Воскресение (Йейтс)

«Воскресение» (англ. The Resurrection) — пьеса Уильяма Йейтса об Иисусе, впервые опубликованная в 1927 году.

Цитаты

	Другая Троя встанет высоко, Вновь будет ворон павшими кормиться, И вновь к заветной цели устремится, Раскрасив гордый нос, другой Арго[1]. И будет Рим имперские бразды В дни мира и войны ронять от страха, Едва из горнего услышит мрака Глас грозной девы и её Звезды[2].
	Another Troy must rise and set, Another lineage feed the crow, Another Argo's painted prow Drive to a flashier bauble yet.

Иудей. Это Голгофа. Грек. И три креста на вершине. (Смеётся.) Иудей. Прекрати. Ты сошел с ума — не знаешь, что делаешь. Ты смеешься над Голгофой. Грек. Нет, нет. Я смеюсь потому, что они думали, будто пригвождают к кресту руки живого человека, но все это время там был только призрак. Иудей. Я видел, как его похоронили. Грек. Мы, греки, понимаем такие вещи. Ни одного бога никогда не хоронили, ни один бог никогда не страдал. Лишь кажется, что Христос родился, лишь кажется, что он ел, спал, ходил и умер. Я не собирался говорить тебе об этом, не имея доказательств[3]. Иудей. Доказательств? Грек. У меня будут доказательства до наступления ночи. Иудей. Ты говоришь бессвязно, но и собака, потерявшая хозяина, может лаять на луну. Грек. Ни один еврей не сможет этого понять. Иудей. Это ты не понимаешь, а вот я и те люди там, возможно, наконец-то начинаем понимать. Он был просто-напросто человек, самый лучший из людей, живших когда-либо. Никто до него не сострадал так человеческим несчастьям. Он проповедовал приход Мессии и думал, что Мессия возьмет их все на себя. А однажды, будучи очень уставшим, может быть после длительного путешествия, он решил, что он и есть Мессия, потому что из всех судеб эта казалась самой ужасной[4]. Грек. Как мог человек осознавать себя Мессией? Иудей. Было предсказано, что он будет рожден женщиной. Грек. Сказать, что женщина может родить Бога, выносить его в чреве, вскормить собственной грудью, купать его, как купают всех прочих детей — это самое чудовищное богохульство. Иудей. Если бы Мессия не был рождён женщиной, он не смог бы прощать людские грехи. Каждый грех порождает поток страданий, но Мессия прощает все. Грек. Каждый грех человека — это его собственность, и больше никто не имеет на него права. Иудей. Мессия способен избавить человека от страданий, как если бы все они собрались в точке и в одно мгновение исчезли под зажигательным стеклом. Грек. Мне не по себе от этого. Самое ужасное страдание как объект поклонения! Ты впечатлен этим, потому что у твоего народа нет статуй.

The Hebrew. That is Calvary. The Greek. And the three crosses on the top of it. [He laughs again.] The Hebrew. Be quiet. You do not know what you are doing. You have gone out of your mind. You are laughing at Calvary. The Greek. No, no. I am laughing because they thought they were nailing the hands of a living man upon the Cross, and all the time there was nothing there but a phantom. The Hebrew. I saw him buried. The Greek. We Greeks understand these things. No god has ever been buried ; no god has ever suffered. Christ only seemed to be born, only seemed to eat, seemed to sleep, seemed to walk, seemed to die. I did not mean to tell you until I had proof. The Hebrew. Proof? The Greek. I shall have proof before nightfall. The Hebrew. You talk wildly, but a masterless dog can bay the moon. The Greek. No Jew can understand these things. The Hebrew. It is you who do not understand. It is I and those men in there perhaps who begin to understand at last. He was nothing more than a man, the best man who ever lived. Nobody before him had so pitied human misery. He preached the coming of the Messiah because he thought the Messiah would take it all upon himself. Their some day when he was very tired, after a long journey perhaps, he thought that he himself was the Messiah. He thought it because of all destinies it seemed the most terrible. The Greek. How could a man think himself the Messiah? The Hebrew. It was always foretold that he would be born of a woman. The Greek. To say that a god can be born of a woman, carried in her womb, fed upon her breast, washed as children are washed, is the most terrible blasphemy. The Hebrew. If the Messiah were not born of a woman he could not take away the sins of man. Every sin starts a stream of suffering, but the Messiah takes it all away. The Greek. Every man's sins are his property. Nobody else has a right to them. The Hebrew. The Messiah is able to exhaust human suffering as though it were all gathered to- gether in the spot of a burning-glass. The Greek. That makes me shudder. The utmost possible suffering as an object of worship! You are morbid because your nation has no statues.

Иудей. Я рад, что он не был Мессией, Нас бы всех обманывали до конца жизни, или мы узнали бы правду слишком поздно. Кому-то нужно было пожертвовать всем для того, чтобы божественное страдание проникло в его мозг и душу и очистило их. Кто-то должен был отказаться от всей земной мудрости и ничего не делать по собственной воле, чтобы могло существовать только божественное. Богу нужно было овладеть всем. Это, наверно, ужасно, когда ты стар и смерть совсем близко, думать обо всем, от чего ты отказался; думать, может быть, большей частью о женщинах.

The Hebrew. I am glad that he was not the Messiah; we might all have been deceived to our lives end, or learnt the truth too late. One had to sacrifice everything that the divine suffering might, as it were, descend into one's mind and soul and make them pure. One had to give up all worldly knowledge, all ambition, do nothing of one's own will. Only the divine could have any real- ity. God had to take complete possession. It must be a terrible thing when one is old, and the tomb round the corner, to think of all the ambitions one has put aside ; to think, perhaps, a great deal about women.

Страдая за людей, явился он, Чтоб не был разум пламенный развеян, И родилось бунтарство галилеян, Сгорел в огне великом Вавилон, Окутав мысль безмерной темнотой. Но кровь Христа весь стоицизм Платона, Все строгости дорийского закона — Всё сделала нелепою тщетой. Что чтил когда-то, всё теряешь ты, И удержать распад не в нашей власти, Так плавится в горниле страсти, В работе блекнут мастера мечты; Шагать устал солдат — его шатает, Герольда истощает бравый крик, В огонь, чтобы развеять тьму на миг, Живое сердце человек бросает.

In pity for man's darkening thought He walked that room and issued thence In Galilean turbulence; The Babylonian starlight brought A fabulous, formless darkness in; Odour of blood when Christ was slain Made all platonic tolerance vain And vain all Doric discipline. Everything that man esteems Endures a moment or a day. Love's pleasure drives his love away, The painter's brush consumes his dreams; The herald's cry, the soldier's tread Exhaust his glory and his might: Whatever flames upon the night Man's own resinous heart has fed.

Перевод

Г. Мельницер (проза), Л. Володарская (стихи), 2001

Литература

• Wheels and Butterflies by W. B. Yeats. Macmillan and Co., limited St. Martin's street, London, 1934, p. 111-129.

Примечания

1. ↑ Здесь Йейтс подчеркивает цикличность исторических событий. Окончание одного цикла и начало следующего увязываются поэтом с мифологическим архетипом смерти-возрождения. (прим. Мельницера)
2. ↑ Падение Римской империи и рождение христианства увязываются друг с другом как завершение одного исторического цикла и начало следующего. (прим. Мельницера)
3. ↑ Взгляд Грека на природу Христа близок монофизитству. (прим. Мельницера)
4. ↑ Это мнение Иудея восходит к арианству. (прим. Мельницера)