Синее с золотом

«Синее с золотом» — сборник юмористических рассказов Аркадия Аверченко 1917 года.

Цитаты

	— О, боже, — сказала мать, — опять соседи прибегут и начнут кричать, что мы убиваем мальчика! Это соображение придало новые силы Кисе: он уцепился для общей устойчивости за ножку стола, поднял кверху голову и завыл совсем уже по-волчьи.
	— «Берегов — воспитатель Киси»

— Володя, — спросила Бронзова. — Ты меня любишь? — Очень. А что? — Ты обратил внимание на то, что некоторые фамилии, когда их произносишь, носят в себе что-то недосказанное… Будто маленькая комнатка в три аршина, в которой нельзя и шагнуть как следует… Только разгонишься и уже — стоп! Стена. — Например, какая фамилия? — Например, моя — Бронзова. — Что же с этим поделать?.. — Есть выход: Бронзова-Ошмянская. Это будет не фамилия, а законченное художественное произведение. Не эскиз, не подмалёвка, а ценная картина… <…> Володя… Я хочу, чтобы ты на мне женился.

— «Бритва в киселе»

— Помнишь, при первом знакомстве я назвала тебя киселём, а ты меня бритвой. <…> я хотела, чтобы всё было по-моему, <…> я знала, что ты безвольный кисель, и поэтому моё было право — руководить тобой <…>. Но что же получилось? Бритва входила в кисель, легко разрезывала его, как и всякий кисель, и кисель снова сливался за её спиной в одну тягучую, аморфную массу. Бритва может резать <…> всё твёрдое, всё определённое — но киселя разрезать бритва не может! — автор уподоблял себя герою этого рассказа[1]

— там же

Гость <…> начинал говорить, стараясь засыпать всякой дрянью широкий овраг, отделяющий его от ужина: <…> — Пожалуйте, господа, закусить, — раздается голос отца из столовой. <…> На всех лицах как будто отражается невидимое солнце; все потирают руки, все переминаются с ноги на ногу, с тоской давая дорогу дамам, которых они в глубине души готовы сшибить ударом кулака и, перепрыгнув через них, на крыльях ветра помчаться в столовую; у всех лица, помимо воли, растягиваются в такую широкую улыбку, что губы входят в берега только после первого куска отправленной в рот сёмги…

— «В ожидании ужина»

— Слушай, дядя… А бывают ёлки выше потолка? — Бывают. — А как же тогда? — Делают дырку в потолке и просовывают конец в верхний этаж. Если там живут не дураки — они убирают просунутый конец игрушками, золочёными орехами и веселятся напропалую. <…> Ёлки… Гм!.. Тоже, знаете, и от ёлок иногда радости мало. Вон, у одних моих знакомых тоже так-то устроили ёлку, а свечка одна горела, горела, потом покосилась да кисейную гардину и подожгла… Как порох вспыхнул дом! Восемь человек сгорело. — Ёлку нужно посредине ставить. Рази к окну ставят, — замечает многоопытная Лиля. — Посредине… — горько усмехаюсь я. — Оно и посредине бывает тоже не сладко. В одном тоже вот… знакомом доме <…> поставили ёлку посредине, а она стояла, стояла да как бухнет на пол, так одну девочку напополам! Голова к роялю отлетела, ноги к дверям. К моему удивлению этот ужасный случай не производит никакого впечатления. Будто не живой ребёнок погиб, а муху на стене прихлопнули. — Подставку нужно делать больше и тяжельше — тогда и не упадёт ёлка, — деловито сипит Котька.

— «Инквизиция»

Будьте уверены, что краснорукий молодой человек Америки никогда не откроет, именно потому, что он — не сам по себе, а родственник Каламеевых. Он ни летательной машины не изобретёт, ни разговором ярким, остроумным не блеснет, ни, вообще, даже скандала громкого, ошеломляющего не закатит. Куда ему? Разве он человек с собственной фамилией и личностью? Нет. Он просто родственник Каламеевых — Кто это, — спросят хозяйку дома, — этот молодой господин, который сидит молча у стола? — А, это родственник. Дальний родственник мужа. Вот тебе и летательная машина. Мой читатель! Если вы — никчёмное, скудоумное ничтожество (извините, мало ли какие читатели бывают), вам никогда не скажут этого в глаза. О своём ничтожестве вы можете узнать только вскользь, нечаянно — именно тогда, когда вас представляют кому-нибудь: — Позвольте представить, родственник Помидоровых. Конец. Мрак. Если в вас ещё не заглохло всё человеческое, вы должны размахнуться, ударить вашего обидчика, назвавшего вас родственником, и закричать на весь мир: — Я не родственник! Лжёте! Я сам по себе! Я Николай Утюгов, зарубите себе это на носу!! Только таким, не совсем нравственным способом и можно исправить своё тяжёлое положение. А промолчали вы — конец. Навсегда останетесь родственником. <…> мы установили, что «родственник» — это не семейное взаимоотношение одного лица к группе других, а просто очень невыгодное общественное положение, что это класс обособленный, ограниченный во всех смыслах…

— «„Краснолапые“»

	Кошкомоев — фамилия
	— «О русских капиталистах»

	… Зоя, имя лёгкое, не имеющее веса, золотистое, всё насквозь пронизанное жёлтыми лучами солнца, вызывающее мысль о светлых, коротко подстриженных кудрях и тонкой атласной коже <…>. Вот какое представление вызывает у меня имя — Зоя. А может быть, всё это потому, что носительница имени «Зоя» — была действительно такова по внешности. — вариант трюизма
	— «Обыкновенная женщина»

Если бы вам когда-нибудь предложили на выбор: с кем вы желаете иметь дело — с дураком или мошенником? — смело выбирайте мошенника. Против мошенника у вас есть собственная сообразительность, ум и такт, есть законы, которые вас защитят <…>. В конце концов, это честная, достойная борьба. Но что может вас защитить против дурака? Никогда в предыдущую минуту вы не знаете, что он выкинет в последующую. <…> кто проникнет в тайны тёмной дурацкой психики? Мошенник — математика, повинующаяся известным законам, дурак — лотерея, которая никаким законам и системам не повинуется.

— «Пылесос»

— Что я с ними буду делать, ты подумай! — плакался как-то, сидя у меня, один из моих друзей, получивший недавно наследство. — На что они мне, эти проклятые пятьсот десятин?! Место сырое, топкое, лесу нет, только песок и камень, вода за двадцать вёрст, дорог нет. Ближайший город — за двести вёрст. <…> — Вот что… Садись за стол и пиши объявление в газеты… <…> — Кто же может откликнуться на это предложение?.. Разве только круглый дурак. — Ну да же! Подумай, какая прелесть: это будет единственное место, где дураки соберутся в этакую плотную компактную массу. Твоя земля — это пылесос, который сразу вытянет всех дураков из нашей округи… То-то хорошо дышать будет. — Да ведь они там помирать шибко будут. Жалко… — Дураков-то? Да пусть мрут на здоровье.

— там же

Луч солнца с раннего утра носился по всему городу: скользил по зеркальным окнам широких магазинов, по лакированным верхам сверкающих автомобилей, запутывался между цветов на модной дамской шляпке — и наконец всё это надоело ему, солнечному лучу… Усталый, пополз он в тихую дремлющую улицу, наткнулся на маленькое подслеповатое окно одноэтажного домика, просочился сквозь коленкоровую белую занавеску и, зацепив одним краем огненный цветок фикуса, мирно задремал на плече маленькой бедной старушки. — парафраз распространённых образов

— «Соседки»

	… востренькие глазки так и зашмыгали — будто не один, а тысяча взглядов, как горох, сразу рассыпались по всей комнате.
	— там же

Всякая женщина, мило постукивающая своими тоненькими каблучками по тротуарным плитам, очень напоминает мне ручную гранату в спокойном состоянии, <…> вы думаете: «Какая милая! Как бы хорошо свить с ней вдвоём гнёздышко». А когда я смотрю на такую женщину, я вижу не только женщину — бледный, призрачный, тянется за ней хвост: маленькая девочка, за ней толстая женщина, за ней худая, <…> а там дальше, совсем тая в воздухе, несутся ещё и ещё: сестра Катя, сестра Бася, тётя Аня, тётя Варя, кузина Меря, Подстега Сидоровна и Ведьма Ивановна…

— «Хвост женщины»

	Выпуклов — фамилия
	— «Цветы под градом»

	Это была неблагодарная задача: Катерина тлела и дымила, как сырое полено, а Маруся дула на это полено во всю силу своих слабых лёгких, стараясь раздуть священный огонь удивления и восторга. <…> Бедная Маруся, как хрупкая птичка, раздавленная солидным, спокойным, толстым поленом, свернула головку набок и умолкла, погасла до самого конца представления…
	— «Чёрная кость»

… за сундуком сидит Ганька. На коленях у него раскрыта коробка от гильз, а в ней такие богатства, перед которыми и у пушкинского скупого рыцаря забила бы слюна: колпачок от аптечной бутылки, колесико шпоры, дохлый, совсем иссохший майский жук и довольно-таки заржавленное стальное перо. <…> В это время на кухню зачем-то заходит сама барыня. Между прочим, она отдаёт распоряжение насчёт ужина, но Ганька прекрасно понимает, что дело не в том… Просто она пришла похвастать чудесной обёрткой от карамели, прилипшей к каблуку её открытой щегольской туфли…

— там же

Примечания

1. ↑ Тэффи, «Аркадий Аверченко», 1949.