Фёдор Иванович Тютчев

Фёдор Иванович Тютчев

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Фёдор Ива́нович Тю́тчев (23 ноября [5 декабря] 1803, Овстуг, Брянский уезд, Орловская губерния — 15 [27] июля 1873, Царское Село) — выдающийся русский поэт, публицист, дипломат, консервативный публицист, член-корреспондент Петербургской АН с 1857 года.

Цитаты

Из стихотворений

	Люблю грозу в начале мая, Когда весенний, первый гром, Как бы резвяся и играя, Грохочет в небе голубом. Гремят раскаты молодые, Вот дождик брызнул, пыль летит, Повисли перлы дождевые, И солнце нити золотит. С горы бежит поток проворный, В лесу не молкнет птичий гам, И гам лесной, и шум нагорный ― Всё вторит весело громам.[1]
	— «Весенняя гроза», 1828

	Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои — Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, — Любуйся ими — и молчи. Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь — Взрывая, возмутишь ключи, Питайся ими — и молчи…
	— «Silentium!», 1830

	Как он любил родные ели Своей Савойи дорогой — Как мелодически шумели Их ветви над его главой...
	— «Как он любил родные ели...», 1849

	Над этой тёмною толпой Непробуждённого народа Взойдешь ли ты когда, Свобода, Блеснёт ли луч твой золотой?..
	— «Над этой тёмною толпой...», 1850-е

	Любовь есть сон, а сон - одно мгновенье, И рано ль, поздно ль пробужденье, А должен наконец проснуться человек...
	— «В разлуке есть высокое значенье...», 1851

	О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей!
	— «О, как убийственно мы любим...», 1851

	Не плоть, а дух растлился в наши дни, И человек отчаянно тоскует...
	— «Наш век», 1853

	О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней... Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней!
	— «Последняя любовь», 1854

	Увы, что нашего незнанья И беспомощней и грустней? Кто смеет молвить: до свиданья Чрез бездну двух или трёх дней?
	— «Увы, что нашего незнанья...», 1854

	Стоим мы слепо пред Судьбою, Не нам сорвать с нее покров...
	— «На новый 1855 год», 1854

	Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать — В Россию можно только верить.
	— «Умом Россию не понять...», 1866

	«Единство, — возвестил оракул наших дней, — Быть может спаяно железом лишь и кровью…» Но мы попробуем спаять его любовью — ‎А там увидим, что прочней…
	— «Два единства», 1870

Из писем

Я не без грусти расстался с гнилым Западом, таким чистым и полным удобств...[2]. — Письмо жене из Варшавы при возвращении в Россию из заграничного путешествия.

...когда государь разговаривает с умным человеком, у него вид ревматика, стоящего на сквозном ветру.[3]:16

Цитаты о Тютчеве

Новейшие поэты не устают прославлять безмолвие. И Тютчев пел о молчании вдохновеннее всех. «Молчи, скрывайся и таи…» ― вот новое знамя, им поднятое. Более того: главнейший подвиг Тютчева ― подвиг поэтического молчания. Оттого так мало его стихов, и его немногие слова многозначительны и загадочны, как некие тайные знамения великой и несказанной музыки духа. Наступила пора, когда «мысль изреченная» стала «ложью».[4]

— Вячеслав Ива́нов, из статьи «Поэт и чернь», 1904

В описании русской природы творчество Тютчева непроизвольно перекликается с творчеством Эллады: так странно уживаются мифологические отступления Тютчева с описанием русской природы: Как будто ветреная Геба, Кормя Зевесова орла, Громко кипящий кубок с неба, Смеясь, на землю пролила. Пушкинское русло в Тютчеве своеобразно раздробляется. Отныне оно направляется: 1) к воплощению хаоса в формах современной действительности; 2) к воплощению хаоса в формах античной Греции.[5]

— Андрей Белый, «Апокалипсис в русской поэзии», 1905

И, продолжая говорить тихим, потускневшим голосом, Л. Н. даёт ряд летучих мыслей и ярких определений истинной поэзии и чем должны быть стихи. Стихи только тогда стихи, когда их нельзя передать в прозе, не исказив их красоты и выразительности. А когда человек думает и чувствует прозою, а пишет стихами, то это совсем плохо. ― Вот Тютчев, ― говорил Л. Н., как бы загораясь. ― Я знал его лично. Старенький, маленький. Говорил гораздо лучше по-французски, чем по-русски. А какие писал стихи! Как хорошо у него стихотворение „Silentium“. Как это? Молчи, скрывайся и таи, И чувства, и мечты свои… Л. Н. останавливается и старается припомнить дальнейшие строфы. Старшая дочь Л. Н. Т. Л. Сухотина подсказывает: Пускай в душевной глубине И всходят, и зайдут оне. И совместно со Л. Н. прочитывает „Silentium“. Особенное, впечатление производит на одного из присутствующих строка: Мысль изречённая есть ложь. Л. Н. сочувственно кивает головой и говорит: ― Не только это, а всё прекрасно в этом стихотворении. Только у одного Пушкина и встречается нечто подобное.[6]

— «В Ясной Поляне» (Интервью и беседы с Львом Толстым), 1910

Стихи Тютчева о природе — почти всегда страстное признание в любви. Тютчеву представляется высшим блаженством, доступным человеку, — любоваться многообразными проявлениями жизни природы. Его заветное желание — «в бездействии глубоком», весь день «пить весенний, теплый воздух» да «следить на высоком небе облака». Он утверждает, что перед «цветущим блаженством мая» ничто самые утехи рая. Он говорит об «умильной прелести» осенних вечеров, об «обаятельной тайне» июньской ночи, об «ослепительной красе» оснеженного леса. О весне восклицает он: «Что́ устоит перед дыханьем и первой встречею весны!», о радуге — «Какая нега для очей!», о грозе — «Люблю грозу в начале мая!», о море — «Как хорошо ты, о, море ночное!»[7]

— Валерий Брюсов, «Ф. И. Тютчев. Критико-биографический очерк», 1911

Между тем хозяин продолжал прерванный спор. — Нет, Ося, — говорил он, обращаясь главным образом к почетному академику по разряду изящной словесности, — вся прелесть Тютчева не в том, что он писал просто и легко… — Ну, положим, не просто и не легко… — Подожди, я еще не закончил свою мысль. А в том, что в нем есть, понимаешь ли ты, этакий вес, груз, сила. Ты скажешь: ветреная Геба, Кормя Зевесова орла, Громокипящий кубок с неба, Смеясь, на землю пролила. А, брат! Это не нам с тобой чета! Силища. Карпов кисло улыбнулся, но кивнул красивой головой с сильно выдающимся затылком.[8]

— Валентин Катаев, «В воскресенье», 1917

	Ну что такое Тютчев? Коротко, мало, все отрывочки. К тому же он немец, отвлеченный. — Высказывание А. А. Блока, записанное 27 ноября 1919 г. в дневнике К. И.Чуковского.
	— Александр Блок, 1919

Анализ тютчевского искусства приводит к заключению, что Тютчев является канонизатором архаической ветви русской лирики, восходящей к Ломоносову и Державину. Он — звено, связывающее «витийственную» одическую лирику XVIII века с лирикой символистов. Отправляясь от державинской лексики, он значительно смягчает архаические контуры торжественной и философской оды, сливая их с некоторыми элементами стиля Жуковского.[9]

— Юрий Тынянов «Тютчев и Гейне», 1922

В ту пору, когда сам Тютчев еще не был «открыт», составители хрестоматий и антологий рекомендовали его как «выдающегося описателя природы». Но для того, чтобы понимать его как «описателя», приходилось в его стихах не замечать главного, проходить мимо того, что лежало под кажущейся поверхностью «описания». Иногда поступали с варварской наивностью: просто зачеркивали то, что было истинным предметом стихотворения и для чего «картина природы» служила только мотивировкой иль подготовкой. Так, знаменитое стихотворение «Люблю грозу в начале мая» сплошь и рядом печаталось без последней строфы, важнейшей для тютчевского замысла, но «неподходящей» и «лишней» для любителей описательства. Тютчев никогда не падает до описательства, никогда не предается «констанции» явлений. Ишущим «описаний» он говорит прямо: Не то, что мните вы, природа ― Не слепок, не бездушный лик. В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык.[10]

— Владислав Ходасевич, «О Тютчеве», 1928

	Тютчев писал изумительные стихи, и лучше «Silentium» не было ничего в поэзии. «Да, да, «волшебные думы», это так. Но он собой любовался, когда это писал, это чувствуется, и это все портит…» Тютчев и Достоевский ещё настоящими классиками не были...[11]
	— Марк Алданов, «Истоки», 1945

Ему нужно было лишь узнавать лучшие, самые необходимые слова, не только наиточнейше выражающие смысл, но содержащие что-то сверх прямого смысла, слова, отбрасывающие тень и сияние. Конечно, стихи эти не с неба падали, их порождали высшая сосредоточенность, настроенность и бесстрашие. Пустынная дорога, идущая травяными полями или нивами, купы деревьев, лес на горизонте, небо и облака в нем помогали этой настроенности и тому бесстрашию перед богом, что давало ему заключать в слова сотрясающий душу ужас! И вот оно — сказалось сразу двустрочием: Были очи острее точимой косы По зигзице в зенице и по капле росы… Ах, бог мой, как хорошо! Но не надо. Рано. Ведь даже «сумеречный свет звезд», «мглистый полдень» или «громокипящий кубок» его юношеского стихотворения вызвали бешенство пишущей братии, доморощенных знатоков отечественной поэзии. Что будет с очами «острее точимой косы»? Нет, не пришло еще время для этих стихов, оно придет через век, быть может, чуть раньше. Он еще раз, словно прощаясь, повторил вслух эти строки и дал им уйти в горло другого, грядущего поэта.[12]

— Юрий Нагибин, «Сон о Тютчеве», 1970-е

А тютчевские идеи, по остроумному определению Экштута, обретались в области интуитивного предвидения и вне области рационального расчёта. Их трудно было пустить в дело, и он это знал. Но его «бессильное ясновидение» жгло его изнутри, и он должен был ежечасно делиться с людьми мучившими его догадками. Странное явление ― этот окруженный слушателями неряшливый старик в поношенном сюртуке, с летающей прядью седых волос, язвительный, меткий, расточающий свой «очевидный для всех божий дар» в речах без видимой пользы. Впрочем, в вынужденном одиночестве, в дальней дороге, трясясь по российским ухабам, он начинает говорить с тем, пред кем следовало бы вообще-то хранить молчание ― silentium, ― а он все-таки говорит. Языком поэзии. Как определить дар, которым наделен этот человек? Определить вроде бы просто, и современники определяли. Это ― «умение охватить все вокруг». Сопрягать несопрягаемое, сцеплять далёкое («далековатое»). Сочетать несочетаемое, подхватывает Экштут, изумленно созерцая амурные треугольники великого лирика.[13]

— Лев Аннинский, «Бессильный ясновидец», 2003

Зато я сразу понял, что означало известное тютчевское четверостишие «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только верить». Как оказалось, поэт имел в виду почти то же самое, что создатели моей любимой кинотрилогии «Aliens». <...> «Особенная стать» заключалась в непредсказуемой анатомии новорожденного. Если Европа была компанией одних и тех же персонажей, пытающихся приспособить свои дряхлеющие телеса к новым требованиям момента, Россия была вечно молодой — но эта молодость доставалась ценой полного отказа от идентичности, потому что каждый новый монстр разрывал прежнего в клочья при своем рождении (и, в полном соответствии с законами физики, сначала был меньшего размера — но быстро набирал вес). Это был альтернативный механизм эволюции — разрывно-скачкообразный, что было ясно вдумчивому наблюдателю еще в девятнадцатом веке. Никаких обнадеживающих знаков для нацеленного на личное выживание картезианского разума в этом, конечно, не было — поэтому поэт и говорил, что в Россию можно «только верить».

— Виктор Пелевин, «Empire V», 2006

Примечания

1. ↑ Ф.И.Тютчев. Полное собрание стихотворений. Библиотека поэта. Большая серия. — Л.: Советский писатель, 1987 г.
2. ↑ «69 этюдов о русских писателях»
3. ↑ Коллектив авторов СПбГУ под ред. Н.Ю.Семёнова, под рец. акад. Фурсенко. «Управленческая элита Российской Империи (1802-1917)». — С-Пб.: Лики России, 2008. — 696 с.
4. ↑ В. Иванов. Собрание сочинений в 4 томах. — Брюссель: Foyer Oriental Chretien, 1971-1987 г.
5. ↑ А.Белый. «Луг зелёный». Критика. Эстетика. Теория символизма: в 2-х томах. Том 1. — М.: Искусство, 1994 г.
6. ↑ «В Ясной Поляне», сборник (Интервью и беседы с Львом Толстым), сост. и комм. В. Я. Лакшина. — М.: Современник, 1986 г.
7. ↑ Ф. И. Тютчев. Полное собрание сочинений / Под редакцией П. В. Быкова. С критико-биографическим очерком В. Я. Брюсова, библиографическим указателем, примечаниями, вариантами, факсимиле и портретом — 7-е изд. — СПб.: Т-во А. Ф. Маркс, 1913. — С. VII—XLVII.
8. ↑ Катаев В. Собрание сочинений в 9 т. Том 1. Рассказы и сказки. — М.: «Художественная литература», 1968 г.
9. ↑ Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 29-30.
10. ↑ Ходасевич В.Ф. «Колеблемый треножник: Избранное» / Под общей редакцией Н.А.Богомолова. Сост. и подгот. текста В.Г. Перельмутера./ Москва, «Советский писатель», 1990 г.
11. ↑ М.А. Алданов. «Истоки». — Париж: YMCA-Press, 1950 г.
12. ↑ Ю. М. Нагибин, «Остров любви». Повести. — Кишинев.: Литература артистикэ, 1985 г.
13. ↑ Лев Аннинский, «Бессильный ясновидец». — М.: «Дружба народов», №6, 2003 г.

См. также

• «Молчи, скрывайся и таи...»
• Афанасий Фет
• Евгений Боратынский
• Антон Дельвиг
• Николай Языков
• Яков Полонский
• Лев Мей
• Аполлон Майков
• Семён Надсон

Произведения Фёдора Тютчева
Весенняя гроза • Молчи, скрывайся и таи • Мысль изреченная есть ложь