловия

Часть I. Коммунист Иванько

[В] доме нашем <…> проживают инженеры человеческих душ, члены жилищно-строительного кооператива «Московский писатель». <…> Знают друг друга десятки лет. В прежние времена ели друг друга, теперь мирно живут под одной крышей и те, кто ел, и те, кого ели, но не доели. <…> А вот ещё персонаж: бежит по двору тётенька не первой молодости, курит длинную папиросу, бравирует произнесением нецензурных словечек и несёт в авоське… — ни за что не догадаетесь… произнести страшно… дух захватывает… «Архипелаг ГУЛАГ». И всем наперебой предлагает, совсем не скрываясь, прочесть. Батюшки, что же это в нашем дворе творится, если таскают открыто подрывную литературу? Да где ж наш свисток? Не пора ли свистнуть кому надо? Не спешите, тётенька и сама вас сведёт куда надо при случае, ибо именно там она книжечку и взяла. И вам она предлагает её не за так, а за то, что вы, ознакомившись с отдельными абзацами насчёт генерала Власова, напишете в газету отклик, разумеется, не положительный. Допустим, вы отказываетесь. «Знаете, я с удовольствием бы, но вот как раз именно сейчас еду в Новосибирск…» — и начинаете рыться в карманах как бы в поисках билетов, которых вы не покупали. Ну, нет так нет, наша тётенька не обижается и бежит за другим товарищем, возможно, у того поезд ещё не подошёл. А вот и за ней бежит человек, дайте ему почитать или хотя бы подписать отклик без чтения… он давно не печатался, ему хотя бы фамилию свою где-нибудь тиснуть, ан нет, не дорос ещё, тут нужны писатели авторитетные, с именами.

— Иванько — писатель? Да что вы говорите! Скорее вот эту кастрюлю можно назвать писателем. — Он не чинуша

Мне снилась белая, с длинной ручкой кастрюля для молока, и <…> почему-то я решил для себя, что считать писателем её, пожалуй, и нельзя, но принять в Союз можно. Снилось мне заседание приёмной комиссии и выступление одного из членов комиссии, что принять кастрюлю просто необходимо, потому что она не бездарна — ничего бездарного пока что не написала. <…> В бытность мою — три срока — членом бюро секции прозы Союза писателей я неоднократно бывал свидетелем таких примерно отзывов при приёме нового члена: — Книгу, которую представил товарищ такой-то, не назовёшь, конечно, талантливой. Да, она серая книга, но у нас же не союз талантливых писателей, а союз советских писателей. Вы думаете, это говорилось с юмором? Нет, это утверждал всерьёз обычно такой же советский, но не талантливый. <…> Я считал, что определение «талантливый писатель» есть тавтология. Неталантливый писатель — это вообще не писатель. <…> Я увидел, что 90 процентов, а то и больше членов Союза и есть неписатели. — Кого считать писателем?

Его покровители требовали для него особых привилегий на том основании, что он крупный государственный деятель и крупный писатель. За него хлопотали издательства и кое-кто в Союзе писателей, где он, недавно туда вступив, числится уже не просто рядовым членом, а состоит во всяких руководящих органах. И однажды я поинтересовался: а что же он написал, этот писатель? В Ленинской библиотеке я выяснил, что там зарегистрировано одно произведение писателя: «Тайвань — исконная китайская земля». М… 1955, 44 стр. с картами. По этим данным трудно составить представление о степени дарования нашего писателя, но зато можно уверенно утверждать, что по части территориальных притязаний он вовсе не новичок. — Писатель Иванько

Часть II. «Они у меня попляшут»

Начиная с 1968 года мне здесь неоднократно объясняли, что я поставил своё перо на службу каким-то разведкам и международной реакции <…>. Здесь происходили (да и сейчас происходят) сцены, достойные пера Кафки и Оруэлла. Здесь писатель Тельпугов[1] сказал по поводу «Чонкина» так: — Этим произведением не мы должны заниматься, а соответствующие органы. Я сам буду ходатайствовать перед всеми инстанциями, чтобы автор понёс наказание. Неважно, как оно попало за границу. Если б оно даже никуда не попало, а было только написано и лежало в столе… Если б оно даже не было написано, а только задумано… Вот как ужаснул его мой скромный замысел. Но его собственный замысел посадить в тюрьму человека только за то, что он задумал какое-то сочинение, пусть нехорошее, но даже не написал, не ужаснул никого из свидетелей этого разговора. Напротив, они кивали головами: да, правильно. — Воспоминания…

Я часто думал, почему в Союзе писателей так много бывших (и не только бывших) работников карательных служб. И понял: потому что они действительно писатели. Сколько ими создано сюжетов, высосанных из пальца! И каких сюжетов! <…> Возьмите хотя бы знаменитую теперь стенограмму процесса Бухарина и других. <…> это не документ, <…> отнеситесь к ней как к художественному произведению. И вы согласитесь, что до сих пор в мировой литературе ничего подобного не читали. Какие выпуклые характеры! Какой грандиозный сюжет, как все в нём сцеплено и взаимосвязано! Жаль только, что действующими лицами были живые люди… — И размышления

Допустим, резолюция красным карандашом означает приказ, синим — отписку. Но войдём и в положение товарища нижестоящего. Он, может, дальтоник, а может, твёрдо не помнит, какой именно цвет директивный, и подчиняется на всякий случай всем цветам радуги. — Директивная радуга

— Солнышко сегодня, Сергей Сергеевич, — говорит он любезно. Всегда, встречая большое начальство, швейцар говорит что-нибудь о текущих природных явлениях. — Да, солнце, — не расширяя глаз, небрежно роняет Сергей Сергеевич, как бы давая понять, что солнце — это не такое уж чудо природы, а всего лишь одно из подведомственных ему лично светил. — Происшествие в солнечный день

Мистер Иванько усаживает мистера Гопкинса на почётное место, и они за чашкой кофе ведут деловую беседу как два крупных специалиста в издательском деле. Мистер Гопкинс интересуется, не посоветует ли ему коллега мистер Иванько какие-нибудь последние романы лучших русских писателей, желательно, чтобы это была интеллектуальная проза. — Гм… гм… есть ряд интеллектуальных романов из колхозной жизни. Не подходит? Про любовь? Есть про любовь. Действуют он и она. Он хороший производственник — многостаночник, но безынициативный. Работает на восьми станках и успокоился на достигнутом. Она, как и все девчата её бригады, работает на десяти станках. Естественно, над ним подтрунивают, а она пишет о нём в стенгазету. С этого начинается любовь. Центральная эротическая сцена — она критикует его на комсомольском собрании. Он, конечно, обижается, но потом понимает, что она права и он её любит. Чтобы доказать ей свою любовь, он выдвигает встречный план — работать на двенадцати станках. Очень оригинальный сюжет, колоритный язык, ярко изображено движение механизмов. И счастливый конец (happy end): после долгой разлуки герои случайно встречаются на сессии Верховного Совета. Только теперь они осознают, что не могут жить друг без друга. Они прогуливаются по Георгиевскому залу, по Грановитой палате и говорят, говорят. О встречных планах, о повышении производительности труда, о неуклонном соблюдении трудовой дисциплины. Мистер Гопкинс слушает с огромным неподдельным интересом. Колоссальная тема! Неслыханный сюжет! К сожалению, он, мистер Гопкинс, сомневается, что такая книга может иметь успех на Западе. <…> Мистер Иванько выражает полное сочувствие своему собеседнику. В таком случае, он не может предложить ему ничего подходящего. Разве что мемуары доктора Геббельса. О, доктор Геббельс! У Гопкинса загораются глаза. Это как раз то, что ему нужно. Он тут же готов отсчитать миллион долларов, на каждом из которых ком грязи. Ну что же, наша страна нуждается, нуждается в этой грязной, но твёрдой валюте. — там же

Это, конечно, тоже позиция: противопоставить незаконным действиям власти свои законные действия. Потом, когда я останусь в своей единственной комнате и тут же надо будет работать, и тут же будет плакать ребёнок, я смогу утешиться тем, что я не вышел за рамки закона. А Иванько, расширив площадь для нового унитаза, будет испытывать угрызения совести, что действовал не очень законно. — Любопытство — не порок

«Не спи, — говорю я себе. — Не спи…» Вдруг стена даёт трещину и рушится у меня на глазах. Рушится беззвучно, словно в немом кино. Вываливаются целые куски кирпичной кладки, поднимается облако пыли и заволакивает все. Но пыль оседает, и — что я вижу! — верхом на неправдоподобно голубом, сверкающем брильянтами унитазе сквозь пролом в стене въезжает в комнату наш уважаемый. Торжествующе он размахивает какими-то мандатами, партийным билетом, членским билетом Союза писателей, служебным удостоверением, письмом за подписью Стукалина, удостоверяющим, что предъявитель сего есть большой человек. Лязгая гусеницами, унитаз надвигается на меня. «Задавлю-у-у!» — гудит водитель унитаза. — Ночные страхи

Об «Иванькиаде»

	… над разработкой образа коммуниста работаю давно и упорно, и к числу своих удач на этом пути отношу созданный мною в соавторстве с прототипом образ коммуниста Сергея Иванько.
	— Владимир Войнович, «Праздные размышления в игрушечном магазине», 1987

Если говорить начистоту, то сам рассказ «Иванькиада», рассказ чисто документальный и построенный только на фактах, пример социалистического реализма чистейшей воды <…>. Зарвавшийся бюрократ повержен, а в поте лица своего зарабатывающий на кусок хлеба рядовой писатель <…> с помощью здорового советского коллектива одерживает победу. Ему бы, Войновичу, за это Государственную премию, а его из Союза исключают. Тут уместно будет между строк добавить, что посрамлённый Сергей Сергеевич Иванько, хотя и не добился лишней столь необходимой ему комнаты, но потерю эту ему возместили с лихвой — отправили на постоянную работу в Соединённые Штаты <…> на шесть лет. Социалистический реализм был несколько прокорректирован.

— Виктор Некрасов, «Войновичиада», 1977

	Идёт, как на парад, шеренга От Тауэра до Лубянки: На левом фланге — сэр Ivanchoe На правом — вертухай Ivanco. Один погиб в бою смертельном При Иоанне Безземельном, Другой, чей герб — стульчак сортирный, Сам стал Иванькой Бесквартирным.[2]
	— Михаил Левин

Примечания

1. ↑ Упомянут в связи с этим также в «Автопортрет: Роман моей жизни» (2010) в гл. «Персональное дело».
2. ↑ Эпиграмма. Антология Сатиры и Юмора России XX века. Т. 41. — М.: Эксмо, 2005. — С. 179. — 8000 экз.