Речь Гитлера 6 октября 1939 года

Речь Гитлера 6 октября 1939 года — выступление Адольфа Гитлера перед Рейхстагом в Кролль-опере, состоявшееся вскоре после завоевания Польши. В нём в предпоследний раз было озвучено предложение мира западному альянсу.

Выступление Гитлера в Рейхстаге 6 октября 1939 года

Речь, продолжавшаяся 80 или 90 минут, стала самой длинной из публичных речей Гитлера^[1]. Она была произнесена по горячим следам поездки по разрушенной Варшаве и представляла собой, по сути, приукрашенный и лживый отчёт о результатах вторжения в Польшу^[2]. В ней Гитлер утверждал, в частности, следующее:

Против нас выступила страна с населением не менее 36 миллионов человек, армия численностью около 50 пехотных и кавалерийских дивизий, их намерения простирались далеко, а уверенность в своей способности сокрушить Германию не знала границ.

— Речь рейхсканцлера А. Гитлера в Рейхстаге 6 октября 1939 г.^[3]

Также он утверждал, что ограничил бомбардировки военными объектами и даже обратился к коменданту Варшавы с предложением эвакуировать гражданских лиц, но не получил ответа^[2].

Далее рейхсканцлер заявил, что со времён средневековья «выдающимися чертами польского характера были жестокость и отсутствие моральной сдержанности»; что «бесстыдные оскорбления», которые поляки наносили Германии, были невыносимы; что у польского правительства было всего 15 % поддержки населения и что Польша была не более чем «комнатной собачкой западных демократий». Затем Гитлер смутно пригрозил, что Германия (вместе с Советами) после «установления сносного порядка в Центральной Европе» собирается пойти дальше, в частности, «восстановив и реорганизовав экономику» не только там, но и на «юге и востоке»^[2].

Резко сменив тон, Гитлер предложил Франции и Великобритании оливковую ветвь. Война была им осуждена как затея, в которой все участники — проигравшие, потерявшие миллионы жизней и миллиарды богатств. Относительно войны с Францией он указал, что если она продолжится, то «однажды между Германией и Францией снова будет граница, но вместо цветущих городов будут руины и бесконечные кладбища», и предлагал провести ещё одну европейскую мирную конференцию^[2]:

Мои главные усилия были направлены на то, чтобы освободить наши отношения с Францией от всех следов злой воли и сделать их приемлемыми для обоих народов... У Германии нет никаких претензий к Франции... Я даже не буду касаться проблемы Эльзаса и Лотарингии... Я не раз высказывал Франции свои пожелания навсегда похоронить нашу старую вражду и сблизить эти две нации, у каждой из которых столь славное прошлое... Не меньше усилий посвятил я достижению англо-германского взаимопонимания, более того, установлению англо-германской дружбы. Я никогда не действовал вопреки английским интересам... Даже сегодня я верю, что реальный мир в Европе и во всём мире может быть обеспечен только в том случае, если Германия и Англия придут к взаимопониманию.

Польша была охарактеризована, как мертворождённое государство, не заслуживающее внимания:

Зачем нужна эта война на Западе? Для восстановления Польши? Польша времён Версальского договора уже никогда не возродится... Вопрос о восстановлении польского государства является проблемой, которая будет решена не посредством войны на Западе, а исключительно Россией и Германией... Бессмысленно губить миллионы людей и уничтожать имущество на миллионы же для того, чтобы воссоздать государство, которое с самого рождения было признано мертворождённым всеми, кто не поляк по происхождению.

В качестве одной из целей Германии на такой конференции декларировалась «попытка достичь решения и урегулирования еврейской проблемы»^[4].

Завершилась речь самоуверенным заявлением: «Если, однако, верх возьмут взгляды господ Черчилля и его последователей, то это моё заявление будет последним. Тогда мы будем сражаться… Но в истории Германии уже не будет нового ноября 1918 года»^[4].

Реакция

Запад не выразил никакого энтузиазма. Уже на следующий день Нью-Йоркская фондовая биржа упала на несколько пунктов, что продемонстрировало общее неверие в мирный исход дела. Корреспондент Уильям Ширер, находившийся в Берлине, счёл Гитлера явно неискренним, «как старая граммофонная пластинка, которую проигрывают в пятый или шестой раз»^[1].

Правительства также не впечатлились: премьер-министр Франции Эдуар Даладье сообщил, что Франция не станет обсуждать мирный договор, если в нём не будет гарантий «подлинного мира и всеобщей безопасности»^[1]. 10 октября он выступил с довольно враждебным и воинственным радиообращением, где выразил неверие в искренность немцев и говорил о наступлении французов на территорию Германии:

После Австрии настала очередь Чехословакии, а после Чехословакии — Польши. Всё это было лишь шагами на пути, который привёл бы Францию и Европу к тяжелейшему рабству. Я знаю, что вам сегодня говорят о мире, немецком мире, который только освятил бы завоевания обманом или насилием и не помешал бы подготовке к новым <завоеваниям>.

— Выступление премьер-министра Э. Даладье 10 октября 1939 г.

12 октября Невилл Чемберлен, премьер-министр Великобритании, в обращении к Палате общин заявил, что предложения Гитлера туманны и неопределённы, и ничего не говорят про устранение зла, причинённого Чехословакии и Польше; что больше нельзя полагаться на обещания и для достижения мира «нужны дела, а не только слова»^[1].

В официальном ответе Германии от 13 октября заявлялось, что Чемберлен, отвергнув мирное предложение, сознательно выбрал войну. В последний раз Гитлер предложил мир западным державам — фактически, одной оставшейся Англии — в речи от 19 июля 1940 года, уже после падения Франции^[1][5].